ИЗ БЛОКНОТА ПАМЯТИ

Почему я пишу об инвалидах? Да потому, что мы все инвалиды! Кто инвалид зрения, кто слуха, кто разума, кто сердца, а кто совести… Я пишу о нашем обществе, в котором нелегко понять, где белое, а где чёрное…

 

Оглавление

 

 

Из блокнота памяти

Введение

Детская молитва или Случай у Преподобного

Тридцать семь

Вратарша

Его надо любить

Миллион алых роз 15 метров Обыкновенное «чудо» Свет Розовое на сером Его надо любить Воскресный завтрак

Случайные встречи

Бумеранг Глава 1. ДАННОЕ БОГОМ Глава 2. Жизнь продолжается Глава 3. Про любовь с гормонами Глава 4. Ангел без крыльев Глава 5. Что же такое, эта любовь?

 

Введение

Почему я пишу об инвалидах? Да потому, что мы все инвалиды! Кто инвалид зрения, кто слуха, кто разума, кто сердца, а кто совести… Я пишу о нашем обществе, в котором нелегко понять, где белое, а где чёрное. Вот, дай, Бог, нам понять это и захотеть лечиться.

Хотя… жду вашей оценки… Стоит ли писать такое? Мой электронный адрес krzhivokolskiy@.ru

Все события, описанные мной в той или иной мере достоверны. Описаны со слов очевидцев, но, естественно, носят художественную окраску. К сожалению, записи носят характер вспышек моей памяти… Но, боюсь, мне так и не удастся их как-то оформить иначе, «довести до ума». Поэтому прошу простить меня за некую хаотичность.

Итак…

 

Детская молитва или Случай у Преподобного

Ксения встаёт в 4-30 утра и идёт по тёмным улочкам Сергиева Посада к Лавре… В 5-00 открываются ворота, а в 5-30 начинается ранняя литургия. У Ксении 2 года назад пропал в Чечне брат. А теперь вот и её парень получил распределение в «горячую» точку. Она приехала на неделю в Сергиев Посад, остановилась у знакомых. И теперь каждый день проделывает она этот путь до Лавры, чтобы помолиться на ранней службе, пока нет там «лишних» зевак, пока всё прибывает в тишине и молитвенном состоянии. Идёт она на поклон к игумену земли русской, несёт ему всю боль, весь страх за близких людей.

Ноябрь… Летают снежинки, лужи покрыты льдом, дует противный пронизывающий ветер, слезит глаза. Толкает в бок, пытаясь опрокинуть Ксению со скользкой дороги. И удаётся ему это не раз. На ногах у девушки — дерматиновые полусапожки. Просчиталась она с погодой… Мокрые ноги немеют от холода и плохо слушаются…

Её путь оглашает лай разбуженных собак. Они, как по эстафете, передают друг другу весть о странном прохожем, шаркающем в темноте по их улочкам. Ксения поскальзывается, падает, и снова идёт… В голове мысль: как пройти «то» место? Идти приходится по узкой тропинке вдоль пруда, прижимаясь к заборам, из-за которых раздаётся лай собак. В одном месте ветхий заборчик ходит ходуном, прогибается под тяжестью огромного пса, который бросается на него всей своей тушей, встаёт на задние лапы так, что рычащая, лающая пасть оказывается у самого лица Ксении. Если отпрянешь, полетишь в пруд…

Ну вот, отошла ранняя литургия. На площади возле ворот Лавры стали собираться просящие милостыню. Ещё не рассвело. Ксения вышла из ворот, повернулась, чтоб перекреститься. Ветер опять сшиб её с ног. Асфальт покрыт коркой льда, и дерматин скользит по ней.

— Мама, а почему тётя всё время падает? — Слышит над собой Ксения детский голос.

Она поднимается на ноги и смотрит в сторону источника этого голоска. В полумраке трудно полностью разглядеть фигуры матери и девочки лет четырёх. Виден только платок, повязанный крест-накрест…

— У тёти ножки больные, ей ходить трудно, да ещё, видишь, как скользко? — поясняет мать.

— Мам, а давай помолимся, чтоб она больше не падала.

— Ну, давай. Проси Господа.

— Господи! Сделай так, чтоб тётя не падала…

Ксения всего не услышала. Да и в тот момент ей было не до умиления… Воображение рисовало слюнявую пасть…

Она побрела по площади. Потом началась тропинка. Девушка шла всё быстрее и увереннее… Вот и «то» место… За забором пёс шумно втянул воздух и… Убрался восвояси! Это произошло впервые… Ксения остановилась, повернулась в сторону Лавры и перекрестилась.

Ксения больше так и не встретила ту девочку и её мать. Она прожила в Сергиевом Посаде ещё три дня. Больше она не падала…

 

Тридцать семь

— Да промойте ей желудо-о-ок, — уже не кричала, а стонала Лиза, сидя на своей кровати и раскачиваясь из стороны в сторону, глядя на серое лицо Алёнки в обрамлении чёрных кудрей. Хрупкое тельце хохлушки ещё вздрагивало в судорогах. Глаза уже закатились, губы оставались странно-алыми.

Над кроватью стоял молодой дежурный врач, растерянно смотрел на Лизу и, как бы убеждая её, повторял:

— А вдруг это от ДЦП?…

 

Он — ведущий инженер НИИ химии, женат, двое лапочек-дочек. Ему под сорок. Душа компании… Там, где он появляется, становится шумно и весело. У него парез ноги. Но это не мешает ему оказываться почти сразу в нескольких местах.

Алёнка из-под Донецка. Красавица-украинка двадцати семи лет. Здесь, в городской клинической больнице Москвы она уже два месяца. За это время она научилась сидеть и даже стоять у шведской стенки до счёта 37…

Чтоб окончательно не сдуреть от больничной обстановки, поскольку лечение было длительным, кое-кто лежал здесь до полугода, 32 обитателя этого необычного отделения устраивали себе праздники. В самую большую палату вносили 2-3 стола, сдвигали кровати, свозились колясочники, и опустошались подчистую 2 холодильника отделения.

Он всегда был рядом с Алёнкой. Кормил её из рук, помогал сесть поудобнее, менял положение затекавших ног…

В больнице он лежал не долго — работа, семья… После выписки регулярно, два раза в неделю, он появлялся в отделении с букетом цветов и огромным тортом, чтоб хватало на всех.

Лиза выходила из палаты, оставляя его наедине с Алёнкой. Но в последний раз что-то ей понадобилось в палате. Лиза вошла. Алёнка лежала на кровати, он сидел рядом, держа в руках её ладошку.

— У меня сегодня очень болит голова… Налей водички и накапай вон из того пузырька…

— А что за лекарство такое? Почему без надписи?

— Ты же знаешь, у меня брат врач. Мне помогает. Но не всем надо это знать…

Он исполнил просьбу. Отсчитал нужное количество капель. Алёнка как-то быстро уснула. Он чмокнул её в щеку.

— Лиз, ну, пошёл я. В субботу зайду…

 

Он, как всегда, раздавая всем по пути шутки и комплименты, дошёл до поста, почему-то не замечая странных взглядов. От обрушившейся новости присел, обмяк, побледнел и, не говоря ни слова, поспешил к лифту… Лиза глядела вслед, а в ушах звучал голос методистки Лёвушкиной «Тридцать семь, тридцать семь, тридцать семь…»

 

Вратарша

Ксюхе 5 лет. Она сидит в воротах в обычной для ДЦП-шника позе: колени вместе, стопы по разные стороны от «пятой точки». Ребята играют в футбол. Среди них — её старший брат Лёха и верный друг Пашка, которого она почему-то всегда звала по-взрослому: «Павел», но это — другая история…

Ксюха ходит совсем плохо… Ребята всегда сажают её на ворота, чтоб была «при деле». Пашка всегда «защитник», он не должен во время игры далеко отходить от ворот.

Руки Ксюху тоже плохо слушаются, потому ворота приходится защищать всем телом. Вот Пашка зазевался… В такие мгновения она видит только летящий мяч, и каким-то лягушачьим прыжком кидается на этот мяч. А он опять бьёт в нос! И опять мама будет жаловаться врачам на слабые сосуды, не ведая истинную причину частых кровотечений из носа. Первый, как всегда, рядом оказывается Пашка, краснея и виновато поглядывая на Лёху за пропущенный мяч. Потом подбегают остальные, растирают замусоленными носовыми платками кровь по девчоночьему лицу…

— Поиграем? — все вздрагивают и оборачиваются на голос, раздающийся над сомкнутыми головами ребят.

Это Сандро. Он из соседнего двора. Где-то на год он постарше Лёхи. Под мышкой у него кожаный мяч.

Тут взгляд Сандро упирается на перепачканную Ксюху. Лицо его приобретает довольно странное выражение… Удивление? Презрение?

— Но я с… — Сандро обводит ребят взглядом и понимает, что не сможет выговорить то слово, которое хотел сказать.

— С девчонками играть не буду, — цедит он.

Сколько проходит? Миг? Вечность? Лёха с Пашкой молчат. Все знают, если что, они уйдут втроём.

— А мы всегда ТАК играем, — раздаются голоса, — мы на команды давно разбились… Саш, ты иди в свой двор…

Ксения, занимаясь домашними делами, изредка поглядывает в окно. По улице с воплями носится детвора, среди которой и её шестилетний сын. Сейчас дети почти не играют в футбол… Жалко…

 

Его надо любить

 

Миллион алых роз

«Миллион, миллион, миллион алых роз…» Неслось по коридору необычного отделения городской клинической больницы Москвы. Ксения, с трудом продирая глаза, дотянулась до электронных часов с подсветкой. 01:37. Уснули только минут 40 назад! У Назико что-то с мочевым, приходилось бегать за санитаром каждые 15 минут.

Голос был мужским, чистым и, как показалось Ксении, знакомым. Она вышла в коридор и застыла в изумлении. По коридору в инвалидном кресле-коляске ехал Ванин Толя, распевая шлягер. Его крашенные в белый цвет волосы были покрыты пеплом и пахли палёным, лицо и руки перепачканы сажей. Он был почти в неглиже… Толя кивнул Ксении и широко разулыбался медсестре: «Моё почтение, Танечка! Вот я опять здесь. Будь добра, приготовь мне чашечку кофе, и раздобудь сигаретку».

— Ну, Анатолий Иванович… В огне не горишь, в воде не тонешь… Сейчас уважу.

— Ксюш, ну что глазёнки круглые-то? Из Склифосовского я… Курил, заснул, перина вспыхнула. Слава Богу, до телефона достал, пожарные быстро приехали, двери вышибли… А туда привезли, ожогов нет. Стали думать, куда меня деть, квартира ведь выгорела. Решили, что тут не выгонят.

— Толь, а что ты поёшь-то?

— Так живой! Хоть без дома теперь.

 

15 метров

Жил Толька, вернее, Анатолий Иванович, как звали его, если учитывать возраст, в центре Москвы, в отдельной 15-ти-метровке. Не случайно отдельной, поскольку именно благодаря этому факту, у него дома вечно тусовалось множество весьма разношерстного люду. Меблирована комната была скудно. Стол, стулья, разваливающийся диван или тахта — уже было не понятно, — и очень древний сервант с посудою. На кухне тоже был стол, холодильник, а оставшееся от четырёх квадратных метров кухни занимала Толина перина, где он, по сути дела, и жил.

Да! На кухне был ещё стул! Стоял он посередине кухонного пространства так, чтобы, не вставая с него, можно было дотянуться до плиты, холодильника, мойки, стола и снять с телефона, стоявшего на подоконнике, трубку.

Толя работал надомником — вязал крючком. Когда-то он учился в Гнесенке. Закончил ли? Пел он здорово. Разное. Вот только редко…

С женой красавицей-грузинкой Музой он был в разводе. Но каждый год ездил к ней на отдых в Гагры. Толя изумительно готовил грузинские блюда.

Впервые дома у Анатолия Ксения оказалась с подругой. Была дождливая промозглая зима. Они забрели к нему на второй этаж. Дверь оказалась открытой. Ещё не видя Толю, услышали его голос:

— Да успокойся же ты! Никто тебя родительских прав не лишит! Ведь ты к сектантам не подался. Ну и пусть её носит, а ты теперь ради ребёнка живи…

Они вошли в коридорчик, а затем в кухоньку. Толька сидел на стуле нога за ногу, к голове полотенцем была привязана телефонная трубка, в одной руке он держал крючок и недовязанную детскую шапчонку, в другой руке у него была ложка, которой он для пробы зачерпнул из пятилитровой кастрюли борщ.

— Девчонки! Как раз борщ готов! — Расплылся он в улыбке. — Андрюшечкин звонил. Ленка к своим братьям по разуму умотала, Никитку оставила. Тяжело будет Андрюшечкину на костылях-то, когда Никитка пойдёт…

Это он уже размотал свою перевязь и наливал девушкам в тарелки ярко-красный, остро пахнущий борщ…

В комнате послышалось какое-то шевеление. Лиза вопросительно посмотрела на хозяина.

— Это Васька опять пропился, и его жена выгнала. Лиз, спустись за кефиром, а? В коридоре пиджак висит, деньги там.

