Елена Лаврова. Оправдание Людвига Баварского

ОПРАВДАНИЕ ЛЮДВИГА ІІ, КОРОЛЯ БАВАРСКОГО

 

История жизни и деяний Людвига ІІ, короля Баварии весьма печальна, и не потому только, что, не понятый миром, он покончил с собою, но ещё и потому, что был объявлен сумасшедшим. Напрасно мы думаем, что привилегия врачей-психиатров ─ объявлять сумасшедшими тех людей, кто не угоден властям, есть явление характерное для Советского государства. Всё началось гораздо раньше. Император Август расправился с неугодным поэтом Овидием, выслав его за пределы Италии, положив тем самым начало мировой практике по подавлению инакомыслия. Однако император не додумался объявить Овидия сумасшедшим. Но то, о чём не додумался император, додумались сделать германские обыватели, люди невысокого полёта, с ограниченной фантазией и скучным, чересчур трезвым рассудком, апологеты здравого смысла.

В 19 лет Людвиг ІІ унаследовал Баварский престол. Король был блестящим юношей, прекрасно образованным, тщательно воспитанным, чрезвычайно привлекательным физически – высокого роста, сильный и красивый. Анализируя поведение и деятельность Людвига, известный психиатр П. И. Ковалевский (1840-1923) отмечает некоторые странности в его характере. Самое удивительное то, что господин Ковалевский, указывая на странности, называет тотчас же на причины, их породившие, но никоим образом не делает объяснений и не даёт логических выводов, которые так и просятся быть сделанными. Ковалевский даёт факты, и ничего, кроме фактов. Так, он говорит, что Людвиг был ненавистником женщин. Затем рассказывает историю первой любви короля к принцессе Софии, которую он боготворил. Король решил сделать сюрприз своей невесте. Он собрал хор странствующих музыкантов и направился в замок невесты, чтобы спеть для неё серенаду. Людвиг в восторженном нетерпении опередил своих спутников, и внезапно в просеке парка увидел свою возлюбленную, которая ласкала кудри своего грума. Королю предпочли – слугу! Это было двойное оскорбление чувств юноши-короля. В любви никто из нас не демократ. Вообразите: принцесса, ласкающая слугу. Это совсем не то же самое, что король, ласкающий пастушку. Король и пастушка – шалость, шутливо воспетая поэзией и живописью. Принцесса и рабочий, занятый на конюшне, это совсем не шалость. Такие сюжеты не романтичны. Они дурно пахнут. Они пахнут лошадиным и рабочим потом и навозом. Принцесса и паж, королева и паж, куда ни шло. Но принцесса ─ и грум! Принцессу явно дурно воспитали. С тех пор Людвиг возненавидел женщин и отказался от всех навязываемых ему браков, повествует Ковалевский. Навязываемых! Да разве это странность. Разве король был не сам себе хозяин?! Далее знаменитый психиатр приводит ещё несколько доказательств нелюбви короля к женщинам. Слова, которые повторяет Ковалевский, характеризуя Людвига ─ настойчиво повторяет, чтобы они крепче были вбиты в сознание и память читателей ─ следующие: «мечтательный», «фантазёр», «впечатлительный», Ничего дурного в смысле этих слов нет. Но среди них ввёрнуты также «экзальтированный», «неустойчивый», «странный». А эти слова, характеризующие Людвига, уже не являются словами с нейтральным или положительным смыслом. Смысл этих слов должен рождать в нас недоверие к душевному здоровью короля. Но доказательств экзальтации, неустойчивости и странности характера юноши Ковалевский не приводит. Эта характеристика повисает в воздухе без подпорок и рушится при первом же внимательном исследовании. Что странного в том, что обманутый в своих лучших чувствах, преданный обожаемой невестой, Людвиг перенёс своё разочарование в невесте на всех женщин. Ведь ему было всего 19 лет, а в этом возрасте некоторые юноши так впечатлительны и категоричны. Скажем прямо, у Людвига возникли весьма прочные основания впредь не доверять женщинам. То, что он более не делал попыток жениться, говорит нам о том, как глубоко он был уязвлён.

