Илья из Муромских лесов (продолжение)
ИЛЬЯ ИЗ МУРОМСКИХ ЛЕСОВ
Былина
(Продолжение)
* * *
Как в Чернигове звон! В вольном городе праздник народный.
Плещет в чаши вино белопенной рекой полноводной.
Ради славы Ильи, ради краха ордынской напасти
Пощедрели купцы, и вельможи, и прочие власти.
Сам черниговский князь предлагает Илье угощенья –
Подставляет ему то вино, то медок, то варенье:
«Оставайся, Илья. Будешь первый мой друг, воевода.
Ох, как сила нужна для смиренья бояр и народа…»
Мрачно смотрит Илья, отстраняет ковши и тарелки,
Не по нраву Илье вот такие застольные сделки:
«Крепко поишь ты, князь, славно потчуешь хлебом да солью,
Но не дело, мой князь, воевать мне с черниговской голью.
Хоть и гол твой народ, а уж воздухом, точно, богаче.
Душно здесь у тебя… Да и ехать пора мне, тем паче...»
Умолкает Илья, тяжким взглядом застолье обводит,
Надевает свой шлём и в ограду из гридны выходит…
* * *
«Эге-гей, мужики! – говорит он, поклон отбивая. –
Кто ответит из вас, где на Киев дорога прямая?
Как мне Сивку пустить – чтоб не дальним путём, не окольным,
А до ночи префдстать перед Киевом-градом престольным?»
Тихнет гул мужиков. Вот один приподнял бородищу:
«Коль окольным путём, ехать вёрст, может статься, и тыщу.
Ну а ближним путём, то получится втрое короче,
Да скакать по нему – не доскачешь не только что к ночи…»
Долу смотрит мужик. Помолчав, продолжает вздыхая:
«Этот путь не про нас. Про него нынче слава плохая.
Кто не ездил туда – не калека, так просто покойник.
Залегает большак Соловей, чудо-юдо-разбойник».
Усмехнулся Илья. Говорит: «Если волка бояться,
Тридцать лет на печи мог еще бы я лёжнем валяться.
Укажи-ка мне путь – не под тысячу вёрст, а под триста.
Чем от княжеских вин, лучше слечь от разбойного свиста!»
* * *
Вот и едет Илья, головой удивлённо качая.
Размышляет Илья: «Это что за беда за такая!
Кто не слаще наврёт, кто не звонче да шибче просвищет,
Тот у нас на Руси разудалую славушку сыщет.
Как бы тех Соловьёв да вралей без числа и без счёту
Всех бы вместе собрать да заставить работать работу,
Как бы враз мужику за сохою вольнее вздохнулось,
Как бы шибко врагу, что косится на Русь, поперхнулось!»
* * *
Вот и едет Илья. Вот и видит на дубе высоком
Прикорнул Соловей – не поводит ни ухом, ни оком.
Мирно спит Соловей, только храп над землёй раздаётся,
Только дуб вековой до зелёной до травушки гнётся.
«Это что за сверчок? Или мне померещилось часом?
Нет! И вправду сверчит!» - грянул Муромец спящему басом.
Задрожало, как листья осины, разбойное чудо.
«То-то! – молвил Илья. – Мы ведь тоже свистаем не худо…»
* * *
Ой вы, гусли мои! Золочёные звонкие струны!
Петь бои да бои – уж не так мы, пожалуй, и юны.
На часок на другой мы расстанемся с нашим героем,
На лирический лад золочёные струны настроим.
По лесам да полям, где колдует кудесница осень,
Мы отправимся в путь, да и всех за собою попросим.
Будем тихо идти, красотой древних мест любоваться.
Так, глядишь, и дойдём до столицы Руси, может статься.
* * *
А в столице Руси у бояр да у знати веселье.
Светлый киевский князь не скупится на крепкое зелье.
«Слава Богу, друзья! – говорит он застолью, подвыпив. –
Шла на Киев орда, да, на счастье, нашла на Чернигов.
Вот как грянет мороз, будет песня разбойников спета.
