Одиссей-16. Новый перевод
Песнь шестнадцатая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
А свинопас с Одиссеем в то время, поднявшись с постелей,
Яркий огонь в очаге развели и, достойный бессмертных,
Завтрак на всех приготовили. Вдосталь насытясь, погнали
К пастбищам дальним свиней пастухи. К Телемаху, который
Шёл им навстречу, собаки знакомые кинулись дружно.
Ласковый визг их заслышав, сказал Одиссей благородный:
«Добрый хозяин! Там кто-то идёт по дороге – товарищ
Твой или верный знакомец. Собаки к нему припустили,
Машут хвостами беззлобно. А вот и шаги раздаются».
Слов он еще не докончил, как в двери вошёл торопливо
Сын Одиссея. Евмей удивлённый поднялся с сиденья,
На пол сосуд уронив, в чём он смешивал чистую воду
С нежно-пурпурным вином. К своему господину навстречу
Бросился он и, подобно отцу, что лет двадцать в разлуке
С сыном родным находился и малую даже надежду
Видеть его потерял, – он лицо его, волосы, руки
Стал целовать, и из глаз свинопаса полились ручьями
Светлые слёзы. Такие слова он сказал Телемаху:
«Ты ль, ненаглядный мой свет, Телемах, возвратился? Тебя я,
В Пилос отплывшего, видеть уже не надеялся больше.
Милости просим, войди к нас, дитя моё милое. Дай мне
Очи тобой насладить, возвратившимся в дом свой. Доныне
В поле не часто к своим пастухам приходил ты. Всё время
В городе жил средь народа. Знать, было тебе не противно
Видеть, как в доме твоём без стыда женихи развлекались».
Сын Одиссеев разумный ответствовал так свинопасу:
«Правду сказал ты, отец. Но теперь для тебя самого я
Здесь. Повидаться пришёл я с тобою, Евмей, чтоб проведать,
Дома ль еще Пенелопа иль браком уже сочеталась
С кем-нибудь из женихов; а законное ложе пустое
В спальне стоит одиноко, покрытое злой паутиной».
Так, отвечая ему, говорил свинопас богоравный:
«Верность тебе сохраняя, в жилище твоём Пенелопа
Ждёт твоего возвращенья с тоскою великой и тратит
Долгие дни и бессонные ночи в слезах и печали».
Так говоря, у него он копьё медноострое принял.
В дом в это время вступил Телемах, перейдя через низкий
Гладкий порог. Перед ним Одиссей встал поспешно с сиденья.
Но Телемах отказался от места: «Сиди, незнакомец.
Здесь для меня, как мне кажется, тоже местечко найдётся».
Так он сказал. Одиссей возвратился к застолью. Евмей же
Прутьев зелёных охапку принёс и покрыл их овчиной.
Сын Одиссеев возлюбленный сел на неё. Деревянный
С мясом, от прошлого дня сбережённым, поднос перед милым
Гостем поставил усердный Евмей свинопас. И большую
С хлебом корзину принёс. И наполнил до самого края
Вкусно-медвяным вином деревянную чашу. Потом он
Сел за добротный обед с Одиссеем божественным рядом.
Подняли руки они к приготовленной пище. Когда же
Был удовольствован голод их сладким питьём и едою,
Так свинопасу сказал Телемах богоравный: «Отец мой!
Кто чужеземный твой гость? На каком корабле он в Итаку
Прибыл? Какие его привезли корабельщики? В край наш
Посуху нету возможности и даже бессмертным добраться».
Так отвечал Телемаху Евмей, свинопас богоравный:
«Всё расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать.
Он уроженец широкоравнинного острова Крита.
Много за жизнь городов посетил, говорит, и немало
Странствовал. Так для него уж судьбиною соткано было.
Ныне ж, бежав с корабля от феспротов, злодеев коварных,
В хижину нашу пришёл он. Тебе я его уступаю.
Делай что хочешь. Твоей, господин, попросил он защиты».
Сын Одиссеев разумный ответствовал так свинопасу:
«Добрый Евмей! Ты для сердца печальное слово сказал мне.
Как же могу я в свой дом пригласить твоего чужеземца?
Я еще молод. Еще я своею рукой не пытался
Дерзость врага наказать, мне нанёсшую злую обиду.