Ковалевский утверждает, что король был противником войны. Разумеется, это тоже «странность», когда войны есть столь будничное и обыкновенное дело в истории человечества. Вот если бы он любил войну, то, само собой, его тотчас бы объявили героической личностью и всячески бы возвеличивали. Но он не любил войну и имел смелость прямо говорить об этом. Однако, тот же самый Людвиг, заявлявший о своей нелюбви к кровавой бойне, поддерживал Пруссию в австрийско-прусской войне. Людвиг был политически дальновиден и патриотичен, поскольку, помогая Пруссии в войне, способствовал созданию Германской единой империи. Но Ковалевский не комментирует поступки Людвига таким же образом, как выше это проделали мы. Ковалевскому важнее отметить противоречие между убеждением и поступком, ибо у психиатра впереди маячит цель, к которой он упорно ведёт читателя, а именно, доказать, что всё, что ни делает Людвиг, есть подготовка к будущему близкому уже сумасшествию короля. Не любить женщин, не любить войну – всё это как-то не по-мужски, и обыватель кивает головою, соглашаясь с психиатром. Мужчине полагается быть бабником и воякой, иначе он и мужчиной считаться не может.

Далее Ковалевский отмечает тот факт, что, способствуя созданию Германской империи, Людвиг сумел сохранить относительную независимость Баварии в границах этой империи. Снова намёк на противоречие между убеждением и поступком. Однако, с современной точки зрения, никакого противоречия нет, ибо Людвиг «взял столько суверенитета, сколько смог». Оставив политику, (обыденное сознание предполагает, что правитель должен заниматься политикой до конца дней своих, но Людвиг в политике совершил два главных для себя и Баварии дела и посчитал свою миссию политика выполненной) король увлёкся музыкой и архитектурой. Ковалевский в этом усматривает главную и основополагающую странность Людвига, приведшую, в конце концов, к сумасшествию. Ковалевский утверждает, что Людвиг особенно увлёкся музыкой Вагнера, и композитор стал его лучшим другом. Именно в этой части текста Ковалевский допускает пассаж, который полностью изобличает его как человека далёкого от искусства и даже невежественного в этой области. Этот пассаж стоит привести полностью; «Увлекшись свободою полёта фантазии и шумом музыки Вагнера, Людвиг не щадил средств роскошнейше обставить представления его опер. Он способствовал устройству театра в Бейруте, он же поставил оперу в Мюнхене на завидную высоту». Я специально выделяю в этом кусочке текста два слова, поскольку именно они изобличают невежество автора, т. е. господина Ковалевского. Назвать прекрасную, мощную, великолепную, блистательную музыку Вагнера с её оркестровым буйством, гармоническим хроматизмом, плавным течением бесконечной мелодии ─ шумом мог только человек либо с полным отсутствием музыкального слуха, музыкального образования и воспитания, либо ненавистник Вагнера. Вряд ли Ковалевский был ненавистником Вагнера. Для этого надо глубоко любить музыку, а у нас нет свидетельств, что Ковалевский и музыка дружили. Далее, Ковалевский перепутал Байрейт, маленький город в Баварии с Бейрутом, столицей Ливана. Вагнер никогда не устраивал оперного театра в Бейруте. Он там никогда не бывал. Став другом Вагнера, Людвиг предложил ему сделать маленький городок в Баварии центром музыкальной жизни Германии, построить и основать там оперный театр и ставить в нём свои новаторские оперы. Так и было сделано. На постановку знаменитой тетралогии Вагнера «Нибелунги» явились многие знаменитости того времени, в том числе П. И. Чайковский. Чтобы объяснить неискушенным читателям, что такое музыка Вагнера, приведу воспоминания нашего знаменитого композитора: «Вынес я смутное воспоминание о многих поразительных красотах, особенно симфонических…вынес благоговейное удивление к громадному таланту автора и к его небывало богатой технике; вынес и желание продолжать изучение этой сложнейшей из всех когда-либо написанных музык…». Кому поразительные красоты, а кому