Чует сердце моё, не видать им победы до лета!
А до лета, друзья, мы и сами здесь силушку скопим.
Пусть порыщут пока по лесам да черниговским топям…»
* * *
Шум и гам за столом. Говори сын поповский Алёша:
«Ты, Добрыня, босяк. И на что это только похоже.
Ешь и пьёшь, пьёшь и ешь. Никакого с тобою нет сладу.
Чтоб поменьше краснеть, я к смоленским купцам пересяду».
От обиды такой приподнялся Добрыня со стула,
Да заметил, как ест, наклонившись над чашкой, Микула.
«Ну-ка ты, оратай! – говорит он. – Чем стукать здесь ложкой,
Лучше б в поле пошёл да маленько прошёлся бы с сошкой».
Селянинович встал. На обидчика смотрит, мигая.
Вдруг смекнулась ему мужиковская хитрость такая:
«Не смотри в чужой рот – оботри бородищу рукою:
Словно невод травой, борода засорилась лапшою!»
Трёт Добрыня усы, чешет бороду гребнем слоновым,
Не найдя ничего, начинает расчёсывать снова,
Вдруг таращит глаза: «Чтоб споткнуться тебе, пустомеля!
Где ей взяться, лапше? Ведь лапшу мы в помине не ели…»
* * *
В гридне хохот стоит. Потешается знать над Добрыней.
А Добрыня молчит. Он то белый, то красный, то синий.
«Ладно, – думает он. – Миг наступит с тобой расквитаться.
Этот дьявольский смех будет долго тебе вспоминаться».
Золотого вина он до верху в бокал наливает
И, косясь на обидчика, залпом его выпивает.
«Ты глоточками пьёшь, и от них точно девица млеешь,
А вот так, как Добрыня, – сто лет проживёшь, не сумеешь».
* * *
Но, встречая гостей, вдруг запели фанфары и трубы.
А кому же ристалища в городе стольном не любы?
Вмиг столы опустели. Вся площадь гостями забита.
Много выпили-съели, теперь бы и зрелищ досыта.
А и впрямь есть на что посмотреть. – На коне горделивом,
Непомерно могучем, как дивное диво красивом,
Добрый молодец въехал во двор, плечи сажень косая,
Тело вылито словно из стали, осанка прямая.
Не сидит он в седле, а как будто летит над землёю
Тополиной пушинкой, отнюдь не являясь такою.
Отмечает толпа молодецкую стать незнакомца,
Но не это вниманье её привлекает, сдаётся.
* * *
Не один ехал всадник на дивном коне богатырском.
Притороченный к правому стремени в гневе мужицком,
Дико корчился от неудобства, позора и боли
Соловей-лиходей, неизвестных размеров дотоле.
Ни когтистой ногой, ни примятым крылом, ни прижатым
Мощным клювом своим, наподобие прочим пернатым,
Не могла шевельнуться у стремени страшная птица.
Кровь струилась из раны – нет правого глаза с косицей.
* * *
Князь Владимир – к охотнику с дивным и тучным уловом.
«Ты скажи-ка, приезжий, простым, незатейливым словом,
Кто ты родом, охотился где и какими путями
Вышел к Киеву, он ведь давно уж обложен врагами».
Отвечает приезжий: «О, солнышко наше земное!
Я крестьянин из Мурома. Тешилась хворь надо мною
Тридцать муторных лет, да еще к ним довеском три года.
Только-только, по воле трёх старцев, мне вышла свобода.
Я из Мурома в Киев. Попутно Чернигов, случилось,
У ордынского скопища вызволить. Высшую милость
Оказать мне решили черниговцы: «Будь воеводой!»
Ну, да разве могу я расстаться с моею свободой!
Мне бы в Киев скорее. Коня подгоняю уздечкой.
Вот уж мы у креста, что стоит над Смородиной-речкой.
Тут с разбойником певчим сподобил Господь повстречаться.
Хорошо ему, княже, у стремени в путах болтаться».
* * *
Князь Владимир не любит хвалебных мужицких речений.
