Четыре года подряд я работал спасателем на море Лаптевых. После этого я сказал жене: «С меня хватит. Я не пряник, не Мефистофель, и даже не солист группы «Гражданская оборона»». Посудите сами. Сидишь часами на яхонтовом берегу, машешь проходящим электричкам, а мысли все о том, что сейчас на Бруклинском мосту очередное время года, а то и представление кто-то закатывает.

Но что больше всего не давало покоя, так это стоящие перед глазами находки. Море и впрямь вытворяло, особенно в последние три с половиной года. Все они здесь, стопкою среди стен станции… Четыре шахматных фигуры, две из них - разнопольные слоны. «Слон и моська» - детская, тонкая, но шикарно проиллюстрированная. Китель от униформы колумбийского егеря. Как??? Ответа мы так и не нашли. Из книг была ещё биография Бидструпа (без картинок!). Но последней каплей всему стала… вяленая рыба. Да, да - не живая, не тухлая, а вяленая! Подлещик с томным, хоть и потухшим, взглядом.

Что даёт море? Оно рисует, будоражит, выбрасывает, вялит… А что забирает? Всё что угодно. Тающие в нём снежинки, запоздалые надежды, близко лежащие одежды, пистолет, если швырнуть в море со всего маху, не повредив плечевой сустав.

Но в моих далёких воспоминаниях (теперь уже не спасателя) над морем всегда радуга и альбатрос.

 

***

У моря рос ракитовый куст,

А что же там ещё могло быть?

Не сидел же согбенный философ Пруст,

Иль, вдруг, вздумал цирюльник кого-то брить.

 

У ракиты согбенный сидел я,

Наблюдая за тем, что выходит из вод,

Вот подушка, пепельница, а вот скамья,

Маслом «Даная», журнал мод.

 

Так я долго внимал, ожидая янтарь,

А в ответ получал лишь какой-то жмых,

И в душе всё сильней пробуждался бунтарь,

У солёных просторов тех Лаптевых.

 

Море всё забирало, что только могло:

Босоножки, мечты и всего меня.

Но мигает маяк мне, как будто назло,

И манит «аш два о» простыня.