ЯПОНИЯ И Я: ЛИЧНОЕ ОТКРЫТИЕ РИТМА КРАСОТЫ
ЯПОНИЯ И Я: ЛИЧНОЕ ОТКРЫТИЕ РИТМА КРАСОТЫ
В детстве я бежал на голос кукушки и громко кричал: “Кукушка, кукушка! Сколько лет проживу?” Ведь бабушка сказала мне, что кукушка об этом знает! И я ликовал, когда таинственное, манящее “ку-ку” звучало и сто раз и больше. И совсем не печалился, когда этот голос сразу смолкал. Я так любил кукушку!
Что останется после меня?
Хризантемы — осенью,
Кукушка — летом...
Прочитав однажды эти строки, я подумал, что всегда знал их, и раз и навсегда полюбил страну, где они были произнесены или написаны. Слово “Япония” стало с тех пор для меня звучать так же маняще, как звучало в детстве пение кукушки.
Уже нет на свете моей бабушки, но все так же звучит в лесу летом голос кукушки. И после меня тоже останется кукушка, и будет куковать, покуда есть кому ее слышать.
Он был мудрецом, впервые сказавший так о кукушке японский поэт, — ведь за несколько веков до того, как я родился, он с ласковой улыбкой поведал мне: самое дорогое, что остается у человека после радости и после печали, — это голос кукушки...
Тому назад три года возникли в белой ленинградской ночи на здании Большого Драматического театра флаги театра Кабуки... Но смотреть спектакль мне пришлось не из зрительного зала, а из-за кулис сбоку, сидя под ширмой с изображением зеленого бамбука. Я смотрел на актеров из полумрака, а на темном полу вокруг лежали причудливые пятна света, шедшего сквозь решетчатую ширму. И так мне казалось, что сижу я в бамбуковой роще...
Речитативное пение льется, струится, и — “бам!” — барабан! И вскипело в таинственном действии вдруг напряжение, будто на поверхности гладкой реки закружил водоворот. Но вскоре как отклик на удар первого барабана раздался приглушенный удар по другому. И вновь все заполнили умиротворение и покой, и действие заструилось дальше... На какое-то время я забыл обо всем, а когда из невидимого зала вдруг раздались аплодисменты, я, очнувшись, поймал себя на том, что раскачиваюсь из стороны в сторону в такт заворожившей меня незнакомой мелодии.
Вновь от соприкосновения с Японией произошло со мной чудо: музыка и пение Кабуки перенесли меня в далекую японскую старину и сделали напряженным свидетелем того, как монах Бэнкэй ведет через опасную заставу опального Ёсицунэ. И я — этот свидетель, — притаившись в бамбуковом лесу рядом с заставой, каждым стуком сердца стремился помочь беглецу и внести мир и гармонию в сердца подозрительных стражей, но мне это не удавалось! Не помня себя, с широко раскрытыми глазами смотрел я на эту пронизанную тревогой сцену, пока не раздался долгожданный приглушающий тревогу звук второго барабана. Мне показалось тогда, что эти удары — суть величественный и прекрасный ритм души самой Японии.
И потом, когда я после спектакля вызывал этот ритм в сознании, и когда еще позже вдруг неожиданно чувствовал, что слышу его, я думал: “Откуда же он исходит?” “Где находится “станция”, испускающая эти волны?”
И ответ нашелся в одном из японских пятистиший:
Если спросит кто-нибудь,
В чем душа Японии,
Острова которой разбросаны по морю,
То это — цветок горной сакуры,
Благоухающий в лучах восходящего солнца!
В моем воображении ясно возникла грандиозная картина!
Среди сотен цветов на горной вишне сокрыт один-единственный цветок, от которого и идет этот невидимый ритм.
Само же дерево, растущее в далеких горах, — одно из сотен тысяч таких же деревьев.
Горы — то, что всегда очищает и умудряет людей, — строго и незыблемо возвышаются на одном из островов. Сами острова “разбросаны” по океану, который обнимает всю планету!
Поистине, то, что облеклось для меня в слова “душа Японии”, связано со всем великим миром и надежно спрятано от всего, что есть в нем недоброго. Это — вечное, и ритм его вновь и вновь звучит то в нежном цветке сакуры, то в голосе кукушки, то в лепестках хризантемы...
