У меня целый мир в ладонях: и рассветы с бордовой высью, и закаты с вуалью хмарьной, и шифоновый звездный свет. Ночь сережку свою уронит, перепутав шальные мысли, обернется слезой хрустальной...
 
Всё-то есть, только счастья нет: растворилось в секундах быстрых, распылилось на атом-части и незримой песчаной зыбью утекло сквозь заслон ресниц. Вроде жизнь не лишилась смысла, и по-прежнему мир прекрасен, но тревога всё спину дыбит, и не знает краёв-границ.
 
Как Орфей к Эвридике рвался, отрекаясь от всех сомнений, в Царство Мертвых, к Аиду даже, через вечный, безбрежный Стикс, за прозрачность цепляясь шанса, до костей ободрав колени... Так и я за своей пропажей, за идеей почти-что-фикс. На плечо ― почтальонку в клетку, в почтальонку ― стихи, тетради, пару капель рассветной неги и оттенки вечерних грёз. Ухватившись за лямку крепко и под ноги почти не глядя, я за счастьем уйду. Навеки ль?
 
Даже если трехглавый пес будет пасть разевать и лаять, и грозиться всю душу выгрызть ― только сдвину, нахмурясь, брови, промолчу, мне ― идти вперед.
 
Пес не страшен. Страшна лишь память и её теневые игры ― потеряв пару литров крови, я теперь так боюсь ее, что у Бога прошу спасенья, хоть и верю в него едва ли. Память дышит угрюмо в спину и почти что бежит вослед. За Орфеем так мчались тени, и завесу из тьмы свивали над душою его невинной, чтобы он не увидел свет; оступиться порой так просто ― только вздох, только отблеск слова...
 
Что ни шаг ― то война и битва, не попасть б по ошибке в ад, выбрать правильный перекресток...
 
А в ладони ― звезды осколок и всего лишь одна молитва:
 
"Дай мне сил не смотреть назад".