Мать же, рассудком и сердцем колеблясь, не знает, что выбрать,
Вместе ль со мною остаться и дом содержать наш, как прежде,
Честь Одиссеева ложа храня и молву уважая,
Или всему предпочесть из ахейцев того, кто усердней
Ищет супружества с ней и дары ей щедрее приносит.
Но чужеземцу, которого гостем ты принял, охотно
Мантию я подарю, и красивый хитон, и сандалий
Пару удобных, и меч от меня он получит двуострый.
После и в сердцем желанную землю его я отправлю.
Пусть он пока поживёт у тебя, под твоею заботой.
Платье сюда я немедля пришлю и запасы к застолью,
Чтобы тебя и домашних твоих от убытка избавить.
В город ходить к женихам я ему не советую. Слишком
Буйствовать любят, в поступках своих необузданно-дерзки.
Могут обидеть его. Для меня это будет прискорбно.
Сам же я их укротить не могу. Против многих и самый
Сильный бессилен, когда он один. Одинокий – не воин».
Царь Одиссей хитроумный ответствовал так Телемаху:
«Если позволишь ты мне, мой прекрасный, сказать откровенно –
Милым я сердцем жестоко досадую, слыша, как много
Вам женихи беззаконные здесь оскорблений наносят,
Дом захватив Одиссея и сына его Телемаха.
Знать бы желал я, ты сам своей волей подобное сносишь?
Или народ ненавидит тебя, по внушению бога?
Или, быть может, ты братьев винишь, на отважность которых
Муж полагается каждый при общем великом раздоре?
Если б имел я отвагу твою молодую и силу,
Сразу бы, только заслышал о том, что вернулся в жилище
Сам Одиссей (а на это еще не пропала надежда),
Или любимейший сын Одиссея, туда бы проникнул
Я, чтобы выгнать разбойную шайку. А силы не хватит,
Лучше погибнуть с бандитами в схватке, чем видеть, как нагло
В доме чужом обижают они и гостей, и хозяев; как жадно
Хлеб и вино расточают, запасы обители царской;
Главного дела – женитьбы – нимало не мысля окончить».
«Добрый наш гость, – отвечал рассудительный сын Одиссеев, –
Всё расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать.
Нет, ни мятежный народ не враждует со мною, ни братьев
Также моих не могу я винить, на отважность которых
Муж полагается всякий при общем раздоре, поскольку
В каждом колене у нас, как известно, всегда лишь один был
Сын. Одного лишь Лаэрта имел прародитель Аркесий.
Сын у Лаэрта один – Одиссей. Одиссей богоравный
Прижил меня одного с Пенелопой. И был я младенцем
Здесь им оставлен. А дом его жадные заняли люди.
Все, кто на разных у нас островах и сильны, и богаты,
Первые люди Дулихия, Зама, лесного Закинфа,
Знатные люди Итаки жену Одиссееву нагло
Нудят ко браку и наше именье безудержно грабят.
Мать же ни в брак ненавистный не хочет вступить, ни от брака
Средств не имеет спастись. А они пожирают нещадно
Наше добро, и меня напоследок, наверно, погубят.
Правда, того мы не знаем, что в лоне бессмертных сокрыто.
Ты же, наш верный Евмей, поспеши к Пенелопе с известьем,
Что её сын невредимым вернулся в Итаку. Пусть знает
Только об этом она. Никому обо мне ни полслова
Не говори – женихи чуть не все ко мне злобой пылают».
Так Телемаху ответил Евмей, свинопас благородный:
«Знаю, всё знаю, хозяин прекрасный, и всё, что велишь ты,
Будет исполнено. Ты же еще мне скажи, не сходить ли
К деду Лаэрту? Я знаю от верных людей – заскучал он
После отплытия в Пилос любимого внука. Из дома
В сад не выходит. Скажу я к Лаэрту. Порадую старца».
Сын Одиссеев разумный ответствовал так свинопасу:
«Жаль! Но его мы оставим без вести до нужного часа.
Ты ж, увидав Пенелопу, скорей возвращайся, тихонько
Ей подсказав, чтоб она в полной тайне к Лаэрту послала
Ключницу нашу – она лучше всех приказанье исполнит».
Взял свинопас у порога подошвы, к ногам прикрепил их
Крепкой тесьмою из кожи и в город пошёл. От Афины
Не были скрыты ни сборы Евмея, ни выход из дома.
