Втемяшилась бездна в развалины грубой печали

Втемяшилась бездна в развалины грубой печали,

И северной птицей прикрыла уродливый вид,

А маленький карлик сопит за моими плечами,

И в спину мне тычет, больней и больней норовит.

- Плюгавенький, что же ты бродишь холодною стужей?

Вчера ты пел песни и пил за здоровье вдовы,

Соленым словцом поминал непутёвого мужа,

И ночью, убогой, налаживал ласками швы.

Вертелся волчком, и смазывал дегтем телегу,

И тайно, как вор, уехал, ни свет ни заря.

Уж к новой вдовице, поближе к еде и ночлегу,

Утишить её под лунный сонет декабря.

А ныне ты здесь. И рожицы корчишь с усмешкой,

Тебе бы колпак, но спит мой почтеннейший шут.

Устал он смешить, и быть сиротливою пешкой,

В театре абсурда, в оскалах статей и брошюр.

Он спит. Не тревожь. Он к смерти пристегнут ремнями,

И сцена пуста, и мир закулисный молчит.

Уродливый карлик, не зли эпиграммами память,

Колпак его свят, и тем, благороднее чин.

Так что же ты хочешь сказать мне слепой недомерок?

Ну, куй, свою мысль. Банальности все сожжены.

Я знаю свой путь, и грех, и любовь, и измену,

И слезы в глазах, его «непослушной» жены.

Иди не за мной! Хоть все мы по жизни калеки,

И ангел, и призрак « своих» лишь погладит рукой.

Иди, торопись, открой, недоспавшему, веки.

Я круг очертил. Был дымом, теперь же – огонь!