С годами стихи бронзовеют

С ГОДАМИ СТИХИ БРОНЗОВЕЮТ

 

Понятно – не все. Только хорошие. Помню, как мой старший друг, поэт Владимир Назин, увидев, как я нещадно выбрасываю свои ранние опусы, поморщился, помахал по привычке кистью правой руки на уровне лица своего и сказал на полном серьёзе: «Глупость сотворяешь. Перечитай ранее написанное через десять-двадцать лет и поймёшь, что оно достойно лучшей участи. А через лет тридцать – удивишься: ты ли это всё сочинил».

Я Назину не поверил. Как может слабое превратиться в сильное? Но вот, совсем недавно, когда я уже потерял друга, попалась под руку старая-престарая тетрадь, со стихами, написанными на целине в 1964 году. Вся тетрадка была исчёркана строгими пометками. И в большинстве своём показались они странными. Я в те послецилинные времена пытался исправить то, что хорошо отражало моё состояние, моё тогдашнее видение мира, мой поэтический уровень. Были, конечно, непростительные ошибки. Скажем, в строчках:

Где степь зелёная кончается,

Где небо синее встаёт.

И это в разгаре августа, когда степь выжжена нестерпимой жарой! Конечно, такие ляпы надо устранять, безжалостно переиначивать с высоты сегодняшнего опыта. Но всё другое, когда-то подвергавшееся сомнению, никакой правки не требовало. Правка напрочь испортило бы стихи, юношеские, романтические, пусть и немного наивные.

Как-то зашёл я на страничку Евтушенко в Интернете, начал читать любимое мной — и ужаснулся. Всё было переделано, исковеркано, потеряло жизненность и правдивость. Чувствовалось, что поэт (нам не чета!) переиначил ранее написанное на современный лад, на современный уровень мышления. А зачем? Исчезла прелесть, первоначальная свежесть. Вылезла сегодняшняя идейность (а ведь в те времена такой идейности не было в поэте).

И мне припомнилось чьё-то мудрое высказывание – стихи со временем бронзовеют. Действительно, есть у них такое свойство, если поэт талантлив. Уж какими мне раньше казались слабыми ранние произведения Есенина! А прошло лет двадцать, и они наполнились поэзией, молодой свежестью, даже мудростью, свойственной и возможной для поэта только в те годы.

Хорошо и тепло,

Как зимой у печки.

И берёзы стоят,

Как большип свечки.

Вот вам образец, как стихи со временем бронзовеют. Памятуя о разности талантов, приведу свой пример.

Когда палатка под напором ветра,

Как барабан, рассерженно гудит,

Я думаю о том, что город где-то

Глазами окон в темноту глядит.

Конечно, сейчас я бы посчитал эти образы вычурными, избитыми, и как-нибудь переделал бы их. Да вот зачем? Исчезнет правда жизни. Непосредственность моего тогдашнего восприятия и понимания жизни и поэзии. Всё исчезнет, ради чего стихи сочинялись и вынашивались.

И я решил перепечатать все целинные стихи, исправляя в них только то, что их по крупному счёту портило. Пусть остаётся юношеский колорит. Тот романтизм, без которого начального творчества не бывает.

Однако в ходе составления цикла меня всё больше занимала мысль, что целина 1964 года – это только начало моего пути, вышедшего из карабутакских степей и тесным образом с ними связанного. Студенческая жизнь – армейская – знакомство с моей сегодняшней Джульеттой, так естественно пришедшей на смену той, романтической – свадьба – два новых целинных похода (местный, областной стройотряд и семипалатинский) – закалка поэтического характера в пламени степных костров – память о той, золотой по сути, поры. Ведь всё это продолжение пронизано новыми стихами и поэмами. И почему бы не дополнить им первый целинный цикл? Некоторые стихи, написанные после 1964 года, главы из биографии в стихах и «Золотая поэма» выросли на страницах книги, как вырастают на луговом просторе цветы и травы.

Насколько содержание «Знойного лета» оправдывает это сравнение – судить вам, любезные читатели. Что же касается меня, приложившего к этому труду и мысли, и сердце, то в глубине души я убеждён, что старания мои были не столь уж и напрасными, чтобы не представить новую книжку вашему вниманию.

Как говаривал в своё время великий учитель наш:

Иди же к невским берегам,

Новорождённое творенье,

И заслужи мне славы дань:

Кривые толки, шум и брань!

Ну, к невским, не к невским, а хотя бы к наши уральским – исетским, камским, иртышским...

 

Борис ЕФРЕМОВ.

8 июня 2016 г.