Литературная Гостиная

4 января 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Пиля Пу

«Ни одного костра на километры вьюг»

|эссе|

Первые мысли, после прочтения предложенной темы, были написать о любимом романе «Овод», который я не брал в руки, наверное, последние лет пять. Следующая мысль была рассказать о поэзии любимого мной Михаила Лермонтова, походя, упомянув, что в чеченскую компанию его стихотворения, записанные на обрывках бумаги, шли на раскурку табака. Выкурив горькую сигарету, понял, что очень хочу рассказать о малоизвестных авторах, чьи стихи и романы подвергались гонениям, не издавались и уничтожались за раскрытие персонажей мира «нетрадиционных» ценностей. Талантливых, самобытных Авторов, очень мало известных русскоязычному читателю. Оценив запас времени — вечер и утро, доставшиеся редкому гостю от заявленного месяца, понял, что не хочу писать ни о ком из них вскользь и наспех.

«Рукописи не горят», — пробовал я на вкус предложенный посыл, поднеся спичку к пожелтевшему, истёршемуся до дыр листочку от постоянного ношения в заднем кармане брюк.

В последний раз я обнимаю Образ.

Нелепые слова швыряю резко в спину.

Кто умирал, поймёт, насколько это просто.

Последняя глава - лист за листом в Могилу.

И больше ничего, и никаких Преград.

Последней жизни день в сыром тумане тает.

Я просто ухожу. Не так, как все. Я рад.

И я молюсь, но Тень от Божьих глаз скрывает

Всё то, чем жил, что написал на лист,

Как ветер-листопад смешал, что Будет и как Было...

Путь долгий предстоит, но я пред Богом чист.

А Душу ТЫ прости, и Сердце, что Любило.

— Эх, Пашка-Пашка…

Я понял, что хочу рассказать именно о его стихах, которых осталось очень мало, а те, что живы, возможно, никогда не появятся даже в интернете. А ведь я ими жил, уходя от опостылевшей жизни, когда «всё было против», только его стихи освещали мой мир, потому, что сам я, так сказать, не умел. Его убийственные строки дарили мне жизнь и, нисколечко не стыдно тех слёз, что застилали глаза чёрными ночами, принося очищение и силы.

Я больше не приду.

Нет смысла тянуть время.

Я возвращаю неразгаданные сны.

Не дрогнули слова,

Не расплескалось семя.

Я просто дал тебе свою любовь взаймы…

«Рукописи не горят». Горят! Ещё как горят! Гулкие тетрадные листочки в клеточку, сплошь испещрённые не очень ровной убористой карандашной вязью. Чистые странички, — Пашка во всём был очень аккуратен, не смотря на свою вредность и разгильдяйский характер. Безупречное каре светлых волос, «седых уже с рождения», скрывал капюшон его ярко-фиолетовой «кенгурухи», надвигая который, он прятал свой, по-детски пронзительный взгляд и синеватые круги под глазами, от постоянных пьянок и прочих «примочек».

Пламя жадно листает страницы потрёпанной общей тетради, раскидывая в темноту красные ошмётки, которые, точно адские кровавые леденцы облизывает ветер, пока от них не остаётся даже пепла. И лишь пурга, да карканье воронов поодаль от костра, замерзшая река, да чёрные дремучие ёлки. А может, то вовсе не вороны, а демоны, крылами своими раздувают адское пламя, пожирающее страницы рукописи. Горят, ещё как горят! Под «неистовую вакханалию» мелких готов — пацанов и девчонок, замирающих перед объективом фотоаппарата в вычурных эпатажных прикидах на голое тело и, нипочём им ни снег, ни ветер, ни беснующееся пламя, в которое кто-то метнул недопитую спирта «Royal». Пламя сжирает нехитрую экипировку, бокалы, баяны, да пропитанные слезами страницы, и жизни тех, чьи фотографии (только фотографии), которые никак не может спалить возбужденная в ночи память.

Украсит стены тень воспоминаний.

В абсент пипеткой капну лауданум.

И снова кровь блестит на стенках ванной,

И снова сигарет дым кажется туманом…

Мне холодно и зябко в вашем мире.

Вы выгнали меня. Я без вины виновен.