В мире все повидав,
Глаза мои снова вернулись к тебе,
Белая хризантема
Эта таинственная “станция”, волны которой я почувствовал на спектакле Кабуки, — не что иное, как Красота. И я благодарен Японии за то, что с ее помощью узнал, что красота имеет ритм...
И вот теперь я думаю, не об этом ли самом ритме красоты строчка Окуджавы: “И заслушаюсь я, и умру от любви и печали, а иначе зачем на земле этой вечной живу?” И не от той ли самой печали сочинил великий Басё свое знаменитое хайку, заслушавшись всплеском воды, когда в старый пруд прыгнула лягушка?
И не стремление ли эта печаль быть причастным к красоте этого мира, а смысл жизни человека — вслушиваться в вечный ритм красоты, который я однажды так явственно услышал на спектакле Кабуки?
И обо всем этом меня заставила задуматься Япония. Она заставила меня искать красоту и ясно видеть то, по чему раньше мои глаза скользили без внимания. Кавабата Ясунари как-то сказал: когда любуешься Луной, невольно вспоминаешь о друге. А я теперь, стоит мне услышать ритм красоты, вспоминаю о Японии. От чувства присутствия Японии внутри меня мне теперь трудно избавиться, как трудно избавиться от желания прислушиваться к ритму красоты и сличать его с ритмом японских трехстиший — не внешним стихотворным ритмом, а с глубинным ритмом их смысла. Ведь это наполняет меня радостной энергией отклика на красоту. Эту энергию можно зримо увидеть в движении кисти, запечатлевшимся в каллиграфически написанном иероглифе... Быть может, и мне она поможет создать что-либо хорошее. Я в это верю...
За моим окном растет сосна, и при взгляде на нее мне кажется, что, покачиваясь на ветру, сосна изо дня в день задает мне один и тот же немой вопрос.
На севере диком
Стоит одиноко
На горной вершине сосна
Никогда раньше я не думал, что первая строчка этого знакомого с детства лермонтовского стихотворения так похожа на классическое японское трехстишие!
На голой ветке
Ворон сидит одиноко
Осенний вечер
Сосна “стоит одиноко”, и значит, чего-то ждет. Чего ждет от меня сосна? Может быть, того же, чего жду от Японии я. Нового открытия красоты. Добра. И друга. Того самого друга, с которым вместе обрадуюсь кукушке и вместе с которым воскликну:
О, как светла!
О, как светла, светла, светла!
О, как светла Луна!
「日本と私」
«Нихон то ватакуси»
[«Япония и я»: личное откры¬тие ритма Кра¬соты] (на русском языке и в переводе на японском языке).
『平成二年度ソ連青年「日本と私」題エッセイ・コンテスト』.東京・1990.
Хэйсэй-ни-нэн-до Сорэн-сэйнэн «Нихон то ватакуси»-дай эссэй контэсуто. Токио, 1990.
