Так что прости, хороший!

Ну, до чего он скучный! Ходит за нею следом,

Тихий, ручной, послушный, стелется мягким пледом,

Стеганым одеяльцем, фу, не мужчина – тряпка.

Только поманит пальцем, он тут как тут – у тапка,

Под каблуком у стервы. Даже когда с ним грубо,

Просит прощенья первый. Числится однолюбом.

Гордости ни на йоту! Нет, чтобы хлопнуть дверью,

Вырваться на свободу, всё он во что-то верит.

Снова возводит замки, там с ней живёт мечтами.

Дует себе на ранки, ждать он готов годами.

Но, а она меняет туфли, мужчин, наряды,

Да на авто гоняет ветром вдоль автострады.

Он ей звонит – молчанье, ей ни до диалога.

Мыслей дурных звучанье. Змеем ползёт тревога.

День тишины гнетущей. Поговорить ленится?

Снова звонок пропущен! Сколько их? – Ровно тридцать.

Что-то не так, наверно. В доме её нет света.

Пальцы сжимает нервно, крошится сигарета.

Быстро бежит по сходням, и прямиком – в больницу.

- Да, привезли сегодня и увезли в столицу,

Случай неординарный, жуткое столкновенье.

В общем, прогноз – кошмарный, травмы и нет давленья.

Пару реанимаций, в коме почти неделю.

Серия операций на раздроблённом теле.

Продал свою берлогу, чтоб оплатить затраты.

И все молился Богу, спал у её палаты.

Только очнулась – рядом, слёзы дрожат у века:

- Ты уходи, не надо жизнь коротать с калекой.

Кривится вся от боли: «Я не приму подачки!»

Снова всё в той же роли – раненой, но гордячки.

Рядом других не видно, тех, с кем по ресторанам,

Где-то внутри обидно: жалкий конец романам.

- Да, и прости за тряпку, я — человек пропащий.

Ты же — хороший, лапка, добрый и настоящий,

Но я люблю, чтоб с перцем, чтоб до безумства, дрожи,

- Жить я привыкла сердцем. Так что прости, хороший!