И одиночества оскал становится всё шире,

Спокойствия язык, как у змеи раздвоен…

Привожу лишь запомнившиеся строки, написанные пятнадцатилетним пацаном, в компании которого никто не мог и представить, что творится внутри у этого мальчишки. Наверное, он не зачитывался нетленными стихами Пушкина, не просиживал ночи на литературных сайтах, потому, что интернета ещё не было. Как и большинство мальчишек его возраста — гулял, бухал, «старался с каждой переспать в дурном тумане», упивался этой жизнью по полной, «любил, но любовью пропащей, непродуманной, чистой, внеплановой». Вот и рождались стихи, как любил и умирал, каждой строкой пытаясь ощутить хоть что-то божественное или человеческое в сплошном безумии окраины провинциального городка конца девяностых. Писал, чтобы ощущать, что он ещё жив, потому, что не мог не писать…

Я убегал в Леса Потусторонних Красок,

Я больше не хотел сливаться с этим миром.

Но клочья шерсти вылезли из масок —

Последняя чума, оконченная пиром.

Своих последних снов растрёпанные тени,

Быть может, сохраню, как память НИОТКУДА.

Но вряд ли прозвучат застенчивые трели —

Моих стихов Отвергнутое чудо…

Когда этот «юноша бледный со взором горящим» недоверчиво и боязливо открыл для меня свои строки, я ночь не спал, меня колотило в какой-то нервной истерике, выворачивало наизнанку от чувствования, как болит и кровоточит каждая строка.

А сколько было авторов, ещё совсем мальчишек, чьи строки мы не услышим НИКОГДА. Тех, кто писал «в стол», «выдавая своё за чужое», без возможности быть услышанным, понятым даже в кругу своих лучших друзей.Чьи строки пронизаны вселенской болью и одиночеством, «неправедной» любовью. Чьи души сгорали вместе с нестройными строками, открывавшими перед ними вселенский канал понимания и своей полнейшей безысходности с той чистотой, которая бывает только в детстве. Ибо, вырастая, мы учимся лгать и лицемерить, становимся «как все», чтобы выжить в этом продуманном мире людей и вещей.

Одиночества вкус

На губах воспалённых.

Разрывай мою грудь,

Ветер мыслей тлетворных.

Я хотел быть как все,

только крылья мешали,

я их бритвой кромсал —

вы же не замечали…

Безусловно, столетиями люди зачитывались и вдохновлялись творениями мастеров слова но, не будем лукавить, у каждого на слуху есть авторы, или великие учёные, предавшие огню свои творения и, мы никогда не узнаем, какую истину или величайшее заблуждение постигли они. Первый раз, когда записали, второй, — когда сжигали.

Раскололась хрустальная призма.

Кровь струится с порезов на шее.

Я прощаюсь с тобой в этой жизни,

в Новой встречи просить я не смею.

Ночью, дым сигареты вдыхая,

Прочитай пожелтевшие строки.

Не кляни, что Судьба молодая —

Молодые всегда одиноки.

Постарайся забыть об ушедшем,

Полюбить Снегопады и Грозы.

Душу вновь Лунный Пепел залечит.

Яркий бисер теперь твои слёзы.

И в прохладе ночи засыпая,

Не проси повстречаться со мною.

Я тебя в новой Жизни узнаю —

Улыбнусь одинокой звездою.

Не пишу имя автора, вы всё равно не найдёте его стихов в интернете. Горят рукописи, сгорают люди, выгорает память и пламя, словно чистилище, как проводник в мир, где «все ещё живы».

Ты знай о том, что я тебя не жду.

Я сплю без страха о потере.

И я не бегаю к окну,

Тебя искать в ночной метели.

Я не включаю свой ночник,

Не жгу свечей ночные краски.

Я не желаю, чтоб возник

Твой силуэт, лицо за маской.

Давно… Теперь уже давно,

Я не желаю быть любимым.

Нет страха выйти чрез окно.

Нет страха быть опять гонимым.

Я больше не услышу слов,

Клеймом поставленных на сердце.

Ты знай о том, что без оков

Остался я. Закрыта дверца.

https://poembook.ru/contest/842-rukopisi-ne-goryat-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C/poem/54734-ni-odnogo-kostra-na-kilometry-vyug

P.S: На изображении — картина художника Леонида Осиповича Пастернака (1862–1945) «У окна» (1913). Друзья, автор самого интересного вопроса или комментария к данному эссе, получит 15 золотых монет. А решение, кому именно, будет принимать автор эссе — Илья (Пиля Пу).

Хорошего чтения! :)