Тотчас явилась богиня – красивою, стройною девой,
Равно искусной во всех рукодельях. Вошла она в двери,
Но незаметно для внука Лаэртова. Сын же Лаэрта
Видел Палладу. Не всем представляются боги, являясь
Миру живых. Но собаки увидели также Афину.
Лаять не смея, они заскулили в испуге, и дружно
Двор свинопаса покинули. Тут головою богиня
Знак подала Одиссею, чтоб вышел тихонько за нею.
Тайная встреча у них состоялась в тени у ограды.
Слово к нему обращая, сказал Паллада Афина:
«Друг Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный.
Можешь теперь же открыться и всё рассказать Телемаху.
Оба, условившись, как женихам приготовить погибель,
Вместе идите немедля в столицу. Сама я за вами
Тут же явлюсь. И наш мстительный бой совершим неотложно».
Быстро жезлом золотым прикоснулась она к Одиссею.
Тотчас опрятно и вымытым чисто хитоном покрылись
Плечи его. Он возвышенней сделался станом. Моложе
Смуглым лицом. Постаревшие щеки смягчились румянцем.
Чёрной густой бородою покрылся его подбородок.
Прежний вернула лжестраннику образ Афина Паллада.
В хижину снова вошёл Одиссей. Телемах изумлённый
Очи потупил. Он думал, что видит бессмертного бога.
В страхе к отцу обратившись, сказал Телемах Одиссею:
«Странник! Не в прежнем теперь предо мной ты являешься виде.
Платье не то на тебе. И совсем изменился твой образ.
Верно, один из богов ты, владык беспредельного неба.
Будь же к нам благостен. Золота много тебе принесём мы
Здесь с гекатомбой великой. А ты нас, могучий, помилуй».
Сыну ответствовал так Одиссей, в испытаниях твёрдый:
«Нет, я не бог. Как дерзнул ты бессмертным меня уподобить?
Я Одиссей, твой отец, за которого с тяжким страданьем
Столько обид ты терпел, притеснителям злым уступая».
Так он сказал, и обнял Телемаха, и с тёмной ресницы
Пала на землю слеза – удержать её был он не в силах.
Но, – что пред ним был желанный отец, не поверя, –
Снова ему возражая, сказал Телемах богоравный:
«Нет, не отец Одиссей ты, но демон, своим чародейством
Очи мои ослепивший, чтоб после я горестно плакал.
Смертному мужу подобных чудес совершать невозможно
Собственным разумом. Может лишь бог превращать во мгновенье
Волей своей старика в молодого, а юношу в старца.
Был ты сначала старик, неопрятно одетый. Теперь же
Вижу, что свой ты богам, беспредельного неба владыкам.»
Так он сказал, и ответил ему Одиссей хитроумный:
«Нет, Телемах. Не чуждайся отца, возвращённого в дом свой.
Также и бывшему чуду со мной удивляйся не слишком.
К вам никакой уж другой Одиссей никогда не вернётся,
Кроме меня, претерпевшего в странствиях много и ныне
Волей богов приведённого в землю отцов через двадцать
Лет. А моё превращение было богини Афины,
Мощной волшебницы, дело. Возможно ей всё. Превращён был
Прежде я в старого нищего ею, потом – в молодого,
Крепкого мужа, носящего чистое платье на теле.
Вечным богам, беспредельного неба владыкам, легко нас,
Смертных людей, наделять и красой, и лицом безобразным».
Так он сказал Телемаху. А сын в несказанном волненье
Пламенно обнял отца с нескрываемым громким рыданьем.
В сердце тогда им обоим проникло стремление плача.
Так же, как стонет орёл или сокол, когда бессердечный,
Злобный охотник из их родового гнезда неокрепших
Выкрадет тайно птенцов, – Телемах с Одиссеем стонали
В доме Евмея и горькие слёзы потоками лили.
Так бы, наверно, они простояли до ночи, когда бы,
Стон прерывая, отца не спросил Телемах благородный:
«Как же, отец, на каком корабле и дорогой какою
Прибыл ты к нам на Итаку? И кто эти славные люди,
Что сослужили тебе благородную, честную службу?»
Сыну ответстовал так Одиссей, в испытаниях твёрдый:
«Всё я, мой сын, расскажу, ничего от тебя не скрывая.
