Благословение. Из Шарля Бодлера

Поэт на землю тёмную, злой скорби вопреки,

Явился волей Божьей, проклят матерью своею,

Хулит она Всевышнего — и Он её жалеет! —

В презреньи святотатственном вздымая кулаки:

 

"О, сожалею, что в тот час его я зачала!

Избыть нельзя треклятой ночи грешных удовольствий!

О, лучше б вместо дряни этой, что мерзлее зла,

Пираний и гремучих змей насытить довелось мне!

 

Из женщин всех одной лишь мне ты подарил лишь боль

Безумных мук, что ярче солнц и сотни обелисков!

Мой бедный муж! но жалкий плод не отшвырнуть в огонь,

Чумной урод ненужный — не любовная записка!

 

И чахл он, и отвратен; ненависть моя сильней;

Тончайшую струну, его скручу и погублю я,

Как деревце несчастное, дугой его согну я,

Чтоб почками зелёными не покрывалась ветвь."

 

О, ей уразуметь невмочь завета древних слов,

И пена на губах её застыла сатанински,

Ей рок в геенну возложить растопку для костров,

Карающих за бездну злодеяний материнских.

 

Один лишь только Ангел с бедным сыном тем идёт,

О небо голубое, что воды свежей в пустыне;

Всё, что вкушает сирота, отверженный что пьёт,

Даёт ему амброзии, нектары золотые;

 

Он путь свой крестный с песнею проходит, как пастух,

Играя с ветром, и с весной, и синевы озоном,

Улыбки его видя свет, святой и чистый дух

Льёт слёзы свои горькие голубкою лесною.

 

Смирение бедняги распаляет, как огонь,

Обидчиков, что пили с ним любовные напитки:

Чтоб острая игла одна колола за другой,

Душой его играя, все испробовали пытки!..

 

То с хлебцем его скудным и с вином, что выпьет он,

Плевки, чураясь, и золу, смеясь, они мешают,

То бросят в грязь, чтоб сонмы звёзд его не утешали,

И он, как дичь, затравлен был, и горько уязвлён.

 

Любовь его, его жена, на грязных площадях

Кричит: "За то, что всё отдал, и дух свой, и желанья,

Как древняя богиня, в грудь его волью я страх,

Растлю его, и в этот миг — предам на поруганье.

 

Но я напьюсь и ладаном, и миррой, и вином —

Самой души его дары, как дань свою, вкушу я:

Коленопреклонения и робость поцелуя;

И над всем чистым и святым — смеясь, как над шутом;

 

Когда же надоест моё бесовское веселье,

На грудь его я властно свою руку возложу,

Игриво когти гарпии, что я в него вонжу,

Тропою красной к сердцу ступят, полному смятенья.

 

Я вырву это сердце — так рука моя легка —

Как сильную, дрожащую, трепещущую птицу;

Под лапами любимого голодного зверька,

Ему с презреньем брошенное, нежно будет биться."

 

Но набожные руки, своей верой упоён,

Он к небу простирает, и благословенным дышит,

И в небе ясном видит он великолепный трон,

И голос, голос сильный, и смиренный голос слышит,

 

Где разум, точно молнии, злость усмирит людей:

"Благословен мой Бог, что мне даёт страданья

Целительный настой — и скорбное рыданье,

Слезой омывшийся, святым предстанет и злодей.

 

Печали, произволу, лютой злобы превосходству,

И даже поруганию терзать нас не с руки,

Всех сыновей возлюбленных всей сече вопреки

Зовёт мой Бог на этот трон, на доброе господство.

 

И агнец не потерянный, возлюбленный Отцом,

Сквозь время и вселенную, и мрак, что чужд природе,

Я знаю, этой страшной боли смысл благороден,

Не истязает землю ад, та боль дана Творцом.

 

Плетёт мистический венок; Пальмиры недра тают,

И меркнут жемчуга морей пред красотой Эдема:

А в нём сверкает и манит из голубого рая

Пресветлая, пречистая, благая — диадема.

 

Не сотканная из лучей, не одного лишь света

Любви и ласки вобрала, заточена стрелой:

Всегда живей её краса; а смертные глаза

Как будто тёмный мрак зеркал, тускней и неприметней!"