просто шум. Надо признать, что моё доверие к Ковалевскому после этого пассажа оказалось окончательно подорванным. Но продолжим. Ковалевский говорит: «Неспособный, однако, долго останавливаться ни на чём, Людвиг скоро порвал и свою личную дружбу с Вагнером, хотя не переставал от времени до времени переписываться с ним до смерти последнего». Снова и снова автор настойчиво пытается внушить читателям, что Людвиг непостоянен, исподволь подводя их к мысли, что непостоянство человека в любви или дружбе есть странность, хотя если мы поглядим по сторонам, то обнаружим, что непостоянство встречается на каждом шагу, и никому не приходит в голову считать это за странность. Напротив, мы так привыкли к непостоянству людей, что готовы признать его за закон, нежели за странность. Ковалевский не анализирует причины, побудившие Людвига охладеть к Вагнеру. Или он этих причин не знает и готов всё списать на непостоянство короля, как одну из его многочисленных странностей. К тому же Ковалевский противоречит сам себе. Если Людвиг до смерти Вагнера переписывался с ним, то разве это не свидетельство продолжающихся отношений? В конце концов, дружба может принимать эпистолярный характер, ведь друзья – не любовники, не супруги. Дружба может продолжаться и на расстоянии. Все эти соображения Ковалевскому не интересны. У него есть цель – доказать сумасшествие короля, и он стремится к этой цели, отбрасывая в сторону доводы здравого смысла и элементарной логики. А между тем, истинная причина расставания друзей кроется в весьма прозаической причине. Тетралогия «Кольцо Нибелунгов», поставленная в Байрейте, имела огромный успех, несмотря на недоброжелательство большинства журналистов. Постановка была весьма дорогостоящей, и образовался стотысячный дефицит, который на долгие годы воспрепятствовал дальнейшим постановкам опер в этом городе. Для покрытия дефицита композитору пришлось разрешить постановку «Кольца Нибелунгов» различным немецким оперным театрам, а сам он уехал с концертами в Англию. Надо было зарабатывать деньги. Так сложились обстоятельства. Так что непостоянство Людвига здесь ни при чём. Оно просто не имело места. Ковалевский намекает на то, что Людвиг, увлекшись музыкой Вагнера, увлёкся затем и самим автором этой музыки. Не без лукавства Ковалевский приводит в своей статье письмо короля к композитору, полное искреннего восхищения, восторга перед его произведениями, изъявлений преданности, верности и любви. Король, как утверждает Ковалевский, надменный, гордый и высокомерный, не скупится на фразы, выражающие преклонение перед гением композитора. Он называет его – нежно любимым. Не было никакой нужды публиковать интимные излияния чувств короля, но у Ковалевского явно была некая задняя мысль, и он хотел, чтобы читатели догадались сами о том, что он хотел им сообщить, и сообщил в завуалированной форме. С его точки зрения было логично думать, что женоненавистник Людвиг, в конце концов, увлечётся мужчиной. Что это увлечение носило возвышенный платонический характер, об этом Ковалевский умалчивает. Интересно, что бы сказал психиатр, прочитав письма М. Цветаевой к некоторым женщинам? Наверное, объявил бы и Цветаеву, с её острым, гениальным умом ─ сумасшедшей. Сам не понимая музыки и не любя её, Ковалевский полагается на мнение, как он выражается, многих знатоков, которые уверяли его, что «музыка Вагнера это наркотическое создание, действующее на мозг человека так же опъяняюще, как опий, гашиш, морфий, и проч.», или, как говорят сегодня, как психоделик. «И вот, - продолжает Ковалевский – на этот-то наркотик всеми фибрами своей больной души нападает Людвиг ІІ». Уверяю читателей, что если бы Людвиг употреблял настоящие, а не выдуманные Ковалевским наркотики, то его пытались бы вылечить. Но как вылечить человека от любви к музыке?! И какому врачу-психиатру, если только он сам нормальный, придёт в голову эта безумная мысль? Но Ковалевский простодушно подхватывает и повторяет мнение «знатоков» музыки.