Пока не было Лизы, на ту же четырёхметровую кухню ввалились каким-то образом ещё четверо. Три девушки и юноша. Парнишка ходил на костылях, ноги у него не разгибались в коленях, отчего он был Ксюше чуть выше пояса. Странно было откуда-то снизу перехватить ТАКОЙ взгляд.

— Серёженька, Ксения у нас барышня залётная…

— А Москва — столица нашей Родины. Куда ещё лететь-то? — Серёженька продолжал сверлить взглядом… Трое его подружек кинулись на него с кулаками…

— Так, его девчонки! И давайте уже ешьте. И скажите мне, разговор с администрацией был? Разрешили вам по городу ходить? Документы ваши отдали вам?

— За пределы интерната выходить разрешили, только надо говорить, когда вернёмся. Документы не дали, сказали: «Пока вы у нас живёте, мы за вас отвечаем, а документы посеять можете. В метро вас и так пустят»… — один глаз Наташи глядел на Толю, другой испытывал Ксению.

Анатолий Иванович покачал с досады головой…

 

Обыкновенное «чудо»

В отделении отключили тёплую воду… Это в том отделении, где больше половины больных — лежачие… О памперсах для взрослых тогда и речи не было. Младший и средний медперсонал самоотверженно взялись за чайники.

Ребята сидели в туалете Толькиной палаты и курили.

— Надо родных просить, чтоб утюги везли. Хотя б по одному на палату. Иначе, ребятушки, нас тут сожрут с потрохами. — Толька сидел на толчке, в его позе — нога за ногу. Ксения заняла пластиковое кресло, которое ставилось под душ, чтоб мыть нестоячих. Киса сидел около стены на корточках. Алёшка задумчиво включал и выключал воду. — Бельевые вши — страшная вещь. Быстро размножаются. Интернатских позавчера привезли, и обработали сразу, и вещи спалили, а вон они всё равно расползтись успели. А тут ещё с водой… Надо хоть одежду утюгами прожигать…

— Виктор Александрович сказал, где-то трубу прорвало… Раньше четверга воду не дадут… — Киса затушил бычок и сплюнул в мойку.

В коридоре раздался голос заведующего.

— Лёгок на помине…

В курилку вбежал небольшого роста человек с живыми, с искринкой, глазами и аккуратной чёрной бородкой. Виктор Александрович, он же дьякон, отец Виктор, остановился посреди «заведения».

— Ну, как вы, ребят?

— Да вот… Решаем… Что ж мы тут все живностью обзавелись, а Вы нет… Вот скинемся по два экземпляра, из Вашей бороды хороший зоосад получится, — Толик в упор посмотрел на доктора.

— Относительно лечения вопросов нет? — Виктор Александрович кивнул в ответ на молчание и быстро вышел из палаты…

К вечеру в отделении была тёплая вода.

 

Свет

Ксения с мамой приехали в Москву на лечение к известному иглотерапевту. Остановились у Толечки Ивановича, как его звала Ксюшина мама. Он же её, соответственно, называл «Валечка Ивановна».

Валентина Ивановна пекла блины. Анатолий Иванович возился с мясом. Должны были прийти Киса с Алёшкой.

У Ксении в руках книжечка Нового Завета издательства «Гедеоновы братья». Анатолий Иванович заглядывает в комнату из кухни.

— Ксенька! Лёжа Слово Божие не читай!…

Он грозит ей пальцем. Ей ново и удивительно его такое поведение… Она выходит в проём кухни. Толик как раз режет с усилием мясо. Верхней пуговицы на его рубашке нет, и из-за пазухи у него выскочил и болтается на бечёвке медальончик. Вернее то, что от него осталось. Алюминиевая пластиночка, а изображение, видимо, давно отскочило. Толик перехватывает взгляд…

— Давно Кису просил крестик купить, некогда ему всё… На девок-то время находит… Ну, ничего, — он показывает ей пластиночку, — тут изображение креста осталось. И хватит с меня…

Получилась пауза. Потом он опять заговорил.

— Хорошо, что Евангелие читаешь… Иди, Ксюшенька, к Богу… Без Него куда нам?

И вдруг… Его огромные голубые глаза покраснели и наполнились слезами…

— Я не приобщался 30 лет… 30 лет без Бога… Это же смерть… Вот стою, мясо режу… А душа — покойник уже… Даже иконы вот нет у меня. Дожил.

Он повернулся к окну и перекрестился.

— Окно — это свет, а Свет — это Бог!

 

Розовое на сером

Назико выписали. На её место положили Зинку Бровкину.

Зинка ходила с двумя бадиками. Была маленькой, юркой, её карие глаза постоянно смеялись, рот не закрывался. Вначале Ксения пыталась понять, где в словах Зины правда, а где — вымысел. Но скоро поняла, что этого не знает даже сама Зинка.

За стенкой лежал парнишка-украинец Витёк Топорчук. Крепенький такой, голубоглазый, светло-русый хлопец. Студент какого-то Донецкого ВУЗа. Лежал он с колясочником Андрюхой.

После обхода, когда врачи запирались в ординаторской или даже покидали этаж, Андрюха часто в своей коляске оказывался в коридоре, а Зинка пропадала из палаты… Как-то, по возвращении, она наткнулась на вопросительный взгляд Ксении…

— Да вот… Попросил уроки давать, — засмеялась Зинка, — ему уже 22, а он мальчиком был, представляешь? Не знал и не умел ничего… У него девчонка, а он как подъехать к ней не знал… А мне уже 34, опыта у меня… Разного… Жаль, выписка у него скоро, но основы усвоил.

При выписке за Витьком приехал его друг, тоже Витька. Учились вместе. Витька был невысокий, но жилистый парень. Поезд был утром, и Витьке разрешили переночевать в отделении.

Ксеня курила у себя на балконе. О чём-то задумалась. Сигарета потухла. Вздрогнула от чиркнувшей спички… Огонёк осветил лицо Витьки.

— А я не курю. Ты Ксения? Ты чем-то взволнована?

— А спички тогда откуда?

— Так у тебя на тумбочке взял. Смотрю, сидишь одна… У наших голубков-то прощальная ночь… А Андрюха из палаты не хочет выходить. Обещал кипеж поднять, если его тронут, — ухмыльнулся Витька. — Давай, что ли с тобой чай попьём.

Почему-то в темноте, при свете уличного фонаря, вскипятили кипятильником и заварили чай. У Витьки оказались конфеты… Их молчание прервали ввалившаяся в палату двоица.

— В потёмках… Никак целуетесь уже?

Они молчали. Почему-то Ксении было всё равно. И как-то НИКАК. Она знала, по какому сценарию пойдут события дальше. Не было ни волнений, ни отвращения. Никак!

— Ксюш… Мы здесь переночуем…

Зинка зажгла ночник и пошла в душ. Витёк смущённо поглядывал на Ксению.

— Кровати у вас широкие… — Витька поигрался пультом управления кровати, — Ксюш, ты меня не гони. Чай крепкий — спать не хочу, к Андрюхе тоже не хочу. Жарко от чая…

Он снял футболку. Ксеня, чтоб не стоять над смущённым Витьком, уже легла поверх одеяла в кровать, равнодушно подвинулась, давая Витьке лечь рядом. Он лёг, заложив руки за голову. Стал что-то рассказывать мягким, украинским говорком. Повернулся к ней, привлёк к себе. Стал целовать. Щёки, чмокнул в нос, стал целовать в глаза… С соседней кровати слышались определённые звуки. Витька запустил сланец… Ксения услышала, как хлопнула дверь.

— Андрюха уже спит наверно… А спит он крепко… — Витька снова привлёк Ксению. Как-то одним движением сдёрнул футболку… — Ты не носишь лифчик?…

— Так я ж спать собиралась, а не гостей встречать.

В голове одна мысль: «Почему ей всё равно???»

Витька пробует идти дальше, смотрит в Ксюшкины глаза и останавливается…

— Раскочегарила ты меня… Почему сразу не остановила?

— Не знаю, Вить… Сама не пойму…

— Знаешь что, Ксюша… Ты очень хорошая… И красивая… Я дурак… Но, наверно, всё же, не конченный. Не надо делать так, как Зинка, и так, как я…

Летом светает рано. Над их головами — огромное окно, за которым всходит солнце. Восход удивительно розовый, серые стены палаты сменили цвет.

Когда вернулись Зинка с Витьком, Ксения с Витькой пили кофе.

— А что будет, если Киса узнает? — попытался вставить Витёк.

— Киса? — как бы возвращаясь в палату, произнесла Ксения, — жаль, что мы многого не знаем, или не хотим знать…

 

Его надо любить

И снова Толькина палата… Ксеня, прислонившись к стене, полулежит на кровати Анатолия Ивановича. Сегодня суббота, «хорошая» смена — никто никого не разгоняет по палатам. Ксении даже обед подали сюда. Процедур нет. Скучно… На улице жарко, гулять не хочется. Толя дорезает салат из помидоров, откладывает Ксюше и подаёт ей, подстелив на колени своё полотенце.

На Лёхиной кровати сидит Киса. Вчера он по доверенности получил пенсию Анатолия Ивановича и с утра уже побывал на рынке, накупив мяса, овощей и приправ. Сегодняшняя смена оставит Тольке ключи от кухни на ночь, чтобы утром все желающие — особенно те, кто живут в интернатах, — смогли отведать домашних блюд грузинской Толькиной кухни…

Киса вдруг, ни с того ни с сего, отвешивает не совсем приличную шутку в адрес Ксении.

— Хорошо, что ты на Лёшкиной кровати… — как-то на удивление спокойно реагирует она.

— Ага, Ксюшенька! А сидел бы на моей, спал бы я сегодня в помидорах?! — обиженно отзывается Толя.

Распахивается дверь. Входят двое парней. Один — стройный высокий чернявый красавец. Глаза большие, с какой-то задумчивостью где-то далеко внутри. Вообще черты яркие, но правильные. Другой… Как-то и не опишешь его… Единственное, что почему-то сразу промелькнуло у Ксюши в голове: «Добрый…» Ребята приволокли целую сумку кассет с записями поп-музыки. Миша, так звали высокого, стал разбирать кассеты, рассказывая, что к чему… И вдруг… Лицо Миши превратилось в какую-то маску, глаза застыли. Голос зазвучал на одной, какой-то металлической ноте… Смысл сказанного стал ускользать, потом вообще где-то затерялся…

— Шизофрения… — пояснил Мишин друг, — сейчас это пройдёт.

Но Ксения в оцепенении… Никак не глотается кусок помидора… От затылка вниз побежал холодок…

Толя смотрит на Ксюху и вдруг расплывается в своей обычной улыбке:

— Ксюшенька! Да его не бояться, ЕГО ЛЮБИТЬ НАДО!

Странно это прозвучало на фоне Мишкиного голоса… Очень странно.

А Толик подошёл вплотную, и, глядя на Ксюшу своими огромными голубыми глазами, продолжал:

— Любовь не это… — он сделал определённые телодвижения, — или когда плакать или петь хочется… поверь мне, что всё это проходит… Любовь это совсем другое… Вот, когда вы ко мне приехали и ты ко мне, пьяному, на шею кинулась… Понимаешь, у нас у всех, как у Миши бывает… НО ВСЕХ ЛЮБИТЬ НАДО… Тогда мы люди, хоть и у всех бывает…

Мишка пришёл в себя. Он ничего не помнил, что с ним было, хотя знал, что «у него бывает».

Когда ребята ушли, Толя задумчиво сел на кровать и сказал:

— Вот у матери крест-то…

 

Воскресный завтрак

После того, как младший медперсонал уложил спать всех лежачих и нестоячих, проделав необходимые манипуляции, Толина компания подалась на кухню. Решили готовить чахохбили, только вместо баранины взяли жирную свинину. Мясом занялся Толик. Ребята чистили овощи.

Ксюша нерешительно взяла нож. Она уже год жила в студенческом общежитии, но старалась не показывать, как она готовит пищу. Чаще пользовалась полуфабрикатами, или магазинными, или теми, что готовила для неё мама, регулярно, раз в две надели, передавая их поездом.

— Киса с Ксюшей почистят картошку — «припечатал» Толик.

Киса старше Ксюши на год. Живёт в Подмосковье. У него рано от рака умерла мать. Отец тогда запил с горя и ушёл из дома… Поэтому Киса «искушённый» — может делать всё, несмотря на то, что умелость в его руках ненамного отличается от остальных. Картошка молодая, такую нужно не чистить, а скоблить. Киса включает на полную мощность воду и, поддев ногтем кожицу, суёт картофелину под струю. Поддевает ещё и ещё. А струя доводит дело до конца. Остаётся только выковырнуть глазки, что хорошо получается у Лизы.

— Смотри, мойку не засори… — говорит Толик.

— Не, я сеточку поставил, сейчас всё соберу и выкину.

У Ксюши так ловко не получается. Попробовала ножом, но он в спастических руках глубоко врезался в мякоть картофелины.

— Ты нож переверни… — бросает Анатолий Иванович, — попробуй тупой стороной. А вообще-то есть нож для чистки овощей, «экономка» называется. У тебя им хорошо всё получится. Им глубже, чем надо, в корнеплод не влезешь…

Ксеня перевернула нож. Худо-бедно ей удалось очистить аж четыре картошки! Правда, прорвался мозоль на большом пальце правой руки.