К вам привезли меня славные гости морей феакийцы.
Всех, кто их помощи просит, они провожают до места,
Как бы оно далеко от их родины не отстояло.
Видимо, крепко я спал, когда бухты Итакской достигли
Мы с феакийцами. Слава им – вынесли спутники с честью
Спящего сном беспробудным, а с ним и мой груз драгоценный.
Щедро меня, отпуская в дорогу, они одарили
Золотом, медью и платьем богатым. По воле бессмертных
Всё это спрятано в гроте глубоком в соседнем заливе.
Послан сюда я богиней Афиной затем, чтоб с тобой нам
Вместе врагов уничтожить, так нагло занявших жилище
Нашего древнего рода. Теперь бы хотелось узнать мне,
Сколько их там, и откуда они, и удастся ли нам уничтожить
Этот разбойный народ, только к силе своей прибегая?»
Так он сказал, и ответил ему Телемах благородный:
«Слышал я много, отец, о деяньях твоих многославных;
Как ты разумен в советах, какой копьевержец могучий.
Но о несбыточном мне ты сейчас говоришь – невозможно
Двум нам со всею толпой женихов обнаглевших бороться.
Должен ты знать, что числом их не десять, не двадцать. Гораздо
Больше их в банде. А впрочем, я всех назову по порядку.
Только с Дулихия к нам пятьдесят поселилось сначала
Злостных нахлебника, да чуть позднее подъехали двое.
Знатны все родом они, шесть служителей с ними. С Закинфа
Прибыло двадцать. А с тёмнолесистого Зама позднее
Двадцать четыре. Все знатных отцов сыновья. Напоследок
К ним мы и двадцать причесть из Итаки должны, при которых
Фемий, певец благородный, глашатай Медонт и проворных
Двое рабов, соблюдать за обедом порядок искусных.
Если с такою толпою бороться одни мы замыслим,
Будет нам горькая месть. Твой возврат нам погибельным станет.
Лучше подумай о тех земляках, кто бы помощи руку
Смог нам сегодня подать. Это будет для нас безопасней».
Сыну ответствовал так Одиссей, в испытаниях твёрдый:
«Выслушай то, что скажу, и в уме сохрани, что услышишь.
Если бы Зевс Громовержец с Палладой в помощниках наших
Были, то стали ль тогда мы с тобою приискивать новых?»
Так он сказал, и ответил ему Телемах богоравный:
«Подлинно ты мне помощников верных назвал. Правда, в небе
Оба они высоко обитают, да правда и то, что
Смертным страшны, но и равно владыкам бессмертным опасны».
Сыну ответствовал так Одиссей, в испытаниях твёрдый:
«Оба они не останутся долго от нас в отдаленье
В час воздаянья, когда у меня с женихами в жилище
Царском последний Ареев расчет смертоносный начнётся.
Завтрашним утром, лишь только подымется Эос, ты в город
Сразу пойдёшь. Там останься в толпе женихов многобуйных.
Позже туда я приду с нашим верным Евмеем под видом
Старого нищего в рубище бедном. Когда же ругаться
Станут они надо мною в жилище моём, то не дай ты
Милому сердцу свободы, и, что б ни терпел я, хотя бы
За ноги вытащен был из палаты и выброшен в двери
Или хотя бы в меня чем швырнули – ты будь равнодушен.
Можешь, конечно, сказать, чтоб умерить их буйство, да только
Кроткое слово они не услышат, всё будет напрасно.
Но предназначенный день их погибели близко. Терпенье!
Слушай теперь, что скажу, и заметь про себя, что услышишь.
Я в ту минуту, когда свой совет мне на сердце положит
Втайне Афина, тебе головою кивну. Ты, заметя,
Все из палаты, какие ни есть там, доспехи Арея
Вверх отнеси и оставь их, сложив возле выхода в кучу.
Если ж, приметив, что в нашей палате оружья не стало,
Спросят о нём женихи, ты ответь им – от выпивок частых
И от курений застольных оно заржавело изрядно.
Да и опасно его здесь хранить, как мне Зевс навевает
Мысль осторожную, – может вражда разгореться некстати
Между нетрезвых гостей, и тогда торжество омрачится
Кровью ненужной. К руке прилипает по пьянке железо.