Далее Ковалевский говорит о том, что король увлёкся архитектурой и построил несколько замечательных дворцов. Разумеется, это стоило огромных денег. Беда была, однако, в том, что добрая половина этих денег оседала в карманах исполнителей воли короля. Людвиг украсил Баварию великолепными архитектурными сооружениями, которые сегодня привлекают в эту часть Германии туристов со всего мира. Король хотел строить ещё и ещё, но не хватало денег. Между прочим, он тратил на строительство не только государственные, но и свои личные деньги. Министр финансов сопротивлялся желанию короля тратить деньги на строительство дворцов. Король пытался добыть деньги в других государствах. Всё это вменяли ему в вину его чересчур трезвые и слишком скучные подданные. Вот если бы он объявил войну соседнему государству, бросил бы на это государство свою армию, разрушал, жёг, разорял чужие земли и города, то нашёл бы полное понимание и одобрение своих подданных, и денег бы ему нашли на всё это безобразие. Но он хотел созидать, а не разрушать. Он хотел творить прекрасное, а не превращать его в камни.

Ковалевский утверждает, что безумие короля развивалось исподволь. Снова он заводит речь о странностях короля. Король днём спал, а ночью бодрствовал. Это ещё не сумасшествие, но эту привычку Ковалевский выдаёт за предпосылку оного. (У товарища Джугашвили была тоже привычка работать по ночам и заставлять работать весь управленческий аппарат, но в отличие от него король Людвиг не приказывал истребить чуть ли не половину своего собственного народа). Ещё одна странность короля заключалась в том, что он был нелюдим, не любил общества. Настолько не любил, что предпочитал сидеть в Государственном совете, закрытый от посторонних глаз экраном. В его апартаментах стол, вполне сервированный, с готовыми кушаньями являлся через пол, и король не нуждался в слугах. Странность ли это? Отчего не допустить мысль, что король был такого низкого мнения об окружающих его людях, которые обкрадывали его, грубо ему льстили, добивались от него исполнения своих желаний, что не хотел лишний раз их видеть и общаться с ними? Вспомним его первый опыт грубо попранной любви. Мог ли он доверять людям? Мог ли он положиться на них? В сущности, он был одинок, и желал быть одиноким. Ковалевский ставит королю в вину несколько плюх, полученных от него его камердинером (отчего не допустить, что камердинер их заслужил?). На фоне массовых убийств, пыток, предательств и прочих мерзостей, которые совершали во все времена все правители, эти плюхи кажутся таким пустяком, что не стоит о них и упоминать.

Всё это вместе взятое, а именно (здесь уместна цитата из Ковалевского): «все эти поступки, чрезмерные траты, бессмысленные постройки, страшные и небезопасные выходки политического характера не могли не обратить на Людвига внимание как в Берлине, так и особенно в Мюнхене, (…) Назначена была комиссия из четырёх выдающихся психиатров. Заметим одну странность: комиссия не обследовала состояния здоровья короля, не беседовала с пациентом, не встречалась с ним. Не было сделано ничего, что полагается сделать врачам-психиатрам в подобном случае. Заключение врачей было сделано заочно. Диагноз поставлен на основании слухов, сплетен, не вполне достоверных сведений, информации, добытой через вторые или третьи руки, а также газетных уток. 9 июня 1886 г. комиссия дала следующее заключение:

1. Его Величество страдает резко развитой формой душевного расстройства, известной под именем паранойи.