— Ну что, Ксюш? Опять мне тебе посуду мыть придётся, пока не заживёт… — Киса, как-то виновато улыбаясь, смотрит на девушку.

— Да ну, что ты, это ж чепуха по сравнению с тем…

И ребята вспоминают, как они познакомились. Два года назад Ксюша легла в больницу и ей дали кружку с трещиной. Когда Ксения попыталась хорошенько её почистить, кружка раскололась в руках, осколок глубоко врезался в руку, повредив вену. Шёл 90-й год. В отделении московской больницы ни ниток, чтоб зашить рану, ни бинтов, ни элементарной зелёнки… Кровищи было на всё отделение… Тогда Киса вызвал отца, он примчался из пригорода, привёз всё необходимое. Потом ездил и делал перевязки, а Киса делал всё, что только мог: кормил, помогал одеться, мыл посуду… Ну, естественно, по отделению поползли слухи… Ксения им только рада была. Отпали назойливые поклонники. Перестал домогаться Костик-методист, считавший своим мужским долгом «осчастливить» чуть ли не каждую вновь поступившую девчонку.

Часам к трём ночи чахохбили готово. Его заворачивают в одеяло, накрывают подушкой, чтоб не остыло до утра. Толя говорит, если разогревать, будет «не то». Запах мясного блюда разносится по отделению, щекочет носы, но есть уже нет сил.

— Надо поспать, ребятки…

…Воскресное утро. Буфетчица развозит по палатам необычный завтрак. И мало кто в отделении знает, благодаря кому он необычный. Многие из обитателей отделения никогда не ели ничего подобного, потому что вся их жизнь прошла в интернате…

А Ксения, вернувшись в свой город, первым делом купила в хозяйственном ту самую «экономку», которой по сей день чистит овощи… И как она не затупилась и не потерялась при переездах?…

 

 

Случайные встречи

 

Эпиграф:

Наши встречи отнюдь не случайны,

Каждый встречный чему-нибудь учит,

И у каждого — личная Тайна,

Случай встречи — особенный случай…

 

По лавре, от Успенского храма к монастырским кельям, бежал игумен. Достаточно грузный дородный чернявый такой, лет пятидесяти. Сжав пальцы в кулаки и согнув руки в локтях. «Би-биии!» — зычно кричал он, двигая руками. От проходной к нему наперерез кинулась худощавая женщина: «Благословитеее!!!». Он кинул взгляд на стоящую поодаль фигуру Ксении: «Вон, пусть она тебя крестит!!!». Женщина удивлённо посмотрела на Ксению и пошла в надвратный храм, где отец Герман начинал отчитку.

Ксения проводила взглядом странного батюшку до его келии. Справа толпился народ. Люди пытались попасть к отцу Науму.

— Это ты из Воронежа? — окликнул её дежурный на проходной монах.

— Да…

— Тебя отец Дамиан зовёт. Пойдём.

Она вошла в комнатку, заваленную книгами. У икон стоял отец игумен, молился…

— Да садись уж, — наконец, обратился к ней батюшка. — Передай, вот, своему духовному отцу… — он стал подбирать книги. — А эти тебе пригодятся, почитаешь… И детям своим расскажешь… Мнооого у тебя детей будет. Хотя и чокнутой будешь, но это ничего… — Тут он грозно топнул ногой. — Твои должны тебя слушаться! Слышишь? Ты же не от себя говорить должна!

Тут у неё похолодело внутри. Она хотела замуж, детей, работу… А тут… Подвиг юродства?

— Батюшка… А на что я жить буду?…

— А на подаяние.

Как будто выключили свет… Как будто забросили куда-то далеко-далеко в леденящее море… Как будто столкнули с самолёта, забыв дать парашют…

— Что ж ты так? Господь, Он только по силам даёт. Всё у тебя будет, чего хочешь, но не так, как ждёшь. Не любит Бог, чтоб Ему диктовали… Он чокнутым больше даёт… Бог — это Радость… Свет…

Она вышла из келии со связкой книг… Ходила по Лавре, плохо понимая, куда идёт… В ушах звучала панихида или отпевание. Было грустно, но как-то тепло на душе. Она поняла, что пытается похоронить все свои прежние представления о своём будущем. Удавалось плохо… Но что-то большое, светлое, отцовское, приблизилось к ней, покрывало, как облаком…

 

* * *

Отец ушёл из семьи, когда ей не было и года. Поехал искать доходные места, под видом нужды денег для лечения детей. Мама лет пять пыталась ездить за ним, переезжая с места на место раза по два в год. Только обживались, отец снова куда-то ехал. А мама, собрав нехитрые пожитки и детей, ехала за ним в неизвестность. Пока однажды не обнаружила у отца заключение врачей венерического диспансера…

То, что «Бог есть», впервые Ксения услышала от подруг матери года через три, как перестала видеть отца. Он к тому времени «случайно» нажил ребёнка от женщины, переболевшей полиомиелитом… Мальчик родился больным. И, женщина, угрожая отцу партийными разборками, заставила расписаться с ней… Потеряв к тому времени многое из того, что удалось нажить, утратив здоровье, отцу пришлось доживать свой век среди двух инвалидов. В одной постели с женщиной, которую он, в общем-то, и не любил никогда. Да и любила ли она?…

Став взрослой, Ксения часто думала, как это ужасно… Рок? Судьба? Да и какая разница, как назвать. Невозможно уйти от себя. Можно уйти от любимой жены, больных детей, из своего дома, от кажущихся трудностей и рутинного быта… И получить всё тоже самое, лишившись сил, любви… Того, что и позволяет жить, а не существовать в любых обстоятельствах. Потому, дав слабину, спасовав, можно не надеяться на облегчение.

 

* * *

Великий Пост… Весна. Кругом грязь. Ксения пытается пройти к сельскому храму… Дорога… Да нет её, дороги! Кругом — жирный чернозём до колен. Она смотрит на свои ноги в полуботинках, и… Оказывается в воздухе. Вернее на руке у коренастого, рыжеватого человека со смеющимися глазами… Она переводит взгляд на его ноги… Ботинки! Мелькнули, и их уже не видно в грязи.

— Приехали. — Мужичок ставит Ксению на ступеньку храма.

— Слушай, а ты кто?

— Вездеход… Ты в храм шла, или как?

Ксении стало неловко. Она прошла в храм, но в течение службы нет-нет да и поглядывала на «вездехода».

После службы на остановке она оказалась тем же способом, как на ступеньках храма. «Вездеход» в автобусе сел рядом с ней.

— Тебе что, в городе храмов мало? Дороги какие… Переломаешь ещё себе что. Я тебя провожу. Меня Сашкой зовут… Куда едем?

— В Северный. В общагу.

— Студентка. Какой факультет?

— Ну, а тебе-то что? Ты что, универ кончал?

— Нет… В Политехе учился… Третий курс кончил — пирушка была. А тут негр на кухню пришёл. Селёдку свою солёную жарить… Вонища, жуть… Ну, я сказал, мол, давай, не сегодня… Он кинулся на меня, ухо мне откусил. Ну, я взбеленился. Пьяный был. Нож схватил, сунул в него… Спасли его. А мне 12 лет дали. Я с дуру права поначалу качал. Мне только срок добавляли. 80-ый год, Олимпиада, все дела, а тут негр этот. Потом я смирился. А там тоже жить можно. Работай да никого не трогай. Вот, вышел… Я старше тебя на 12 лет… Но и моложе на 12 лет. Ты эти годы ведь росла, а я деградировал… Потому вот, езжу, хожу теперь везде, как заново народился, головой кручу. От того и «вездеход».

Сашка говорил спокойно, глядя в глаза, чуть улыбаясь… Ксения умом понимала, где и с кем прожил этот человек 12 лет. Но почему-то было спокойно, как со старым другом…

Войдя в комнату, осмотревшись, Сашка вытащил из-под шкафа ящик с картошкой. Взял нож.

— Жарим или варим? Надо тебе картохи свойской привезти. Я пока почищу, а ты иди, у ребят отвёртку крестовую поспрашивай. Вон, стол ходуном ходит… Закрепить надо.

…Сашка приходил раза два в неделю. С сетками свойских гостинцев. Как-то всегда внезапно. Чинил чайники, утюги, розетки, мебель. Сделав дело, он всегда подвергал критике свою работу:

— Эх, «Кулииибин», — говорил он, махая на сделанное рукой.

Иногда ночевал. Спал прямо на ковре, отказываясь от одеяла. Ксении удавалось только пихнуть ему под голову подушку-думку.

Иногда приходил хмурый. Глаза не смеялись привычно. Был подавлен.

— Пистолет бы купить, да застрелиться что ли… — не то в шутку, не то всерьёз, вздыхал он. — Никак к жизни не приспособлюсь. Хорошо, когда шабашка. А так… На шее матери сижу…

— Может, тебе бабу найти? Вместе с кем-то легче…

— Да не по-людски это… Не люблю я этого… Понять меня кто поймёт? А без понимания… Мне одному лучше, чтоб мои заморчки и прошлое не давили никого.

— Исповедоваться тебе надо. Не формально. Богу всё это нести. В одиночку раздавит тебя.

Ксюша боялась много говорить на эту тему. Казалось, Сашка «про это» не хотел слышать. Он часто заходил в храм, стоял на службах. Но как будто боялся подойти на исповедь. Направится к аналою… и выбегает из храма.

— Слушай… Что я перед тобой распинаюсь?! Всё равно мимо всё идёт! Не слышишь меня! — Однажды, уже выйдя из равновесия, выпалила. — Делай, что хочешь, живи, как хочешь. А хочешь — стреляйся, давай. Чего там… Мать 12 лет пороги обивала, да передачи тебе носила. По врачам тебя таскала с ухом твоим. Да и теперь, не бойсь, по ночам в подушку все думки о тебе… Но своя ж боль для тебя больнее!!! Надоело мне! Об стенку горох бить!

Сашка замер на минуту… Долгую минуту… Потом обернулся к Ксюше, прищурился.

— Ксюш… Твоё дело — говорить… А дальше — что нужно в душе задержится, время пройдёт, в нужный момент нужное слово твоё в памяти всплывёт. А что не то скажешь — забудется…

Ксюшка открыла рот… Интересно, кто кому дан и для чего?

Однажды Сашка пришёл какой-то особенно светлый и тихий. Он молча делал дела и улыбался. Уходя, сказал:

— Я сегодня причастился… К священнику подошёл, он говорит: «Иди к Чаше». Ну, я и пошёл.

…Лето. Сессия. Ксения опаздывает на экзамен. Ноги не несли. Не сложились отношения с профессоршей, преподававшей оптику. Чуть тугоухая, думая почему-то, что и Ксения плохо слышит, она часто рассуждала вслух, обводя взглядом аудиторию и ища поддержки своих воззрений среди студентов.

— Вот зачем она, инвалид, на физфак пришла? Инвалид, да ещё девчонка… Шла б куда бумажки перекладывать… Нет… Что она кому доказать хочет?

Но ребята молчали. Смущённо отводили взгляды. Вечернее отделение, учились в основном парни, прошедшие армию. Были две представительницы женского пола, уже успевшие стать мамами. Знаниями кроме Ксении никто не блистал… Кому охота на пересдачу? Но и как смотреть Ксении в глаза? Наваливалась что-то серое, липкое…

— Константин! Идите решать задачу, заданную для самостоятельного разбора.

— Что? — спрашивает Костя, выйдя из оцепенения.

— Ты что, пьян?! — кричит Ольга Ивановна. — Пособрались… Калеки да дегенераты!!!

— Олга Ивановна! Зачэм Вы так? — прозвучало, как гром. Армен учился хуже всех. Он и говорил-то по-русски с трудом. Это был армянин, маленького роста, молчаливый, всегда остававшийся в тени. Все знали, что мать Армена хорошо отстёгивает Ольге Ивановне за репетиторство, бывшее в 90-е ещё не чем-то обычным, а нонсенсом…

Воцаряется гробовая тишина. Ольга Ивановна ловит воздух ртом, пытаясь что-то сказать Армену. Звучит звонок. Все молча собирают вещи. Армен помогает Ксении собраться. Им по пути, в общежитие…

Зимнюю сессию Армен так и не сдал. Пошёл работать, укладывать асфальт. И вот, лето, экзамен по оптике.

Стук в дверь, на пороге Сашка с болоньевой сумкой-авоськой.

— Я на экзамен опаздываю…

— Да, вроде, не очень и торопишься… Ладно, давай, пошли.

Проехав остановки три, Сашка неожиданно достаёт из авоськи куль конфет, килограмма на два, суёт Ксении и выскакивает в уже закрывающиеся двери. Оборачивается, и машет ей, удаляясь, куда, наверно, неведомо ему самому.

…Экзамен подходит к концу. Ксения уже ответила. Оценки ещё не знает, зачётка у Ольги Ивановны. Почти все ещё что-то дописывают, дорешивают. Кто-то уже, как Ксения, ждёт зачётку. Обстановка свободная. Уже ясно, что сдали все. Ксения вспоминает про конфеты и обходит все парты, каждому насыпая по кучке. Всё что осталось, она ставит перед Ольгой Ивановной.