[Конкурс ра¬бот на тему «Япония и я», проведенный среди молодых людей Совет¬ского Союза во 2-м г. эры «Хэйсэй». Токио, 1990]. с. 28-30. (2500 яп. письм. знаков).
幼い頃、かっこうの声を耳にすると、「かっこう、かっこう、僕はどのくらい長生きするの？」と大声で尋ねたものでした。祖母も、そういう事はかっこうに聞くように言いました。「かっこう」という、神秘的な鳴き声が１００回以上聞えた時は、心がうきうきしましたし、突然その声が止んでも、悲しくはありませんでした。私は本当にかっこうが好きでした。
私が死んでしまったら
何が残るのだろう
秋に咲く菊 夏のかっこう
これを読んだ時、私はこの詩を前から知っていたような気がしました。そして、この詩が創られた国を、こよなく愛するようになりました。その日から“日本”という言葉が、幼い頃のかっこうの声と同じ様に、わたしを魅了しはじめたのです。
祖母は、もう他界してしまいましたが、かっこうの鳴き声は、まだ、森の中に聞こえます。そして、私がいなくなっても、誰かがその唄を聞いている限り、かっこうは唄い続けるでしょう。
かっこうを最初にとりあげた日本の詩人は、素晴らしい人だと思います。私が生まれる何世紀も前に、彼は私に優しく微笑みかけていたのです。喜びや悲しみの後になくてはならないものは、かっこうの声なのです。
三年程前、レニングラードが白夜の頃に、歌舞伎の旗が、レニングラード・ドラマ・シアターの屋根にたてられました。私は客席からではなく、舞台の袖で、青竹の描かれた衝立の下座って見ていました。暗い床に建てられた衝立の穴からあてられたスポットライトに照らし出された役者を、薄暗がりの中で見ていると、私はまるで、竹林の中にいるような気がしました。
物語は、よどみなく流れていき、突然ドンと太鼓の音が入ります。静かな川の流れに、いきなり渦巻きができるように、舞台にびーんと緊張感がただよいます。けれどもやがて、その太鼓に呼応する様に別の太鼓のこもったような響きが聞こえると、再び全てが静寂に戻り、物語が続くのです。しばしの間私は我を忘れていましたが、うす暗い客席からどっと歓声が上がった時、見知らぬメロディに魅了されていた自分に気がつきました。
再び私と日本との不思議な出会いが起こったのです。歌舞伎の音楽や歌は私を昔の日本へ誘い、私は弁慶が義経を関所から逃がそうとしている場面にいました。私は関所近くの竹林に身を隠し、胸をドキドキさせて逃亡者を助け、疑い深い役人の疑惑をとこうとしましたが、出来ませんでした。くぐもったような響きの太鼓が聞こえるまで、私は自分がどこにいるのかも忘れて目を見開いてその芝居に見入っていました。その時、私はその響きこそが日本の魂のすばらしいリズムのエッセンスなのだと思いました。
その芝居の後でこのリズムを思い出す時や、それを感じたような気がする時に、「それはどこから来るのだろう」そして「どこかのラジオ局が流しているのだろうか」と考えました。答えは日本の和歌にありました。
大和の国の心は何かと問えば
それは朝日に薫る山桜花
私の心の中にははっきり見える荘厳な一幅の絵なのです。
何百という山桜の花の中に本物の花が一つ隠されています。そこから目に見えないリズムが生まれるのです。
遠くの山にある木は数多くの木々のうちの一本なのです。
人々にその清らかさと賢さをあたえる山は島々の一つに聳えています。島々は海に散らばり、その海は地球を覆っています。
真に私のいう“日本の魂”は全ての世界に通じ、しかも諸悪から切り離されているのです。それは永遠のものですし、そのリズムは、可憐な花やかっこうの歌や菊の花びらにいつでも聞くことが出来るのです。
どこを見ていても
私はまたあなたを見てしまう
白い菊の花よ
私が歌舞伎で感じとったものは他ならぬ美でした。美にリズムがあると言うことを教えてくれた日本に私は感謝をしています。
「愛と悲しみに耳を傾けそして死んでいきます。この永遠の地球に他に何があると言うのでしょうか」。Okudzhava氏が物を書く時は、この言葉を参考にしていたのだろうと思います。芭蕉が「古池やかわず飛び込む水の音」と詩ったのと同じ悲しみなのではないでしょうか。
この悲しみがこの世の美の一端を担おうとするのではないのでしょうか、そして、美の永遠のリズムに細心の注意を払って耳を傾けることが人生の意味なのでしょうか。
日本は私にこうした疑問を抱かせました。美を追求し、一度は見すごしてしまったもの全てをはっきりと見つめさせられました。川端康成氏は「月を愛でる時、ふと友を思い出す。」と言いますが、私は美のリズムを耳にすると日本を思います。私の中にある日本を消し去ってしまうことは出来ませんし、美のリズムを聞きたいと言う熱望もあります。それは俳句のリズムであり、詩の外観上のリズムではなく、内容の深さのリズムなのです。そうして美に呼応するためのエネルギーが私のなかに湧いてきました。このエネルギーは、習字をするときの筆の動きに見られます。おそらく、このエネルギーが役に立つときが来るだろうと私は信じています。
窓の外に松の木がありますが、風に揺れながら毎日無言のまま同じ問を私に投げかけているようです。
北の荒野に
一人立つ
山の頂の松の木よ
レルモントフのこのだれでも知っている長い詩の初めの一行が、こんなに俳句に似ていることは思ったこともありませんでした。
枯れ枝に
からすとまりたる
秋のくれ
一人立つ松と言うのは何かを待っていると言う事です。松は、私に何をしろというのでしょう。おそらく、私が日本にして欲しい事と同じなのではないでしょうか。新しい美の発見であり、やさしさや友達の発見です。共にかっこうの声を聞き、感動を分かち合うことです。
名月や
あ々名月や
名月や
