Изумрудному королю
Если под синий вечер ко мне навстречу
Из сумрака дальних углов
Снова выйдет грустный, как старый клоун,
Несчастный и тихий, как бледная моль,
Изумрудный король,
Станет робко вздыхать с намёком и томно смотреть в глаза,
Говорить, что на свете жестоком непросто живется ему, бедному королю,
Тогда я швырну о стену хрустальную вазу, чтоб сразу
Опасный выпустить пар, твердя себе, что это всего лишь сон,
Или... (je ne sais pas!)...
Нет! Я лучше тогда растоплю тысячу солнц
И в глотку ему волью!
Это отменное зелье, его не зазорно отведать и королю!
А он-то сразу начнет задыхаться и страшно кашлять,
Станет хрипло дышать и просипит,-"Но как же?!"
И побежит по венам весенний, вспененный,
Яркий ток солнца, огня
И всех апельсинов вне времени, что в жизни спасали меня
От простуды, унынья и скуки, и самого злого дракона-самой себя!
И тогда, содрогаясь от страха, но вдруг теряя
Всю бледность и робость аристократа
Король мой станет на диво и резв, и румян, и дерзок
И выдаст от всего сердца признанье, мол, дескать, -
Он влюблен в меня с первого взгляда, до последнего вздоха,
И, -тарам-пам-пам-пам,- еще с час будет ахать, охать
И павлином ходить, расписными мерцая перьями
Там, где мечами сверкали те, кто всегда и везде приходили первыми.
И вот в этот миг, наверное, в тысячный раз, я расправлю свои крылья (вечерние)
И от души сигану в звездоокую ночь с подоконника!
А чудак, как всегда, большими глазами будет смотреть сквозь раму оконную,
Как я сижу на соседней крыше с луной и свирелью,
И трели мои, как вода родника поутру, в его душу будут вливаться. Ах, эти трели!
Они-то уже сгубили чертову дюжину всяческих принцев и пару магов,
Смехом в моих глазах, золотом - на бумагу, а еще лучше - кольями!
Свежими! Прямо в сердце! Чтобы ни в рай, ни в ад!
Чтоб никуда не деться, - не есть, не спать,
Страха Не Ведать!
Чтобы шагнуть за мной, перелететь пропасть между домами! Выше!
Чтобы на этой крыше петь и ругаться, и спорить, и вновь мириться,
Чтобы любить Ведьму!
Чтобы любить! Смешную, порывисто-нежную, неуправляемо-неисправимую,
Часто наивную. Глупую во всем, что касается чисел и дат, умную там,
Где кончаются города, и возносится лес. Но ты слушай-слушай, мой милый Король,
В два уха, в четыре глаза смотри и запоминай,-
Секретного лаза нет, есть обычные двери, их непросто увидеть за всей ерундой,
Что плетут звёзды, что хранится в такой голове бедовой, как моя!
И мысли эти не дают мне житья, ты представить не можешь, насколько!
Так иди и учи наизусть геометрию странных полётов над крышами и под луной,
И, друг мой, может статься, и себе ты вырастишь крылья,
Такие, вечерние, цветом почти как мои, Все в серебряной пыли,
И забросишь на старый шкаф эти свои тоскливые, тусклые изумруды
Далёкой скорби о нежизни и недолюдях. И станешь совсем безоружным, но живым!
И тогда я отвечу на вопрос твой, (а есть ли оружие против меня?) - Увы!
Но в этих глазах беспечного ангела часто мелькают бесы, пусть и на самом дне,
И они так хитры, тошнотворно хитры... И проныры, - нельзя описать, насколько!
А хотя, вот колья... Ах, эти колья!
Против них не выстоять
Даже мне!
Из сумрака дальних углов
Снова выйдет грустный, как старый клоун,
Несчастный и тихий, как бледная моль,
Изумрудный король,
Станет робко вздыхать с намёком и томно смотреть в глаза,
Говорить, что на свете жестоком непросто живется ему, бедному королю,
Тогда я швырну о стену хрустальную вазу, чтоб сразу
Опасный выпустить пар, твердя себе, что это всего лишь сон,
Или... (je ne sais pas!)...
Нет! Я лучше тогда растоплю тысячу солнц
И в глотку ему волью!
Это отменное зелье, его не зазорно отведать и королю!
А он-то сразу начнет задыхаться и страшно кашлять,
Станет хрипло дышать и просипит,-"Но как же?!"
И побежит по венам весенний, вспененный,
Яркий ток солнца, огня
И всех апельсинов вне времени, что в жизни спасали меня
От простуды, унынья и скуки, и самого злого дракона-самой себя!
И тогда, содрогаясь от страха, но вдруг теряя
Всю бледность и робость аристократа
Король мой станет на диво и резв, и румян, и дерзок
И выдаст от всего сердца признанье, мол, дескать, -
Он влюблен в меня с первого взгляда, до последнего вздоха,
И, -тарам-пам-пам-пам,- еще с час будет ахать, охать
И павлином ходить, расписными мерцая перьями
Там, где мечами сверкали те, кто всегда и везде приходили первыми.
И вот в этот миг, наверное, в тысячный раз, я расправлю свои крылья (вечерние)
И от души сигану в звездоокую ночь с подоконника!
А чудак, как всегда, большими глазами будет смотреть сквозь раму оконную,
Как я сижу на соседней крыше с луной и свирелью,
И трели мои, как вода родника поутру, в его душу будут вливаться. Ах, эти трели!
Они-то уже сгубили чертову дюжину всяческих принцев и пару магов,
Смехом в моих глазах, золотом - на бумагу, а еще лучше - кольями!
Свежими! Прямо в сердце! Чтобы ни в рай, ни в ад!
Чтоб никуда не деться, - не есть, не спать,
Страха Не Ведать!
Чтобы шагнуть за мной, перелететь пропасть между домами! Выше!
Чтобы на этой крыше петь и ругаться, и спорить, и вновь мириться,
Чтобы любить Ведьму!
Чтобы любить! Смешную, порывисто-нежную, неуправляемо-неисправимую,
Часто наивную. Глупую во всем, что касается чисел и дат, умную там,
Где кончаются города, и возносится лес. Но ты слушай-слушай, мой милый Король,
В два уха, в четыре глаза смотри и запоминай,-
Секретного лаза нет, есть обычные двери, их непросто увидеть за всей ерундой,
Что плетут звёзды, что хранится в такой голове бедовой, как моя!
И мысли эти не дают мне житья, ты представить не можешь, насколько!
Так иди и учи наизусть геометрию странных полётов над крышами и под луной,
И, друг мой, может статься, и себе ты вырастишь крылья,
Такие, вечерние, цветом почти как мои, Все в серебряной пыли,
И забросишь на старый шкаф эти свои тоскливые, тусклые изумруды
Далёкой скорби о нежизни и недолюдях. И станешь совсем безоружным, но живым!
И тогда я отвечу на вопрос твой, (а есть ли оружие против меня?) - Увы!
Но в этих глазах беспечного ангела часто мелькают бесы, пусть и на самом дне,
И они так хитры, тошнотворно хитры... И проныры, - нельзя описать, насколько!
А хотя, вот колья... Ах, эти колья!
Против них не выстоять
Даже мне!