— Э-это что? — спрашивает Ольга Ивановна заикаясь.

— Это — сессия закончилась, — смеётся Ксюша.

— Оценку я Вам уже поставила, значит, это не взятка.

— Ольга Ивановна, это — конфеты! — раздаются весёлые голоса.

Профессорша берёт зачётки и ставит отметки всем подряд. В радостном гуле все собираются… Уже в комнате у себя в общежитии Ксюша спохватилась и открыла зачётку. Там стояло «хор».

 

* * *

Мама напекла блинчиков, начинила творогом и передала поездом. Ксюша, Григорий и Люда пьют чай. Завтра экзамен по какому-то жуткому спецкурсу, название которого даже невозможно воспроизвести. Люда с Гришей основательно зависли в общаге. Катают шпоры Ксюшке. Воспользоваться которыми ей никогда не удавалось. Но так было спокойнее.

Гриша выходит мыть посуду.

— Ну? — Спрашивает Ксения Люду.

— Болен он. Так сказал отец Николай. Я боялась к нему идти. А Гришка силком меня в келию толкнул. Думал, благословит на брак. А батюшка говорит: «Болен он… Смотри сама. У него, знаешь, какие закидоны бывают… Волком от уныния воет. Решать тебе, понесёшь ли?..»

Ксения грустно задумалась. Год назад Гришка явно «неровно дышал» в её сторону. Зачастил в общагу. Они часто и много гуляли по городу. Мама Ксении, приехав к ней, и увидев такой оборот дела, многозначительно сказала: «Хороший парень…». Ксении уже двадцать шесть лет. Конечно, хочется семьи, детей. Особых чувств к Гришке нет. Но в её ли положении…

Однажды он пришёл к Ксюше взволнованный… Она только что помыла голову. Волосы были распущены. Он ходил по комнате, говоря какую-то чепуху. Вдруг обнял её… Поцеловал в макушку, долго не мог отпустить, вдыхая запах её волос…

— Я… я не смогу… Ты прости меня. Со мной трудно. Мне самому с собой трудно. Тебя я не смогу понести. Прости. — Сбивчиво, глотая слёзы, проговорил он. Ушёл, оставив маленькую иконочку Марии Египетской.

Он не пропал бесследно. Просто стал не приходить, а забегать. Однажды Ксения с Людой, подругой, собрались в ближайший лесок. Тут нарисовался Гришка. Его утащили с собой. Ну… Так вот и стали Гриша с Людой «дружить», дело шло к свадьбе. Поехали за благословением в монастырь, где иногда жил Гриша. А там вон как всё обернулось…

— Люд, ну и что делать-то будешь?

— Не знаю… Не понесу, наверное…

…Ксения позвонила Людмиле, чтоб поздравить её с Днём ангела. У Люды дом — «полная чаша». Муж, дети, квартира, машина, дача… Трубку взял Сергей.

— Ксеня, Люды нет… Опять пришлось отвезти в больницу…

— Серёжа, может, зря ты её кладёшь туда? У кого уныния, отчаяния не бывает? У нас у всех порой «крыши едут» не дай Бог!

— Да не справлюсь я иначе, понимаешь? Тут дети… И у неё «это». Не понесу я!

…Гриша послушник монастыря. Живёт то там, то в миру… Душа мечется, или мотает его так? Кто разберёт?..

Однажды Ксения приехала в монастырь, где жил Гриша. Она уже была замужем. Приехали всей семьёй, показать детям обитель. В храме она обратила внимание на женщину, казалось, подавленную… Женщина поставила свечи перед иконой Богородицы. Обернулась, долго смотрела на Ксению… Та уже было отвела взгляд, но тут узнала в женщине Ольгу Ивановну. Почему-то смущённо кивнула. Ольга Ивановна направилась к ней. Под очками у неё блестели слёзы.

— Ты… Я вот не помню, как тебя зовут. Ты меня прости…

Ксении не удалось сказать ни слова. Сын тянул её в другую часть храма. Она дотронулась до локтя Ольги Ивановны, кивнув, поддалась требованиям трёхлетнего карапуза. К Ольге Ивановне подошёл Гриша. Они стали беседовать. Что случилось у этой женщины? Какими судьбами привёл Господь её в монастырь, да ещё столкнул их с Ксенией носами? Кто знает, что творилось у профессорши в душе в этот миг? Так ли нужно знать точные ответы?..

 

* * *

Духовный отец говорил что-то, но смысл до Ксении не доходил. Только росло раздражение. Понимая, что она может сейчас нахамить и «сделать финт ушами», как выражался батюшка, Ксения решила, что нужно уходить.

— Батюшка, я пойду! Прервала она отца.

— Ну, иди… Подожди минутку.

Батюшка вернулся с надломанным гладиолусом и трёхлитровой банкой святой воды в руках. Вылив воду ей на голову и сунув в руки цветок, он сказал:

— Теперь то, что надо. Иди.

Ксения шла на остановку по районному центру и дала мысленно волю всем своим недовольствам:

— Ему легко рассуждать! Сам бы попробовал. Я ему — одно, он — другое. Не слышит, не понимает! Общие фразы кидает… А я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ! Господи! Да будет ли передых-то?!

Навстречу ей шла кучка детей. Они испугано смотрели на неё и шептались. Ксения услышала:

— Сумасшедшая…

Она остановилась и оглядела себя. Волосы мокрые, висят сосульками. Одежда прилипла и откровенно демонстрировала нижнее бельё. В руке сломанный гладиолус. Ей почему-то стало смешно от своего вида. Сошла с дороги, пошла вдоль реки. Хмарь из головы куда-то делась. Пока дошла, ветерок сделала своё дело, одежда стала подсыхать…

Спустя пару дней её потянуло к батюшке. Приехав, и не увидев его во дворе, прошла в домик. Отец полулежал на старом диванчике с приподнятой загипсованной ногой.

— Ксень, представляешь, только тебя проводил, жена на чердак за чем-то послала. Стал слазить — последняя ступенька у лестницы сломалась… Летел, да пяткой на железяку попал, что внизу валялась… Кости там чуть не в кашу…

У Ксении в голове выстраивается цепочка, которую невозможно передать словами. Она просто понимает, что в этом всём виновата ОНА.

— Вы… простите меня, — выдавливает она.

— Да что уж… Мы тут все — одна семья. Все мы очень взаимосвязаны. Вообще все люди образуют единое целое. Не слушается один орган, а страдает весь организм. Что уж говорить о тех, кто духовно непосредственно рядом. Ничего… Хорошо, что ты, вон, далеко не ушла.

 

* * *

Ксения сидит в церкви на лавочке, пытаясь размять Богданке ступню. Мальчик еле сдерживается, чтоб не заплакать в голос. Ногу сводит судорога.

— Не помогает, мам!

— С чего болеть-то нога стала?

— Да не знаю я… Иконы обошёл, сел, и, как током теперь бьёт…

Ксения вспомнила, что на днях в сердцах ругала детей, что их лукавство им же и аукнется. Ей тогда очень обидно стало от слов Богдана:

— Тебе легко! Сидишь за компом, пишешь свои стихи…

— А не боишься за свои слова ощутить на себе моё?..

Богдан злился… У него не получалась в этот момент домашняя работа, хотелось поиграть, погулять. В отличие от своих сверстников, он постоянно слышит о своих обязанностях. Что мама больна, и поэтому они с сестрой ДОЛЖНЫ…

— Нет, не хочу! — в раздражении ответил он.

— Тогда не мели! А то Господь попустит.

И вот эти, так знакомые Ксении судороги.

— Ладно, мам… Пойду на исповедь…

А в сознании Ксении — вспышка, молнией проносится мысль. «Ты не должна говорить от себя!». Как страшно предаваться эмоциям, чувствам. Любое слово, даже мысль имеет силу. Не разрушать должна эта сила, а созидать.

Богдан отошёл от аналоя и пошёл к отцу. Ещё одна «случайная встреча» в жизни Ксении…

…Она возвращалась после Нового года от мамы в Воронеж. На полке над ней ехал после самохода курсант последнего курса… Покидало да покачало их потом по дорогам жизни сполна. Одна схимница на вопрос Ксении, выйдет ли она замуж, ответила утвердительно. И добавила:

— Ты исцелеешь.

В тот момент эти слова показались ей просто ничего не говорящим утешением. Смысл открылся позднее. Люди, проведшие в браке не один год, действительно, становятся одним целым. Она знала, в каком настроении он едет с работы. Если она выходила из себя после очередной проделки детей, следовал звонок от него: «Что у вас происходит?». Если они ссорились, ему «прихватывало» спину так, что он не мог встать. И Ксения не знала, что тяжелее: мучиться самой, или смотреть не страдания мужа. Вот тебе и «исцелеешь». Да не только с мужем эта связь. В конечном счёте, всё человечество, как один человек, и чем ближе к тебе люди, тем сильнее эта связь, а вместе с тем и ответственность.

…Ксения вздохнула и пошла на исповедь.

Выходя из храма, она обратили внимание, что Богданка опять носится по ступенькам и смеётся.

— Как нога твоя?

— Я же исповедовался! — был ответ.

 

* * *

На пороге дома их встречали четыре котовьи морды. Об этих котах Ксения даже написала рассказик в приходскую газету. Если раскрыть сердце, Евангелие можно читать не только написанное буквами на бумаге. Сама Жизнь листает перед тобой его страницы каждый день…

 

Имеющий уши

Родились у нас котята. Четыре самых обыкновенных котёнка от самой обыкновенной кошки. Всё, как водится и как полагается. Губить живую душу — как-то негоже. А год на котят выдался «урожайным» — в каждом дворе по несколько любопытных, заласканных детьми, усатых мордочек, потому… Нас четверо, да кошачьих пятеро. Впрочем, через два месяца кошке надоело общество 4-х котов (а это были они), и Муська стала только изредка к нам наведываться столоваться.

И тут приключилась беда. Коньюктивит. Да такой сильнючий. Все наши потуги с лечением успехом не увенчались. Последствия оказались трагичными. Один котёнок лишился глаза целиком. Другой почти ослеп на оба… Выздоровел полностью самый ласковый котёнок. А вот четвёртый… Так и не заболел!

Самое интересное, что этот, четвёртый, Бонька, вылизывал у своих братьев больные глаза. Да и не только глаза. Прямо, брат милосердия какой-то… Глядя на него, и другой котёнок стал так поступать… И… Выздоровел!

Можно, конечно, говорить про иммунитет… Найти этому какое-то практическое объяснение. Но факт остаётся фактом. И имеющий уши, да услышит. Крест ближнего — это, выходит, и наш крест. Если отпихнёмся от кого-то, испытаем сами всё сполна… А если с терпением, да любовью… Конечно, что легче — ещё вопрос. Но всё-таки, лучше на рожон не лезть…

На этом и закончу о том, что в нашей жизни происходит случайно.

 

 

Бумеранг

 

Глава 1. ДАННОЕ БОГОМ

Надя, Надюха, Надюшка… Надежда… В чём или ком её надежда? Она очнулась. Сильно тошнило. Дверь на лестничную площадку была открыта, инвалидная коляска была перевернута. Жаль, придётся теперь ползать. Кто знает, сколько? Она подползла к двери, захлопнула, отсекая себя от мира вне квартиры. Она чувствовала во рту вкус своей крови, чувствовала, как заплывает левый глаз… В кроватке плакал Богдан. Но вначале надо хоть немного привести себя в порядок. Надя доползла до туалета, её стошнило. Стало чуть легче. Хорошо, что в ванне набрана вода. Она взяла полотенце, намочила край и обтёрла холодным лицо. Теперь нужно успокоить малыша. Обмочила другой край и поползла в комнату. Вынув из решётки две деревянных планки, извлекла мальчика. Только бы не начало рвать опять… Стараясь не дышать носом, она сменила памперс, обтерев попку полотенцем. Малыш успокоился, пополз за игрушкой. А Надя двинулась на кухню, в надежде, что бутылочка с приготовленным питанием ещё не остыла…

Когда малыш наконец уснул, она поглядела на часы. 23-30… В нерешительности набрала номер.

— Батюшка… Паша опять…

— Читай 150 раз «Богородицу»… Вернётся…

«Богородице, Дево, радуйся!…» Медленно ползли в руке чётки. 148, 149,… В замочной скважине кто-то зашевелил ключом. Надя сунула чётки под подушку, чтоб не раздражать мужа.

Павел прошёл на кухню, вскипятил чайник. Его трясло…

…

Они были женаты уже 9 лет, их браку завидовали. Только вот детей они так и не дождались. Будучи ещё военным, ночуя в лагерях на холодной земле, видимо, лишился Паша возможности стать отцом. Надя всё надеялась, возила мужа по санаториям, святым местам. Но… У Бога свои планы. А Паша, с подорванной психикой после «горячих точек», становился всё более угрюмым и раздражительным. Надя старалась «не выносить сор из избы», всячески скрывала «срывы» мужа. Но всё чаще и чаще «результат был на лицо».