2. Вследствие слишком большой давности и запущенности болезни в течение многих лет болезнь Его Величества должно считать неизлечимой, причём исходом болезни может быть только слабоумие.

3. Такая болезнь уничтожает свободу воли, и дальнейшее вмешательство короля в государственные дела будет только мешать управлению королевством. Это состояние душевной деятельности короля является пожизненным».

Разум и логика подсказывают, что это не врачебное заключение, а судебный приговор. Мало того, что не обследованному врачами пациенту заочно поставлен диагноз. Пациент объявлен абсолютно безнадёжным. Врач должен лечить и давать надежду пациенту. Ни малейшего намёка на то, что короля надо лечить; ни намёка на надежду выздоровления; ни малейшего намёка на помилование. Цель заключения врачей-психиатров ─ отлучить от власти короля раз и навсегда. Объявить его недееспособным. Эти три пункта заключения врачей-психиатров ─ комья земли, брошенные на крышку гроба, в который заживо положен король. Это приговор пожизненного заключения. И нет никакого сомнения в том, что врачи-психиатры выполняют приказ свыше, спущенный из Берлина. Вряд ли Бисмарк доволен тем, что правитель Баварии сохраняет относительную независимость своего королевства внутри Германской империи, сопротивляется приказам, идущим из Берлина. Вряд ли Бисмарк доволен, что деньги идут на постановки опер, на строительство архитектурных сооружений, а не на укрепление империи, на нужды армии, и. т. п. Брат Людвига ─ Оттон, обычный, без странностей, не любитель серьёзной музыки, не поклонник архитектуры, а пошлый бабник и вояка, надо полагать, больше устраивает Берлин. Деяния Людвига в области искусства ─ прекрасные деяния, достойные уважения и поклонения ─ названы бессмысленными. Столкнулись два мировоззрения: с одной стороны – идеалист, поклонник прекрасного, философ, пылкий романтик Людвиг. С другой стороны – филистерская мораль, трезвый расчёт, грубый материализм. С одной стороны ─ ощущение полёта, прозрение вечности, вечные ценности. С другой стороны – сугубо земные, иногда и низменные заботы, сиюминутные преходящие ценности, суета сует. Столкнулись поэзия и – проза. Волею провидения Людвигу дана была в руки власть и деньги, при помощи которых он мог осуществлять свои планы. Что сегодня осталось от Германской империи? Что дали войны, развязанные германскими правителями с целью захвата чужих пространств, покорения чужих народов, истребления непокорных и несогласных? Они дали смерть побеждённым и победителям, позор захватчикам, слёзы, страдание и боль, насилие и разрушение. А в Байрейте, в оперном театре, построенном Людвигом ІІ, сегодня проходят музыкальные фестивали. Толпы туристов со всего мира прибывают в Баварию полюбоваться на прекрасные дворцы, возведённые по приказу Людвига ІІ.

С точки зрения здравомыслящего обывателя (или общественного мнения, что одно и то же), король должен и обязан заниматься политикой: плести интриги, затевать и вести войны, создавать союзы, разваливать чужие союзы, и. т. п. Другими словами, сознательно и добровольно заниматься чрезвычайно грязным делом, каковым и является политика. Кстати сказать, большинство правителей именно так и поступало, и в истории человечества заслужило репутацию людей героических, умных, и великих, и при этом никто и не подумал отлучить их от власти или объявить сумасшедшими. Если правитель по каким-либо причинам не нравился подданным, его попросту убивали заговорщики. Но живым его не позорили. Иной раз не позорили и мёртвым. XIX век – век особенный. Людвиг ІІ не первый, кого в этом прозаическом, позитивистском, материалистическом веке пытались не убить, а, опозорив, отлучить от власти. Первым был Наполеон. И попытка эта вполне удалась. Людвиг был следующим, но далеко не последним. Опыт объявления «странного» короля сумасшедшим был перенесён на «странного» человека не королевского происхождения, т. е. человека странного потому, что у него есть собственное мнение, не совпадающее с мнением, объявленным властями правильным. Этих странных людей стали прятать в психиатрических лечебницах или концлагерях.