Нам же двоим два копья, два меча ты оставишь и с ними
Два понадёжней щита приготовишь из кожи, чтоб взять их
В руки, как только наступит минута великого мщенья.
Зевс Громовержец с богиней Палладой, уверен я, ум их
Пьяный безумьем ослепят. Теперь же надёжно запомни.
Если ты вправду мой сын и от крови моей происходишь,
Тайну храни, чтоб никто о моём возвращенье не сведал,
Будь то Лаэрт, мой отец, будь Евмей, свинопас, будь служитель
Царского дома какой, будь сама Пенелопа. Мы двое –
Ты лишь да я – наблюдать за придворными станем. Подвергнем
Их испытанью, чтоб выведать, кто нас по-прежнему любит
Или давно оскорбляет в разврате своём и бесчестье» …
Так говорили они, обсуждая план мести великой.
В эти минуты могучее судно, носившее в Пилос
Сына героя Троянских сражений, к столице Итаки
Шло по старанью гребцов. Вот и пристань уже показалась.
Дружно итакцы на берег песчаный усилием общим
Вынесли судно смолёное. Быстро сгрузили подарки
От Менелая-царя и снесли их в стоявший у бухты
Клитиев дом. И немедленно вестник пловцами к царице
Послан был, чтобы сказать, что её Телемах возвратился.
Этот посланник дорогою встретил Евмея, и вместе
В дом Пенелопы вошли они с доброю вестью. Сказали,
Что было велено им, и покинули тут же обитель.
Радость вселилась в печальное сердце царицы, но хмуро
Встретила новость толпа женихов. Из жилища царицы
Вышли они и у лавки сошлись за высокой оградой.
Так говорить им тогда Евримах, сын Полибиев, начал:
«Горе нам, братья! Закончилось всё не по нашим задумкам.
Нужно скорей снарядить нам корабль и отправить к засаде,
Чтобы товарищи наши зазря Телемаха не ждали».
Кончить ещё не успел Евримах, как на пристань взглянувший
Знатный жених Емфином увидал подошедшее судно.
Снасти и вёсла на нём убирали пловцы. Обратился
С радостным смехом к товарищам он: «Не трудитесь, однако,
Вести своей посылать понапрасну. Они возвратились.
Видно, их бог надоумил какой иль увидели сами
Быстро бегущий корабль, а настигнуть его не успели».
Так он сказал. И они всей толпой заспешили на пристань.
Выдвинув судно на берег, команда его разгрузила.
А женихи подошли к мореходам. На все их вопросы
Лишь Антиной, сын Евпейтов, надменно и глухо ответил:
«Горе! Бессмертные сами его от беды сохранили.
Каждый мы день на вершинах безлесых в дозоре сидели
Друг перед другом. Когда же светило за море спускалось,
Берег покинув, мы плавали на корабле быстроходном,
Тщетно надеясь, что встретим его и немедля погубим.
Но, видно, демон какой-то его проводил до Итаки.
Впрочем, и здесь мы погубим его, окажись он случайно
В поле один или где-то еще. Но терпеть ожиданья
Мы не должны, чтобы нашей задумки нескладной не смог он
Людям поведать. Иначе решеньем народа мы будем
Изгнаны всею командой из нашей любезной отчизны».
Тут, обратившись к собранью, сказал Амфином благородный,
Нисов блистательный сын, от Аретовой царственной крови;
Злачный Дулихий, пшеницей богатый, покинув, в Итаке
Он отличался от всех женихов и самой Пенелопе
Нравился умною речью, благими стремленьями полной;
Так, обратившись к собранью, сказал Амфином благородный:
«Нет! Посягать я на жизнь Телемаха отнюдь не желаю.
Царского сына убить – это страшно-безбожной дело.
Прежде богов вопросите, какая на это их воля.
Если же Зевсом одобрено будет намеренье ваше,
Сам я его поразить соглашусь и других на убийство
Вызову. Если же Зевс запретит, мой совет – воздержитесь!»
Так он сказал, и другие разумную речь подтвердили.
После все вместе они возвратились в обитель царицы
И разместились в застолье богатом на стульях узорных.
Но Пенелопа премудрая, дело иное задумав,
Вышла к своим женихам многобуйным из женских покоев.
Слух к ней дошёл относительно замыслов чёрных о сыне.