Ей стали советовать разойтись. Даже священники, «смертного страха ради», несмотря на венчанный брак. Но в памяти возникал образ схимонахини Антонии, к которой ездила Надя, когда Паша пропал в Чечне. Один блаженный старец сказал, что лучше матушке «трепать девичью косу», но матушка вышла замуж. Хотите верьте, хотите — нет, но позавидовала Насте (так тогда звали матушку) подруга, и что-то случилось с женихом, возненавидел он горячо любимую невесту прямо на свадьбе. Что он только с ней не делал. И бил, и к муравейнику в лесу привязывал… А потом, когда началась революция, оставил её с детьми, уехал в город и женился там. Матушка молилась за него всю жизнь… Вначале о здравии, потом за упокой. И всем говорила: «Федя хороший, бес плохой». Эту спасительную формулу повторяла и Надя. В конце концов, смирился даже духовник: «Хорошо, пусть будет по-твоему. Только проси великомученицу Варвару, чтоб не умереть без покаяния…»

Любила ли Надя Пашу? Она много раз задавала себе этот вопрос. Однозначный ответ было найти трудно. Как и понять, что такое любовь вообще… Лет с 9-ти её «имел» отчим. Причём почему-то она не испытывала к нему ни ненависти, ни отвращения… Ей было «никак». По-детски, не понимая, что происходит, она интуитивно скрывала это от матери, с которой у неё никогда не было доверительных отношений. Потом, в 18 лет, она уехала из дома, и понесло её во все тяжкие… Но опять ей было «никак». Она пыталась напиться на шумных гулянках, но сколько бы ни пила, мозги трезво и безучастно оценивали обстановку. Секс… без оргазма. Пробовала «колёса», «травку»… Опять «никак», как некая отрешённость ото всего. Нет, ну она влюблялась. И неоднократно, и серьёзно. Но объекты её возжеланий были птицы иного полёта, безусловно более высокого, чем её окружение, поэтому она научилась справляться с собой. И тут Паша. Он «упал» на неё с верхней полки. Возвращались из родного города после Нового года в одной плацкарте. Он никогда не признавался ей в любви, не ухаживал… Просто приходил в увольнение к ней в общежитие. Но почему-то он был «свой». Он был молчун, она понимала его без слов, чувствовала на расстоянии. Паша был знаком с оккультными науками и ходил в православный храм для «подпитки». Привёл он туда и Надю…

Потом был выпуск. Паша уезжал. Как он уверял, навсегда. Ведь… не такую невесту хотела видеть рядом с ним его мать. Что осталось Наде? Надежда? Она стала ходить в храм. Поняла, что друг в заблуждении. Первая её молитва Богу, ещё неведомому, была о наставнике, чтоб разобраться что к чему. И как-то вынесло её из этого омута, где всё «никак». На даче у батюшки было УЮТНО… Вот, пожалуй, это было её первое ощущение, положительное, наверное, это ощущение многие переживают в детстве, но она не знала этого, для неё оно было впервые.

Батюшка смирял «круто», но волю не насиловал. Все советовали забыть о Паше. Один он говорил: «Молись…» И она поехала по монастырям и старцам, прося молитв о здравии «заблудшего» Павла. А Пашка… Не смог он, конечно, воплотить своё «навсегда», приезжал к Наде в отпуск. Побывал и он на даче у батюшки. Спала и у него пелена, принёс он покаяние в своих изысканиях, где не стоило.

В это время подсовывала мать ему всё новых и новых престижных «невест». Надя смирилась… Молилась о его семейном благополучии… Но как-то всё интересно получалось. В то время Паша ушёл уже из армии и жил в одном городе со своей матерью. Так вот… Приведёт Паша новую пассию к себе домой… Раздор!…

Приехал он в очередной отпуск к Наде. Поехали к батюшке. Сидят на кухне, в хрущёвке…

— Ребят, может, хватит вам дурью маяться, а? Паш, Надю-то любишь? — как-то ни с того ни с сего бросает батюшка.

Паша ставит кружку на стол. Секунду молчит. Потом, как придя в себя:

— Да…

— Будешь на ней жениться?

— Да. Остальные — не моё…

— Надя, Пашу любишь? Надя молчит. Вот то, что она имеет к Паше, это и есть любовь???

— ТЫ ПАШУ ЛЮБИШЬ? — чеканя слова, повторил духовник.

— Люблю.

— Замуж пойдёшь?

— Да…

— Вставайте…

Батюшка выходит из кухоньки и возвращается с иконой святителя Николая.

— Ну, возьму на себя родительскую обязанность. Что ж делать?… Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь. Целуйте. — Батюшка благословил иконой. — После Постов венчаться будете. А пока — ни-ни! — Он щурится и грозит пальцем…

Венчание… Только близкие друзья Нади… Как-то странно, даже страшно звучат слова поздравительной проповеди венчавшего священника:

— В жизни бывает всякое… Венчанный брак — это малая Церковь. Будьте готовы ко всему. На вас восстанет сатана в образе мира сего. Будут минуты отчаянья. И когда уже не будет сил ни прощать, ни терпеть друг друга, вспомните этот момент… Когда вы стоите у алтаря и клянётесь друг другу, в присутствии окружающих и Самого Бога в верности и любви до смерти…

…

У Нади спина побаливала с детства… Как-то, лет в 15, ей пришлось по-новому учиться ходить. Сделали снимок. Расщелина позвоночника. То есть, позвонки не соединены, динамичны, трут диск, перемыкают нервы…

«Такого не может быть…» — Невропатолог откидывает снимки.

— Она б вообще ходить не начала. Снимки, скорее всего, неправильные. Просто нерв где-то ущемился. Девочка у Вас мнительная. Наверно, и момент симуляции присутствует. Проколите бутадион и витамины, — говорит она матери.

Лечение не помогло. Надя впала тогда в депрессию, не хотела никого видеть. Орала какие-то патриотические песни и училась ползать на четвереньках, потом ходить… Порой обмороки от боли, но… по 8 часов в сутки у шведской стенки, потом на стадион… Видимо, она накачала себе мышечный корсет, который ей потом служил много лет. Но…

На пустыре строится храм Ксении Петербуржской. Одна из любимых святых Нади. Она носит и складывает кирпичи после разгрузки. Как-то оступилась, упала… Видимо, тем самым позвонком, на кусок кирпича. Рентген… И пресловутое «А что ты хочешь с таким диагнозом!» от врача. Теперь, вот, инвалидная коляска. Значит, так надо. Паша? Стал более внимательным, терпеливым, но… ненадолго…

…

Детская областная больница. Надя ещё не замужем, приехала навестить подругу с сыном. В палате лежит мальчик, один, цыганёнок, ему чуть больше года. Он слепой и глухой, ножки были переломаны, срослись неправильно. Его за ноги об стенку била мать в наркотическом угаре. Кости черепа разошлись. Кто-то каким-то образом его привёз в больницу. Надя взяла разрешение у зав. отделением и стала ездить к Вовке. Он оказался крещённым. Можно было молиться. Вовка не выходил из головы. Молитва шла постоянно… Он стал узнавать её руки. Потом… Как-то раз, обмывая его, Надя произнесла его имя. Вовка… блаженно разулыбался… Все, кто был в палате, замерли в шоке. В тишине у кого-то из детей запищала игрушка, Вовка повернул голову! Надя прижала Вовку к груди и поцеловала. «МА-МА» произнёс Вовка по слогам… Две мамочки заголосили, одна побежала за врачихой.

— Этого не может быть, — убедившись, что Вовка слышит, опустилась на стул Вера Ивановна, — у него нервные связи все разорваны были… — она обводила взглядом заплаканных мамочек.

— Во-ва-во-ва-во-ввва… — слышится в тишине лепет, — ма-ма-ма-ма-ма…

Не удалось ей тогда усыновить Вовку. Потеряла она и след его. Так получилось. Но завязалась у неё тогда дружба с мед. персоналом этого отделения.

И вот она уже год, как в коляске. Паша поехал к батюшке на дачу… Приехал очень взволнованный.

— Надюш… Батюшка мне предложил мальчика под опеку взять…

— ЧТООО???

Ещё на ногах, она просила батюшку разрешить усыновить ребёнка.

— Нет! — ответ был непреклонен. А тут… такое…

— Вера Ивановна у батюшки была, говорит мне: «Паш, возьми мальчика… Хороший, здоровенький… Жалко в Дом малютки везти…» А тут батюшка вдруг: «Езжай завтра, посмотри». Я ошалел, и ходу от него, пока не передумал…

Назавтра вызвали такси и поехали. Когда Надя увидела Богдана, у неё возникло странное чувство…

— Где я его видела?… — крутилось в голове.

— Что будем делать? — в глазах Паши слёзы. Она всё понимала. От неё… Что могло зависеть от неё? Если всё будет на НЁМ???

— Как вы с батюшкой решите, так и будет. — Она опустила глаза. Решили тут же звонить батюшке.

— Бери… ЭТО ТВОЙ РЕБЁНОК. — Услышал Паша…

 

Глава 2. Жизнь продолжается

Паша перевернул коляску и молча подкатил к дивану, где сжалась Надя. Бросил на неё взгляд, на секунду остановил на разбитом лице, и пошёл в туалет. У Нади по спине бегали мурашки, она перебралась в коляску и поехала на кухню делать мужу чай. Капнула незаметно святой воды и чуть коньяка…

— Я ж не люблю так.

— Пей, тебе надо согреться.

Она выпила чаю тоже. Она не ела уже сутки — еле справлялась с Богданом, пока муж на работе. Ела, когда он приходил, и когда уже укладывали мальчика. Но сегодня вот, не получилось.

Легли. Паша отвернулся к стене. Надя погладила его по голове. Паша дёрнулся, сжался, показывая: «Отстань». Она прижалась лбом к его спине. Теперь трясло её. Через какое-то время он лёг на спину, позволяя лечь на плечо. Провёл рукой по кровоподтёку:

— Да уж… Бадяга ещё осталась?…

…

Богданка рос любопытным, смышлёным и очень подвижным. Когда ему было 5 лет, семейство переехало в пригород, в частный дом. Паше каким-то чудом удалось усыновить мальчика. Поэтому надо было сменить место жительства. Теперь, кроме того, Богданка мог гулять самостоятельно. Правда, с этими переездом, ремонтом и нервотрёпкой, скрутило Надюху основательно. Пришлось Паше отпрашиваться с работы, сидеть с Богданом, а Наде ложиться в клинику.

Олег Андреевич Солнцев, нейрохирург. Золотые Ручки, Умничка, Солнышко, — так его звали больные. Ещё молодой, красивый, располагающий к себе человек, был «на своём» месте. К работе подходил творчески.

— Есть такой вариант… Берётся титановая пластина, и скрепляются позвонки. Можно попробовать…

— А результат?…

— 50 на 50, — глядя в глаза Наде, сказал доктор. — Ещё, правда, одно «но»… Металлоконструкция дорогостоящая. Но я бы попробовал. Решайте. — Он похлопал Надю по плечу и выбежал из палаты.

Надя взяла телефон и позвонила батюшке. Почему-то она была уверена, что услышит «нет». После такой операции годами надо реабилитироваться. Куда она сейчас денет Богдана? А Паша? В трудные минуты он вообще терял самоконтроль… Да и где взять деньги? Она набрала номер для самоуспокоения.

— Надо соглашаться, — услышала она, — спонсора поищем, надо подумать, куда пристроить Богдана. А Пашка твой смиряется пусть…

Она сидит, как ошарашенная… Какой-то жуткий страх… Не за себя. За Богдана. За Пашку. Понесёт! Понесёт ведь! Истерика… На вопросы «что случилось?» Хочется послать всех… Хочется, чтоб её сейчас не было, чтоб не было проблемы… Провывшись, она звонит Паше. На удивление, он спокоен:

— Ты же знаешь, по-другому не получится…

— Паш… Кто ж за мной ухаживать будет? Мне ж потом в лёжку лежать…

— Да уж… Не знаю я, как оно будет. Но оперироваться надо.…

Канун операции… Проблемы, проблемы… Какие-то решались легко. А какие-то… Спонсора нашли. Но Богданку пристроить не удалось. На работе у Паши ворчали, грозились выгнать. Но она уже успокоилась, будь что будет. Операцию откладывали неделю — пополняли банк донорской крови.

У подруги-заочницы «горят» контрольные по теор. меху. Уже 9 часов вечера. Надя с подругой сидят в коридоре, чертят бесконечные чертежи. Дежурный врач взглянул на них, ухмыльнулся:

— У тебя вообще-то завтра серьёзная операция… Тебя подготовили?

— Да, спасибо, всё уже сделали, — Надя поднимает голову от контрольной.

— Ладно, хорошо, что не переживаешь… Когда окончите, подруга пусть через левое крыло выходит, там сторож. А ты к медсестре подъезжай, она в комнате сестры-хозяйки будет, пусть укол на ночь сделает. Он качает головой, улыбается, разводит руками и идёт по палатам на обход.

Ночь она спала, ни о чем не думая. Наутро забегали, засуетились медсёстры. Крест с шеи обмотали вокруг руки. Ей будут отключать дыхание, вставлять трубку.

Почему-то все волнуются. Заглянул врач:

— Готовы, ну, хорошо…

И вот уже операционная. Есть икона. Это хорошо. Врачи — хирург и анестезиолог — стараются шутить. Наде спокойно, она даже не чувствует ни неловкости, ни тревоги…

Она то куда-то проваливается, то снова оказывается в операционной. Она лежит на животе. Из неё вниз, под стол, уходит трубка. Она приглушённо слышит голос Олега Андреевича, видит руки анестезиолога, её ничего не тревожит. Периодически анестезиолог касается её плеча:

— Всё нормально.