Вернёмся, однако, к Людвигу. Заключение комиссии дошло до короля через его кучера. Дело в том, что комиссия, прежде чем объявить королю своё заключение, решила подготовить соответствующим образом помещение в его собственном дворце, где его могли бы содержать под надзором. Нечего и говорить, что Людвиг был потрясён. Он судорожно пытался принять меры по собственному спасению: он отослал комиссию в замок Гогеншвангоу, где она состояла под строжайшим надзором. Он воззвал к народу. Армия и егеря предали своего короля. Жандармы и пожарные были вооружены и готовы были защищать его. Начальник стражи получил указания из Мюнхена, и через два часа комиссия была освобождена и отбыла. 11 июня комиссия явилась снова. На этот раз король встретил её спокойно. Видимо, он принял решение. Решение он принял правильное и разумное. Внешне он решил подчиниться, смириться. Но, повторяю, это только внешне, чтобы усыпить бдительность противника. Прими Людвиг иное решение, не подчинись он решению комиссии (читай, решению Берлина и Мюнхена), он мог бы навлечь неисчислимые беды на своё королевство. Была бы послана армия из центра, и дело бы кончилось всё равно плачевно, но не для одного только короля, но и ни в чём не повинных людей, которые готовы были ценою собственной жизни спасти его от произвола властей. В сущности, Людвиг защитил и спас многих своих подданных. Кто поставил ему это в заслугу? Итак, король был отправлен в приготовленный для него замок Берг. Король спокойно подчинился, не устраивал истерик, беседовал с членами комиссии, со своим советником, камердинером. Все успокоились. Поручение сверху было выполнено как нельзя лучше. 13-го король гулял с одним из четырёх врачей, ласково и милостиво беседовал с ним во время прогулки. Вечером того же дня Людвиг вновь пожелал выйти на прогулку с тем же врачом. В 8 вечера с прогулки они не вернулись. Была поднята тревога. Тела короля и врача были найдены в озере Штарнберг. Часы короля показывали 7 часов. Следствие установило, что когда врач и король проходили по дороге, проходящей близко от озера, король слегка обогнал врача, бросил свой зонтик на скамью, на которой они отдыхали утром, и побежал к озеру. Он хотел покончить жизнь самоубийством. Врач бросился ему наперерез. Завязалась схватка в воде. Король спасал свою честь, врач спасал жизнь короля. Сильный и крепкий телосложением король утопил старика-врача на мелком месте, а сам ушёл на глубокое место озера, где утопился. Король остался романтиком до конца своей жизни. Он не пожелал жить под надзором с клеймом сумасшедшего. Он предпочёл такой позорной жизни – смерть.