Всё благородный глашатай Медонт ей открыл. И поспешно,
Взяв двух служанок с собою, она, божество меж другими,
Вышла в палату, в которой её женихи пировали.
Возле колонны, собой потолок подпирающей, стала,
Щёки закрыла своим головным покрывалом блестящим
И к Антиною сидящему гневную речь обратила:
«Злой кознодей! Антиной необузданный! Словом и делом
Ты из товарищей самый разумный – так нынче в Итаке
Все утверждают. Но где же и в чём твой прославленный разум?
Бешеный! Что побуждает тебя Телемаху готовить
Злую погибель? Зачем ты сирот притесняешь, любезных
Зевсу? Неправ человек, замышляющий ближнему злое.
Или забыл, как отец твой сюда прибежал, устрашённый
Гневом народа, которым гоним был за то, что, приставши
К шайке тафийских разбойников, с ними ограбил феспротов,
Наших союзников верных? Его здесь народ порывался
Смерти предать и готов у него из груди был исторгнуть
Сердце; и всё, что имел он в Итаке – предать истребленью?
Но Одиссей, за него заступившись, народ успокоил.
Ты ж Одиссеево грабишь богатство, жену Одиссея
Мучишь своим сватовством, Одиссееву сыну готовишь
Смерть. Удержись!! Говорю и тебе и другим в разумленье».
Тут Евримах, сын Полибиев, так отвечал Пенелопе:
«О многоумная старца Икария дочь, Пенелопа!
Будь беззаботна. Зачем ты такой предаёшься тревоге?
Не было, нет и не будет из нас никого, кто посмел бы
Руку жестоко поднять на любимца богов Телемаха.
Нет! И покуда я жив и покуда очами я землю
Вижу, тому не бывать! Иль скажу перед всеми, и верно
Сбудется слово моё – обольётся убийца своею
Кровью, моим поражённый копьём. Одиссей (не забыл я)
Брал здесь нередко меня на колени и лучшее мясо
В руки давал и вина благовонного выпить глоточек.
Вот почему из людей я всех больше люблю Телемаха.
Нет! Никогда он убийства не должен страшиться, по крайней
Мере от нас, женихов. Но судьбы избежать невозможно».
Так говорил он, её утешая, а мыслил иное.
А Пенелопа, к себе возвратившись, там в светлых покоях
Плакала горько о милом своём Одиссее, покуда
Сладкого сна не свела ей на очи богиня Паллада.
Смерклось, когда к Одиссею и к сыну его возвратился
Старый Евмей. Он нашёл их, готовящих ужин из взятой
В стаде на пастбище возле жилища свиньи годовалой.
Прежде, однако, явившись незримой, богиня Афина
Лёгким ударом таинственной трости своей превратила
Воина Трои, могучего мужа, в бессильного старца,
В рубище жалком, чтоб добрый слуга, сохранять не умевший
Тайны великой, не бросился в город порадовать ею царицу.
Встретив его на пороге, сказал Телемах: «Наконец ты,
Честный Евмей, появился. Скажи мне, что видел и слышал.
В город вернулись из хитрой засады мои лиходеи?
Или сидят и меня стерегут вдоль бурливой дороги?»
Так, отвечая, сказал Телемаху Евмей благородный:
«Если признаться, то мысли такой у меня не возникло.
В городе я об одном лишь заботился – как бы скорее
Данное мне порученье исполнить и к вам возвратиться.
Правда, дорогою в город я встретился с вестником бодрым
Тех мореходцев, с которыми плавал ты в Пилос. Он первым
Весть о тебе сообщил Пенелопе. Потом уж тихонько
Я передал ей всё то, что вы мне накануне сказали.
Только добавлю одно, что я видел с Эрмейской вершины.
В пристань Итакскую судно входило. На палубе много
Воинов было. Щиты их и копья на солнце сверкали.
Это, подумал, они. Ну а так ли на деле, не знаю».
После того, как он это сказал, Телемахова сила
Лёгкой улыбкой блеснула в отцовские очи, Евмею
Неощутимо-невнятной. Закончив работу и пищу
На очаге приготовив, они, и вином и едою
Душу и тело согрели, и тихо призвали Морфея,
И удалились к постелям, и сон ниспослали им боги.
17.04.15 г.,
Великий пяток
КОНЕЦ ШЕСТНАДЦАТОЙ ПЕСНИ