Он даёт наркоз порциями, чтоб не перегружать мозг.

Что-то липкое полилось на голову… Порвался пакет с лимфой, которую ей вливали, чередуя с донорской кровью… Медсестра кинулась промакивать простынёй…

После очередного провала, она чувствует, как её приподнимают, переворачивают на спину… Трубки нет.

— Дыши! — вначале говорит, а потом кричит анестезиолог, — дыши, я сказал!

Почему-то дышать «в лом»… А врач уже матерится и трясёт за голову. Она собирает все силы и делает вдох…

— Молодец, давай, молодец!

Её перекладывают на кровать.

— Всё, спи теперь. Доктор придёт утром, — говорит медсестра.

— А сейчас что?

— Вечер. Операция 8 часов длилась. Пить хочешь?

— Я не знаю…

Олег Андреевич сделал всё, что смог. Утром он вошёл в реанимационную палату, сел к Нади на кровать.

— Не совсем получилось, чего я хотел… Не всё ведь зависит от меня…

Он смотрел на Надю своими голубыми глазами с ресницами-хлопушками. Читалось усталость и сострадание. Надя ещё не с кем так не говорила глазами. «Придётся тебе потерпеть, но я очень буду стараться быть с тобой», — читала она во взгляде… Ей самой захотелось его успокоить.

— Я думала, будет хуже… — брякнула она.

— Ну, уж хуже нам с тобой не надо.

Он легонько пожал Наде руку.

— Если что, посылайте за мной…

А потом… Неделя в реанимации и месяц в клинике… Зав. отделением пошёл наперекор всем указаниям здравотдела и держал её в отделении, пока не стало ясно, что Надя «выкарабкалась». Зная, что дома за ней ухаживать некому, он втиснул в палату ещё одну кровать:

— А ты лежи и не дёргайся…

Это были какой-то рай и ад одновременно… Ад непрекращающихся судорог и болей, ад без сна, ад страха, что это вообще никогда не кончится. Рай… Надя никогда в жизни не чувствовала к себе такого участия и сострадания… Олег Андреевич каждое утро первым делом бежал к ней, садился на кровать. Они как-то больше общались взглядами… Он выполнял все её просьбы по назначению. Подгонял медсестёр, видимо, сделал распоряжения санитаркам, которые были рады любому проявлению её желаний. Ей вспомнился рассказ «Девочка и слон».

— А Солнышко-то наше, чай, влюбился в тебя, — шутили соседки.

А Надя… Долгой бессонной ночью ждала утра, чтоб окунуться в этот взгляд, чтоб почувствовать на себе его руки…

Она уже вставала на ходунки. Правда, в три ручья тёк пот, лицо становилось сине-серым, но… Шаг, другой… Только теперь не патриотические песни, а: " Господи… Помилуй…»

Однажды она упала в туалете. Прибежала санитарка, заголосила на всё отделение. Олег сорвался, прибежал из ординаторской, крича на ходу: «Каталку!!!» Бережно поднял её сильными руками, стараясь как можно меньше причинить ей боль. Её «сковало». Очутившись на каталке, она завыла. Олег метнулся к сейфу, где хранился наркотик. Со шприцем обратно. Она впилась руками в каталку и выла. Кое-где из-под ногтей потекла кровь…

— Ты скажи, как надо… Как тебя положить. Чуть потерпи только… Сейчас, сейчас подействует… Потерпи, потерпи, Наденька… — он пытался разжать пальцы, чтоб оторвать её от каталки и переложить на кровать……

Наконец-то дома… Муж целый день на работе. Она на попечении 5-ти летнего Богдана. Ей нельзя сидеть. Она только, надев бандаж, на ходунках иногда доходит до туалета. Остальное время лежит. Боль, боль, боль… Боль и судороги… Богданка уже может сварить и обжарить макароны, сварить пельмени, сделать чай и кофе. Положив на грудь матери салфетку, ставит сюда же, на грудь, тарелку. Потом, помыв посуду, убегает гулять…

Когда же вечер? Придёт Паша… Паша, он, оказывается, такой у неё хороший… Он стал для неё всем, только… если бы не бередил память взгляд Олега… Как нахлынет что-то… Как отделаться? Как отогнать?… Глупо, глупо, глупо…

Так прошло полгода. Через боль она заставляла себя двигаться. Потихоньку отказалась от гормональных препаратов, и стала выходить из дома, держась за хрупкое плечико Богданки. Тот нёс раскладной стульчик — Наде уже можно было сидеть…

 

Глава 3. Про любовь с гормонами

Так уж получилось, Надя прожила в студенческой общаге довольно долго. Пока училась, подрабатывала, где удавалось, кончила кучу каких-то курсов… Зачем? Да кто ж знает! Её в знаниях всегда охватывал какой-то азарт.

Так или иначе, «шляпочных» друзей у неё было полгорода. А настоящих… Жизнь, она ведь накатывает волнами… То схлёстывает с одним человеком, то с другим…

Был у неё один Влад-хохол, ещё из общажных. Он был моложе Нади лет на 10. Как-то их раскидало, потом, случайно, они встретились опять. Оказалось, почти соседи. Влад был «философом», даже окончил Духовную Академию. Глядя на него, Надя с Пашкой вспоминали Гоголя с его бурсой… Или что-то типа «Рубаха-парень, выпить не дурак…» Хотя любил Влад и поговорить на тему религии, и кого-то «наставить на путь истинный». Надя недоумевала, как можно вести разгульную жизнь и довольно часто подходить к Причастию?

— Дура-баба, — доказывал Влад, — исповедь зачем? После исповеди человек обновляется. По вере. Покаялся и всё!!! Не было ничего такого в моей жизни!

— Да нет, Влад… Рана затянется, а шрам остаётся. Всё наше прошлое на будущем аукается…

Как бы там ни было, Влад часто приходил к «дуре-бабе» «погутарить», поиграть в шахматы и выпить вместе пивка.

— Мышление у тебя не женское. Таких никогда не встречал…

Паша был не против, ему даже было так легче: жена не лезла со своими умоизысканиями. Однажды Влад пришёл растерянный.

— Ребят… Можно у вас Светка заночует? Она с родителями поругалась…

— Где ж твоя Светка?

— В машине, сейчас!

Он, поняв, что получил «добро», кинулся на улицу. То, что ввёл он через пару минут в дом, ввергло в немоту всех, включая Богданку… Дитё… Хрупкая, бледненькая, забитая девочка.

— Проходи… — выдавила Надя, — чаю попей, согрейся. Они прошли с Пашкой в спальню.

— Называется «полный привет»… — развёл руками Пашка.

— Свихнулся… Но не разрешим — куда он её повезёт? Пусть уж ребёнок выспится.

Они вышли в холл.

— Мама знает, где ты? — спросила Надя.

— Да. Я с папой поругалась, а мама знает.

— Ты в школу ходишь?

— В седьмой класс…

…

— Мат! — Влад торжествовал… — Я ж говорю, женщина!

Но заметив, что Надя никак не прореагировала на свой проигрыш, стёр улыбку с лица. — Надька, что с тобой? Влюбилась?

— Прозорливец ты мой…

Надежда выложил ему про Олега. Не зная, зачем. Она уже устала жить в этом мареве. Одно дело, когда тебе 20 лет. А сейчас, сорокалетней женщине, ей уже ни к чему эта сказка про доброго волшебника, который и так сотворил чудо.

— Надь, ведь вы венчанные. Отодвинь его, забудь…

— Знаю я всё… Не «лечи». — Её раздражал сейчас Влад. Не ожидала она от него такой «праведности».

— Ты молись, постись, Евангелие читай…

— Я сегодня вообще ничего не ела, только кофе с таблетками пила… Тошнит от жизни.

— Нельзя так! Неправильно! Не любовь это! Гормоны играют. А ты перетерпи. Это всегда так — за искушением будет утешение…

— Владка! Заткнись, прошу, заткнись, не доводи до греха!

— Неужели тебя Господь не утешал никогда? Неужели тебя благодать не касалась и ты счастлива не была? А скорби для укрепления духа посылаются, вспомни подвижников, сколько они терпели!

— Вот ты бы вспоминал, да терпел, а не с девками кувыркался!

— Но ты же образ Божий!

— Да пошёл ты на… со своим образом!

Она заплакала навзрыд. Сколько раз она слышала это «потерпи!» Сколько раз убеждала себя, что за чёрной полосой будет белая. И что? «Белая полоса» наступала лишь тогда, когда она привыкала к «чёрной». Когда переставала чего-то ждать, собрав в кулак и придушив все свои «хочу».

— Тебе в больницу пора! Или там таблетки какие попить! Совсем ошалела… Я понимаю, у тебя детские фобии, усталость, страсти, гормоны… Элементарных вещей воспринять не можешь. Ты ж обеты перед Богом давала.

— Послушай, Влад… — беря себя в руки, вытирая лицо полотенцем, говорит Надежда, — Про фобии, любовь и страсть… Ты, как и любой из нас, не имеешь права об этом говорить, пока делом и жизнью показывать не начнёшь, как надо жить и хранить целомудрие. Ты своим мудрованием до богохульства меня довёл, и до суицида довести можешь, а Колька, московский инвалид, ни слова о Боге в 80-х годах не говорил, а от суицида и отчаянья многих спас и к пониманию Бога-Любви привёл. Знаешь, что такое любовь? Любовь — это когда человек тебя бьёт, калечит, тебя рвёт, а ты вынуждена гамно вдыхать, о себе забыть и чётку тянуть за того, к кому страсти никакой не имеешь, просто за него перед Богом в ответе, чтоб он не замёрз, под машину не попал, ещё чего, и чтоб быстрее в себя пришёл. А не гормоны и угар страстей. Хотя гормоны тоже нужны… Только надо уметь преобразовывать эту энергию гормонов во что-то иное… Гормоны они толчок дают… А дальше от человека зависит: обуздает он страсть, будет учиться любить или нет. Я думала, ты умнее… Что нельзя, а что можно ты только для себя имеешь права решать. А если я в присутствии твоём даже трахаться буду, ты только молиться за меня можешь, а не отповеди читать. А для меня, как и для тебя, исповедь есть. Сколько раз ты падал и каялся? Сам говоришь, после исповеди прошлого не существует. Вот этому ты меня научил. Что главное исповедоваться вовремя и причащаться чаще. Остальное — пустые слова!

Влад пожал плечами и хлопнул дверью…

 

Глава 4. Ангел без крыльев

— …Ну, вот теперь и познакомились.

— И я тебе рад от души.

— Не знаю, почему, и я! Вот так я и живу…

— Судя по счастливым лицам, по милым улыбкам, у вас уютно, надёжно и тепло. Давно мечтаю об уюте. Может быть научусь от тебя.

— Ох, Лёва… На нашу долю тоже всё в двойной мере досталось… Хоть и рост вполовину.

— Но теперь, Надюша, надеюсь, лихо позади? Всё у тебя будет складно и тепло. Мне очень, очень этого хотелось бы. Хоть и тянет поболтать, вынужден пожелать тебе спокойной ночи… Я буду рад всегда, когда увижу сигнальные мигающие звёздочки «Вам сообщение».

— Я тоже иду спать. Буду рада. Спокойной ночи!

Надя писала стихи с детства. «В стол». Стесняясь выставлять содержимое души напоказ.

Когда Богданка подрос, в доме появился компьютер.

— Это тебе в честь годовщины нашей свадьбы, — сказал Пашка.

Как-то семья ужинала. По какому-то каналу шла авторская встреча с автором-исполнителем со «скромным» псевдонимом Аслан.

— Ни много ни мало… — усмехнулась Надя. Но когда он запел, даже Богданка открыл рот. Голос был бархатно-мягкий, какой-то уютный, вливающийся теплом глубоко в душу. Потом Надя случайно наткнулась и интернете на его сайт. Решила поблагодарить за творчество. Лев Ткачёв или Аслан неожиданно откликнулся… Надя показала свои стихи, завязалась переписка… Они стали общаться сообщениями в одной из соц. сетей.

Лев ездил с гастролями по всей стране. Обещал доехать и до города, где жила Надя…

И опять бессонные ночи… Только-только ей показалось, что… А тут! Ну как ей признаться ему, что она еле ходит? Не разочарует ли это его? Не оттолкнёт ли?

— …Лёв, не хотела тебе «колоться». Скидываю маски, но попадаю в клише… Я, Лёва, инвалид. У меня расщелина позвоночника. 2 года назад вставили имплантант… Это меня Пашка благословил расколоться. Вдруг правда свидимся. И — тебе мешком по голове. Уже был случай. С нашего прихода парень со мной тут общался, а в храме шарахнулся. Но молодец, через два месяца с собой совладал… Общаемся.

Она нажала ENTER и ждала реакцию… Только бы… Только бы не было слащавости, жалости или «восторгов» её силой воли… Только бы. Сердце бухало на весь спящий дом. Она чувствовала, как пульсировали вены, а из глаз лились слёзы… Карандашик забегал.