Ковалевский не отрицает, что многие «странные» поступки короля явились плодом вымысла праздной толпы, жадной до сплетен. Ковалевский не отрицает, что многие поступки короля вкривь и вкось трактовались бесстыдными журналистами в прессе. Король никогда не снисходил ни до журналистов, ни до прессы, ни до толпы. Король никогда не оправдывался. Да и в чём ему было оправдываться? Он не воровал, не убивал, не сплетничал, не гноил безвинных людей в тюрьмах и не пытал их, не вёл разорительных и захватнических войн, не разрушал зданий, не губил государств, не крал денег из казны на своих любовниц, которых у него и не было, или и на свои развлечения. Его помыслы и увлечения были возвышенны и благородны. Именно всё это и делало его в глазах остальных людей белою вороною. И чёрное вороньё его заклевало. Ковалевский признаёт, что простой народ любил и даже боготворил своего короля. Он признаёт также, что до конца жизни Людвиг был умным, находчивым, сообразительным, настойчиво отстаивающим интересы своего государства королём. Он признаёт также, что страсти короля были благородны и возвышенны. Он признаёт, что прекрасные дворцы Людвиг строил на свои личные деньги. Он признаёт, что оперный театр, построенный Людвигом в Байрейте, был лучшим на то время в мире. И, тем не менее, Ковалевский согласен с мнением четырёх психиатров, входивших в комиссию, что Людвиг был болен паранойей. Может быть, Ковалевский видел Людвига ІІ, обследовал его как врач, беседовал с королём? Ничуть не бывало. Он, также как его коллеги, поставившие диагноз, пользовался не проверенной и не достоверной, а, следовательно, не научной информацией. Так был ли Людвиг ІІ, король Баварии сумасшедшим? Он был не более сумасшедшим, чем Наполеон, Гофман, фон Клейст, Байрон, Лермонтов, Цветаева. Он был истинный романтик с возвышенным строем благородной души, но Богу было угодно сделать его не поэтом, не музыкантом, не зодчим, но королём, и свою миссию – быть королём-романтиком, созидателем на троне Людвиг выполнил блестяще. Но общество не было готово к этому.

Мы живём в мире, в котором царствует стандарт. Это относится и к людям. Стандарт, это то, что общепризнанно нормой, неважно является ли это нормой на самом деле. В повседневной жизни мы ориентируемся на те стандарты поведения, этикета, одежды, вкусов, причёсок, пищи, и. т. п., которые приняты в наше время нашей культурой. Стандарты меняются со временем. Иногда меняются очень быстро. Как правило, мы озабочены тем, чтобы как можно лучше соответствовать принятому в данный отрезок времени стандарту. Но всегда есть среди нас люди, пренебрегающие стандартами, и ориентирующиеся на ту норму поведения, которая считается эталоном – на христианскую этику. Король Людвиг не вписывался в общепринятый стандарт. Он пренебрегал им, временным и ускользающим, во имя вечного эталона, к которому устремлялась его великая и благородная душа. Несколько плюх, отпущенных камердинеру, не меняют дела, поскольку король тоже человек, тоже раздражается, тоже грешен. Если Людвиг и нарушил заповедь «не убей» в конце своей жизни, то не потому, что намеревался убить. Убийство носило непреднамеренный характер, и совершено было в состоянии аффекта. Врач пытался остановить Людвига. Но Людвиг твёрдо решил покончить с собою. Король не мог смириться с тем, что «доброжелатели» решили отстранить его от дел, отлучить от власти, заточить в ограниченном пространстве, лишив свободы передвижения, установить над ним опеку, как над слабоумным старцем или несовершеннолетним подростком, навеки опозорить, объявив его недееспособным и сумасшедшим. Общество, любящее стандарт, поставило короля на место способом, который станет столь популярным и эффективным по отношению к инакомыслящим в XX веке.

В нашем мире существуют люди ангелоподобной природы. В любом человеке есть эта природа, наряду с животной и человеческой. Ангелоподобные люди это те люди, в которых эта природа преобладает над двумя другими. Этих людей интересует религия, или философия, наука или творчество, искусства и литература. Они предаются двум или нескольким выбранным предметам всей душой. Их мало интересуют земные заботы, или интересуют постольку, поскольку без них невозможно выжить. Из этого типа людей получаются великие мистики и святые, философы, учёные, художники, поэты и музыканты. Эти люди – великие романтики. Благодаря этим людям цветёт культура. Не будь этих людей, наш мир приобрёл бы иные черты и был бы несравненно скучнее, прозаичнее, чем он есть сегодня. Эти люди украшают мир. Их мало. И их не любят и нередко преследуют все остальные, те в ком преобладает человеческая, и в особенности животная природа. Людвиг ІІ, король Баварии, несомненно, был человеком ангелоподобной природы. За это он и пострадал.

 

2010, Горловка