Маки

Снег на ладошки роняет небо, осень в осколках, начало дня. Город, где каждый в квартире предан, город, в который её семья вдруг переехала этим утром.

 

Мэри двенадцать, она больна.

 

Слишком боится, совсем некруто верить в надежду дышать у дна.

 

Стены роняют свои молитвы, в окнах машины срезают ночь. Мэри на койке сидит — не спится, стены зачем-то ей шепчут: «Прочь».

 

— Мам, почему мне нельзя к ребятам?

— Тише, зайчонок, они больны.

 

Мэри в квартире, этаж десятый, в доме напротив горят огни. Там вдалеке — облака и тучи, если бы завтра растаял снег, было бы лучше, ведь правда, лучше?

Ровно двенадцать, двадцатый век.

В комнате маки горяще-красным пляшут на стенах, пылает ночь. Листья в снежинках, на небе ясно. Мэри у стен: «Я плохая дочь?». Лбом об обои, о кляксы-маки, тихо клянётся и рвёт слова. Стены ей шепчут о прошлых страхах, тех, кто здесь жил так же, как она: Маша сбежала искать ответы, Стас просто вышел и не пришёл. Это всё дети, конечно, дети, но они резали только вдоль.

 

Мэри сжимает свои запястья, с койки встаёт и идёт к окну. Снег приземляется ей на платье, Мэри шагает вперёд.

к кому?

 

Стены по-прежнему в красных маках, Мэри в слезах, на полу. Тепло. Стены запомнят её объятья, сотню попыток упасть в окно.

 

Мэри под тридцать. Вчера и завтра. Мэри под тридцать, она больна. Стены без окон, на ощупь — вата,

белые

длинные

рукава.

 

День за неделей и всё сначала. Доктор, уставший вести отсчёт. Стены смеются своей громадой.

Мэри не плачет.

Она ревёт.