— А я всё думаю, чего ты не договариваешь? Есть у меня друзья среди таких людей. Я не смотрю на то, как выглядит человек, мне душа важна. А среди моих друзей много очень по-настоящему талантливых…

— Ну вот… Я же говорю — клише… Уже другая сказка. — Она откинула голову назад и кусала губы.

— О чём ты, Надюшка?! Какая другая сказка? Я толкую тебе о том, что беспомощность и болезни тела меня никогда не пугали.

— Ты подсознательно находишь аналогии, где не надо.

— Меня другое в женщинах отвращало: бездушие. От того так к тебе и потянуло…

Она помолчала, взяла себя в руки.

— Лёва, как тебе стихотворение «Я сжигаю мосты»? Написано лет 20 назад, но… Как будто мосты за собой можно сжигать дважды… Обломки оставались…

— Я в этом мало понимаю. Никогда мосты не жёг. Я не общался с негодяями, и поэтому, даже при разводе, я продолжаю любить и дружить. А прошлое, вместе с его обитателями, мне становится просто другом.

— Я про свои мосты… Мосты, мечты… Люди тут не причём. Я в стихах писала скорее о страстях. И вот, вновь ощутила это состояние, поняла, что это дело ещё далеко не доделанное, опять надо подчищать да выжигать огнём… И всё-таки, не знаю, как у тебя, есть прошлое, которое не хочется считать другом… Я о покаянии. Есть прошлое, за которое стыдно, хотя и манит… А ты, добрый, хороший, умный, потому и понимаешь, и любишь тех людей, которые даже причиняют тебе боль. А я о другом, я о личном прошлом, о грехах и ошибках. Вот сейчас… Я очень хочу пожалеть тебя, мой благородный Лев. Но очень боюсь сделать тебе больно… Я ж блажная! Чересчур детский сад. А на фига тебе он?

— Да ладно… Что со мной будет?! Я уже привык к одиночеству и безответной любви. Мне её Небеса спецом посылают, чтобы писалось, а не спалось. А вот на счёт блажного детсада, это ты в точку. Вот он-то меня и пленил. А больше никто не мог привлечь. Знаешь, я чувствую тебя, и сердце колотится, как давно уже не волновалось Сейчас договорюсь, чувствую…

— До чего? Корвалол рядом?

— Вот ведь сразу и не сообразить, как ответить. Всё-таки хоть и влюблён, но с замужней женщиной разговариваю..

— А у меня опять детский сад. Муж есть муж… А ты есть ты… Знаешь, между мужчиной и женщиной возникает влечение. Это естественно. Но потом это всё переходит в другие формы. У меня так.

— Так ведь я вторгаюсь в чужую жизнь. Нарушаю её гармонию. Я за это самого себя же и не прощу. Всегда других учил не соваться меж любовью.

— Никуда ты не всунешься. Любовников иметь я не хочу. Порывы плоти тушить научилась. Мне нужен ты как сильный, добрый, мудрый… То, что нужно тебе, никому не нужно! Да и ты меня не понёс бы…

— Вот те на!!! Это почему же? У тебя самооценка неверная. Я же и глаза твои на фотках читаю… Вот из-за них и влюбился, наверное… Надо бы хоть по карте посмотреть, где ты от меня…

— Далеко.

— Сколько?

— Ой, боюсь соврать. Добежишь?

— Хочется очень… Спасибо, родная, за тепло твоё. За ласку в словах спасибо. А может и за любовь.

— Скажи, чтоб я успокоилась. Тебе правда это нужно???

— Очень!!!

У Нади закружилась голова… Она заплакала… «Боже, благодарю Тебя…»

— Только ты это можешь.

— Только бы больнее не было.

— А ты не сомневайся. Тогда и боли не будет… Я тебя уже через расстояния рядом чувствую. Мне теплее. И смысл и надежда со мною.

— Меня ли???…

…

Ей все стали делать комплименты… Ей хотелось со всеми поделиться своим счастьем… Но… Был и страх. Она вспомнила реальный случай и написала миниатюру. Кинула ему в почту.

Тридцать семь

— Да промойте ей желудо-о-о-ок, — уже не кричала, а стонала Лиза, сидя на своей кровати и раскачиваясь из стороны в сторону, глядя на серое лицо Алёнки в обрамлении чёрных кудрей. Хрупкое тельце хохлушки ещё вздрагивало в судорогах. Глаза уже закатились, губы оставались странно-алыми.

Над кроватью стоял молодой дежурный врач, растерянно смотрел на Лизу и, как бы убеждая её, повторял:

— А вдруг это от ДЦП?…

…Он — ведущий инженер НИИ химии, женат, двое лапочек-дочек. Ему под сорок. Душа компании… Там, где он появляется, становится шумно и весело. У него парез ног, но это не мешает ему оказываться почти сразу в нескольких местах. Алёнка из-под Донецка. Красавица-украинка двадцати семи лет. Здесь, в городской клинической больнице Москвы она уже два месяца. За это время она научилась сидеть и даже стоять у шведской стенки до счёта 37…

Чтоб окончательно не сдуреть от больничной обстановки, поскольку лечение было длительным, кое-кто лежал здесь до полугода, 32 обитателя этого необычного отделения устраивали себе праздники. В самую большую палату вносили 2-3 стола, сдвигали кровати, свозились колясочники, и опустошались подчистую 2 холодильника отделения. Он всегда был рядом с Алёнкой. Кормил её из рук, помогал сесть поудобнее, менял положение затекавших ног…

В больнице он лежал не долго — работа, семья… После выписки регулярно, два раза в неделю, он появлялся в отделении с букетом цветов и огромным тортом, чтоб хватало на всех. Лиза выходила из палаты, оставляя его наедине с Алёнкой. Но в последний раз что-то ей понадобилось в палате. Лиза вошла. Алёнка лежала на кровати, он сидел рядом, держа в руках её ладошку.

— У меня сегодня очень болит голова… Налей водички и накапай вон из того пузырька…

— А что за лекарство такое? Почему без надписи? — Ты же знаешь, у меня брат врач. Мне помогает. Но не всем надо это знать…

Он исполнил просьбу. Отсчитал нужное количество капель. Алёнка как-то быстро уснула. Он чмокнул её в щеку.

— Лиз, ну, пошёл я. В субботу зайду…

Он, как всегда, раздавая всем по пути шутки и комплименты, дошёл до поста, почему-то не замечая странных взглядов. От обрушившейся новости присел, обмяк, побледнел и, не говоря ни слова, поспешил к лифту… Лиза глядела вслед, а в ушах звучал голос методистки Лёвушкиной «Тридцать семь, тридцать семь, тридцать семь…»

…

Но Лёва не понял намёка. И снова ночь…

— Сегодня вот уже забеспокоился, что не пишешь.

— Ну как я тебе навязываться буду?

— А как дети и любимые навязываются, от этого счастье только прибывает.

— Тебе — счастье, а мне — неловко!

— Навязывайся, а!!! Почаще. Пожалуйста!

— Я сегодня о тебе с духовником говорила… Я думала, он запретит страсти за усы дёргать. Я думала, скажет, чтоб я тебя не трогала. А он благословил… Только… Лёв… Мне легче будет, если ты причащаться будешь. Хотя бы раз в месяц.

— Нуууууу. Не смог он так бы сказать. Я же хороший…

— Ну, видать так…

— Вот всё улыбаюсь сам себе. Нам ведь уже годов не по-детски. А чувствую себя с тобой, словно в счастливом детстве, про все заботы забываю.

— А мне, когда батюшка благословил, с тобой легче будет. Хоть ты и скептически относишься к этому, его благословение уберегает от многого… Причащаться раз в месяц будешь???

— Я верю в промысел Божий. Буду, потому что ты этого хочешь, и я, значит, очень хочу.

— Надо, чтоб сам хотел… Без лукавства.

— А я и сам хотел… и хочу.

…

— Солнышко моё! Ты одна вызываешь счастливую улыбку на моём лице. Это не лесть, это истинная правда!

— Ох, Лёвк! Не ври мне, ладно? Ты же знаешь, что ложь больнее…

— А я и не вру! Отвечаю многим. А улыбка расплывается по роже, только когда ты пишешь. Кто бы со стороны посмотрел, подумал бы, что свихнулся Аслан. Хватит строчить! Ты Ангел мой! Мне с тобой одной тут тепло. А что дальше будет, не мне решать… Надька!!!! Я тебя люблю!!! Сотрёшь потом.

— Ты меня пугаешь, Лёв… Хочу с тобой быть самой собой. А теперь буду бояться сделать тебе больно…

— Вот и будь. Это я в детство впадаю. Вот дурак. Мне там серьёзные умные до офигения послания пишут, а я им двумя строчками отписываюсь.

— Это ты сейчас, чтоб ревновала?

— Мне с тобой рядом быть, вот как сейчас, и то счастье.

— Подожди, щас осчастливлю…

Волосы твои я нежно глажу

Не рукой — весенним ветерком.

За меня слова тебе все скажет

Колокольный Пасхи перезвон.

 

Ну, а я… Я поцелую в щёчку

Солнышком румяным на заре.

Обниму тебя своею строчкой,

Наяву… Как в самом светлом сне…

 

— Нет! Не хочу, чтоб ревновала! Не к кому. Ты одна такая. Ты — Ангел, ласкающий мою душу каждым словом и каждой буковкой, и каждой точкой. А стихи твои волшебные. Целую буковки. У тебя стихи от Бога. В них музыка… И ещё я знаю, что если я так тебя чувствую сильно, то другого подобного быть просто не может. Ты — моя душа.

— Ох, Лёв, это на расстоянии всё так просто.

— Мы с тобою встретимся в Мироздании. Я тебя давно ищу.

— Это мы здесь открываем друг другу только то, что хотим открыть… Всё равно ведь тут свои уродства прячем. А они у каждого есть.

 

Ангел… Мне бы, Лёва, крылья…

Я б укрыла нежно-нежно…

Каплю бы его всесилья…

Но душа не белоснежна…

 

Ты со мною, я с тобою…

В этих волнах мироздания

Кто мне просчитал с тобою

Час урочного свиданья?

 

Всё не зря, хоть не понятно…

И порою чуть не верю…

Но до одури приятно,

Что нашёлся ключик к двери…

 

Приоткрыл… Но вновь заботы…

И пусть что-то где-то в клочья,

Остаются в сердце ноты

Нашей тайны многоточья.

 

…

— …Я дуюсь на тебя целый день. Потому что не ты первый считаешь, что тебе вот ТАК трудно, что у тебя душа просит, плачет… А я вот ничего не понимаю, из другого состава. Как-нибудь, если захочешь, я тебе поисповедуюсь, если не боишься, что раздавлю тебя грузом своего прошлого, хоть и по годам жила меньше тебя, но по факту… Хотя… Когда больно, то просто больно… Прости за наезд. Выплеснула.

— Не дуйся, Надюшка! Я ведь почему и не возражаю тебе? Потому что чувствую, что ты лучше меня всё видишь и понимаешь. И не жалуюсь я. А тебя я давно уже в мыслях к сердцу прижал тебя, и волосы твои ладошкой большущей глажу. И жизнь твоя мне видится. И знаю, как трудно тебе. Мне горько порой……

Надя радовалась. Хотя тревога до конца не покидала её… С одной стороны у Аслана куча поклонниц, и реальных, и виртуальных. Ну зачем она ему? Зачем? Она столько лет жила в своей скорлупе, в которой ей уже было уютно. Она умоляла его об одном: не врать ей. Она физически всегда ощущала ложь. И почва тогда уходила из-под ног… С другой стороны, Аслан тратил на неё всё свободное время… Если бы он играл, уже б «прокололся»… Но тревога не проходила.

 

Глава 5. Что же такое, эта любовь?

Самокопания и оправдания,

От казуистики шаг лишь до кайфа,

То расставание, как умирание,

То продолжение нового тайма…

 

Опять Надя прикована к инвалидному креслу. От бесконечных споров и выяснений отношений с Асланом увеличился тонус, появились произвольные сокращения мышц и расшатался крепёж позвонков, которые в результате раскрошились в труху… Боли, боли, боли… И проблемы. Богданку грозили выгнать за поведение из гимназии. Толпа всегда чувствует «слабое место» и стремится добить, выместить все эмоции…

Надя пыталась понять, в чём она виновата. Вначале она пыталась задать этот вопрос самому Аслану, просила объяснить ей его поведение, но Аслан обвинял и обвинял… «Надя… Я давал тебе много шансов выйти из этого греха, и искупить его смирением… Ведь многие, находясь в храме, служат не Богу, а дьяволу… Кабы ты знала, скольких, ещё не знающих Бога, но стремящихся к нему, ты оттолкнула от истиной веры — православия. Оттолкнула корявым слогом, в котором один „страх божий“ да поучения любить. А любви самой ни в одной строке… Ты и меня то „любила“ и „любишь“ напоказ… Да и всех остальных… Вам же трибуна нужна… Да что бы погромче толпа шумела вокруг вас… По ухмылке лукавого ты запущена в храм… Вот теперь он направил твой „праведный гнев“ на борьбу с моими песнями… А отвечать за всё твоей „богоборческой“ душе. Просмотри ещё раз повнимательнее „Россия перед вторым пришествием“ где логично говориться о том, что наиболее „приверженные“ к церковным стенам, вместе с настоятелями и высокопоставленными чинами поверят антихристу и пойдут за ним… Ты не знаешь, почему??? Нет… Не знаешь… И не поймёшь… Но урок я получил… И уже не хочу общаться с подобными тебе… Ну… а тебе, наверное, уже не опомниться… Что ж… Продолжай бороться со мной… Продолжай меня порочить и „развенчивать“… Собирай рать… Отталкивай души от моих песен… Потешь того, кто дёргает за ниточки твоих обид и страстей… Я не смог тебе ни чем помочь… Хоть Бог и посылал мне любовь к тебе… А может это был вовсе и не Бог… Не могу сказать „Иди с миром“, потому что знаю… не для мира ты ходишь по Земле…»

Надя грустно усмехнулась: «Уже не хожу»… Но ответить она ему не могла. Он слал ей письма и заносил в «чёрный список». Глупо, конечно… Как можно бороться с Асланом? А, может, уже и со всем миром? Любить надо… Но где любовь, а где попустительство?

Вот звучит «Мария Египетская». Слова Аслана, музыка его любовницы. Поют дуэтом. О подвиге… А у Нади всё переворачивается в душе. Что с ней? Гордыня? Как можно проповедовать то, чего сам не думаешь никогда делать? Чего ни на йоту не примеряешь к себе. Удобно, конечно… «Проповедовать легче, чем делать самому». Опять слова Аслана. Но он и не замечает, что думает, будто сам спасается этой своей «проповедью»… Он только опять обличает Надю и её единомышленников. …Без ссор они общались где-то около трёх месяцев. Аслан каждый день объяснялся в любви. На каждую ночь он ей подстилал под щёчку свою ладошку… Потом он насмотрелся каких-то роликов. Стал говорить, что миром управляет сценарист, который ставит над людишками свои опыты… К тому времени Надя уже сжилась с Асланом. Она полностью доверилась ему. И такое его поведение вызвало какое-то раздвоение… Она спросила Аслана, а что ей тогда делать? По его словам, надо было брать от жизни все наслаждения, вопреки сценаристу. Что могла взять она? Что ей оставалось? Суицид? Она пыталась оправдаться, что только православие даёт ей шанс выжить. Но… В ответ она слышала: «Дура, шизофреничка, фанатичка…» Её «накрыл» микроинсульт…

На какое-то время Аслан опять становился «своим», понимающим, казалось, любящим… Однажды она попросила побыть его с ней. Аслан сказал, что у него болит голова и он идёт спать. Надя легла… Но тошно и муторно было в душе… А на утро Надя увидела, что где-то полтретьего ночи Аслан «лайкал» фотографии и заметки женщины, которая внешне была похожа на любовницу Аслана, по поводу разлада с которой Аслан очень переживал. И было из-за чего… Молодая, красивая, талантливая… У них был многообещающий дуэт. В своё время Аслан не захотел венчаться с ней. И вот теперь оказался в «очереди» вместе с более перспективными и молодыми любовниками. Аслан переживал, мучился, грохотал…

— Лёв… Да отпусти ты её!… Из сердца, из души…

— Да отпустил уже, Солнышко! Ты не думай… и не ревнуй. Она теперь просто друг… Надька! У меня есть ты! Самая реальная! Тебя хочу! А она — просто прошлое, память… Хотя… Вот нам дуэтом выступать, турне у нас. Представляешь, каково мне рядом с ней на сцене будет. Все будут смотреть на нас и думать, что вот он у неё в отставку пошёл…

— Да тебе оно надо? Собирать кто что о вас думает?!

Но Надя понимала, что далеко не всё просто… Когда появилась новая знакомая, она почувствовала, что творится внутри Аслана.

— Мученик любви, — попыталась пошутить она, — Меня спать отправил, а сам?…

— Как ты догадалась? — Вскинулся Лев. — Понимаешь… Тоска… Мне надо общаться с такой женщиной. Свой менталитет… Образ…

Наде не по себе… Она берёт себя в руки перед камерой скайпа. Шутит, улыбается…

Ревность? Ревнуешь тогда, когда признаёшь кого-то своим, и у тебя его отнимают. А тут… Тошно. Зачем Лев всё время говорит про любовь? Причём, такую… Ей вполне хватило бы дружбы, творчества, доверия… А он постоянно говорит о любви к ней, как к женщине. А ведь мучается прошлой любовью. И теперь эта ещё одна «соавтор». Как кислота на его раны. Но он не понимает. Как пёс лижет пилу в эйфории от своей крови. Всё реже Лев пишет сообщения. Скайп вообще не отвечает… На сайтах часто горят два огонька. Его и «соавтора». Промелькнула песня «Чужая жена» Аслана. В то время, как он вдруг стал всё чаще совестить Надю и говорить, что она должна хранить верность мужу даже в мыслях. Противно и обидно от таких слов…

Новая песня…

— Я б хотел её посвятить тебе… Надя слушает, и слёзы льют по её щекам. Она узнаёт в песне два других образа. С мужиком всё понятно… Но зачем он так с ней?

— Тебе Лёва очень нравится? Как он к тебе относится?

— Это сообщение от «соавтора». — Я сразу почувствовала, что ты не «просто друг, никто», как он мне о тебе сказал…

Ох… как… Несколько часов назад Лёва ей написал: «Ну, как не любить такую? Обнимаю… до обморока…» Как-то всё рушиться… Всё летит в тартары… Она упрашивает его включить скайп…

— Да! Ты мне НИКТО! — кричит на неё Лев. — Даже не НИКТО! Ты — мой компьютерный кошмар! Я просто протянул тебе руку помощи. Хотел, чтоб ты не комплексовала! А ты… возомнила о себе! Твои стихи — пошлый интим! Я устал хлюпать в твоей грязи! Меня мои знакомые спрашивают о тебе, интересуются твоими странностями, а я отмалчиваюсь… Не лазай у меня по карманам! Ты убила мою любовь к тебе своими требованиями!

Боль, боль, боль… Вот и повторилось «Тридцать семь». Надя заблокирована Асланом на всех сайтах. У себя на стене он пишет стихи. Интернет — большая деревня. Поэтому эти стихи люди ей шлют в личку. «Хромая цыганка». У Нади прадед был цыганом… Безысходность… Если Лев докатился до такого… Страшно. Никому ничего нельзя доверять. Нет сил жить…

Волнами накатывает отчаянье, жалость к Лёве… Вдруг лучиком блеснёт надежда, но после очередного выпада Аслана — опять отчаянье…

 

Я буду ждать всю жизнь, твою ль? Мою?

Когда меня поймёшь… Иль, может я пойму?

Молить и верить разуму назло,

Чтоб вопреки… Тебе во всём везло.

 

Всё в Божьей воле… Преподан урок…

Хоть между пальцев ускользает прок,

Зияет страшной раной пустота,

В том месте, где носила я тебя.

 

И разворочена у сердца колыбель,

И без ладошки холодна постель.

Всё перепуталось, реальность и игра.

Тот краткий миг… МЫ жили? Я ЖИЛА?

 

Надя глядит в окно… Виктор, сосед из дома напротив, вывез на прогулку сына. Сашку уже 18. У него очень тяжёлая форма ДЦП. Отец как-то показал Наде своё стихотворение:

 

Есть на земле Человечек

Очень мне близкий… родной!

Знает неМАЛО словечек,

А красоты… неземной!

 

Флюгером нос гордо реет,

Мягко крадутся усы.

«Ляпами» двигать умеет

Тоже немалой красы!

 

Любит неМНОГО покушать,

Ночью мозги «покрутить».

Музыку может послушать

И «кинозал» посетить.

 

Главный в семье «целовальщик»!

Любит он шум и гостей.

Правда… «тяжелый» чуть!… мальчик,

Это, видать, от костей.

 

Ну, а в душе он мечтатель…

Любит и радует всех!

Душ наших он «врачеватель»

И обречен на успех.

 

Было ему восемнадцать,

Выглядит, правда, на шесть.

«Минусов» в нем… штук пятнадцать»,

Но и «плюсов» ведь не счесть.

 

Лучший парнишка из лучших!

И пока хватит нам сил…

Будем « тянуться… за уши!»,

Чтоб был он счастлив!…и Жил!…

Есть на земле… наш Сашуля!…

 

Надя тогда плакала. Написалось стихотворение:

 

И опять я пишу о Любви…

Только слово бы не измочалить,

Не судить никого, не печалить,

Ведь стоит оно в самом начале

И вершиной на нашем пути.

 

И опять я пишу о Любви…

Что по смыслу приближена к Счастью,

Состраданью, теплу и участью,

Что дышать помогает в напастях,

Что является центром Земли…

 

И опять я пишу о Любви…

Что идёт вместе с кем-то на муки…

Что безрукому даст свои руки,

Что безумных возьмёт на поруки,

Не гадая, что там, впереди…

 

И опять я пишу о Любви…

Что не спит над больного постелью,

Отгоняя и боль, и смятенье,

О Любви, равнозначной терпенью,

Что огнём не пылает в груди…

 

И опять я пишу о Любви…

Разве страсть Её больше достойна,

Всё ища своего непокорно?…

Пусть лампадка мерцает спокойно,

Я опять напишу о Любви…

 

Аслан обвинил Надю в графоманстве. Грохотал по сайтам, «развенчивая» церковников, проповедников и апостольскую любовь… Прав он был отчасти… Зашкаливает порой «правдолюбие»… Но, ох, как сложно всё! Она вспомнила его рассказ, как он провёл ночь с одной женщиной, проводил на работу… А в дверном проёме встретился взглядом с глазами, полными тоски, и… утешил. Жалость? Любовь? Неуважение к обеим женщинам? Как разобраться?! Чем мнение Нади имеет больше прав быть, если на выходе — раздражение? И нет этой самой любви, удовлетворённости.

Аслан снился во сне… Плохо как-то… Она знала, что нельзя верить снам… Гнала мысли. Но как-то раз приснилась его бабушка с иконой Богородицы. Надя знала о бабушке по рассказам Аслана. Сон был ярким… Она не удержалась. Нашла возможность написать о нём Аслану. В ответ — опять буря негодования в адрес «святоши».

Аслан разместил стихотворение. О любви. Опять, как он это понимает. И опять о том, что надо любить, не «проповедуя», и душой, и телом… Надя ушла «в затвор». Ничего не читала и не слушала в инете. Но стихотворение всё равно «приплыло» к ней спустя три дня… Аслан «отметил» в заметке её друзей…

— Почему ты не сказала мне о стихотворении? — спросила она подругу.

— Не хотела тебя взвинчивать… Это стихотворение мне, наш спор о любви. Я ж ему когда-то привела слова апостола Павла. Лев сказал, что это просто набор слов… А ты сейчас в таком состоянии…

— Ничего ты не понимаешь… Видишь, моё состояние не зависит от того, знаю ли я то, что он пишет… Этот спор продолжается в наших душах. Нас обоих где-то терзает совесть. Но мы не хотим устранять причины внутри нас… Мы боремся с внешними раздражителями, в подсознании чувствуем дискомфорт, но не знаем, что с ним делать…

Надя показала стихотворение Пашке.

— Все бабы дуры, да? Это стихотворение написано ТЕБЕ… Но опять так, чтоб особо не нести ответственность… Чтобы и твоя подруга, и ещё кто-нибудь, могли увидеть себя. Но… он сделал свой шаг. А мне и ревновать впору после таких стихов!

«Ты прав. ПРОПОВЕДОВАТЬ НЕ НАДО! Надо любить. Адвокатской любовью… Прости меня… Что не хватило у меня её. Прости… Что, да… Хотелось что-то для себя… Тепла и понимания… Прости за то, чего мне не дано понять в тебе… В одном ты не прав, Лёв… Я не ведьма и не дьявольская усмешка… Лукавство… есть наверняка, но не в том, где ты видишь… Негоже человека учить вере, Лёва. И уничижать Бога, в Которого верит другой. И в твоей, и в моей правде Истины совершенной нет. Лёва! Хороший! Давай прекратим в душах спорить друг с другом! Ну, люблю я (стараюсь), как умею! И тебя в том числе! Ну, хватит нам радовать, кого не надо!» — так написала Надя Льву, найдя старую заметку, в обсуждении которой он участвовал. Она надеялась, что он прочтёт… Правило бумеранга… Оно работает всегда… Просто иногда с задержкой. Впрочем… Так ли важно, прочтёт ли Аслан. Правило бумеранга… Обиду, недовольство, нужно в первую очередь побеждать в себе, если хочешь, чтоб кто-то лишился такого отношения к тебе. Это уже проверено опытом. Только… Как это трудно.

 

Я люблю тебя, кем бы ты ни был…

Дал мне Бог… Хоть тебе не понять.

Отправляю плохое всё в небыль,

А хорошее будет взрастать…

 

Наступило вдруг, враз исцеленье,

На душе и легко, и светло…

Видно, Богом дано мне прощенье…

И, быть может, тебе заодно…

 

Я люблю… Ну, а Он-то тем паче!

Вижу немощь… Но Врач всемогущ!

На Кресте прейскурант весь оплачен

За леченье… Спокойна, молюсь…