«Если так, что же нет из Чернигова мне сообщений?»
Отвечает приезжий: «Одно на примете имею –
Мой буланый не только коней, но и ветра быстрее».
«Ну, а как я узнаю, что птица – тот самый разбойник?»
«Прикажи засвистеть, ведь разбойник пока не покойник».
«Хорошо. Засвисти, Соловей, одихматьевым свистом!»
Отвечает разбойник на русском наречии чистом:
«Ты хоть князь на Руси, и большой, только мне не хозяин.
Был когда-то хозяином мне затерявшийся Каин.
А теперь мне хозяином сделался воин искусный,
Родовитый крестьянин Илья, богатырь святорусский»
* * *
Хоть и хмурится князь, а невольно почтил мужичину:
«Будь любезен, Илья, прикажи Одихматьеву сыну
Свистнуть так, чтоб от чёртова свиста деревья погнулись,
Чтобы гости мои от недельного пира очнулись».
Дал команду Илья, а разбойный свистун отвечает:
«Кто же стянутый путами нынче свистеть начинает?
Ты распутай меня, дай мне крылья и тело расправить,
Вот тогда и смогу я опять себя свистом прославить».
* * *
Засвистел Соловей, так что тьмою подёрнулись дали,
Так что маковки все у столичных церквей послетали.
Так что знатные гости на землю толпой повалились,
А зачинщики споров полами кафтанов прикрылись.
Тут рванулся разбойник со всей своей силы живучей,
Но держал его муромец крепко рукою могучей:
«Всё. Побаловал. Хватит». – Везёт его в поле,
И срубает чурбан головы, шибко гордый дотоле.
* * *
Между тем, из Чернигова спешный гонец прибывает
И хвастливую речь мужика-простака подтверждает,
И выходит, что этот пришелец из муромской пущи
Перебил всю орду, что была неба звёздного гуще.
Ни один богатырь из былой пограничной заставы
Не поднялся пока до такой удивительной славы.
Так ли, нет ли, а, видимо, князю придётся
Пир устраивать снова, как в Киеве стольном ведётся.
* * *
Вновь заставлены в гридне столы и вином, и закуской.
Одесную от князя сидят, по традиции русской,
Те, кто славой военной на вечные веки овеян.
Рядом с князем Илья. По-особому нынче напевен
Княжий голос: «За честь нам великую выпала встреча
С новым витязем, кем бесподобно закончена сеча
Под Черниговом славным с бесчисленной мерзкой ордою,
Кто пленённым привез Соловья-лиходея с собою.
Уж давно, это я отмечаю с тревогой и грустью,
Слава дважды подряд не всходила над Киевской Русью.
Да и что-то пока одинарных я тоже не вижу.
Может, словом моим я кого из заставы обижу…»
* * *
Хмуря брови, Алёша Попович промолвил: «О княже!
Не пойму, как такое тебе примерещилось даже.
Неужели забыл ты, как Змея Тугарина оземь
Я котёл головы пред тобою на площади бросил?
И сказал ты, великий наш князь, что подобного гада
Ты еще не видал никогда, да и видеть не надо».
Князь Владимир поел осетрины, смутившись маленько,
И ответил: «Так это, Алёшенька, было давненько».
* * *
Но Добрыня Никитич плечами повёл возмущённо:
«А не мной ли Пучаевский Змей навсегда усмирённый
Поразил тебя, княже, своим небывалым размером?
И не ты ль в молодецкой заставе назвал меня первым?
И не ты ли добавил потом, что еще не родился,
Кто бы в силе со мной и в военном искусстве сравнился?».
Князь Владимир, жуя, отвечал: «Велика твоя сила.
Это всё говорил я, мой друг. Да когда это было!»
* * *
Тут Микула вступил в разговор: «Как же, граждане, можно,
Силу с силой равнять по различным делам? Будет ложно
Представленье о них. Лишь для всех одинакое дело
Завершеньем своим победителя выявит смело.
Вышло так, что дружина Вольги не могла мою сошку
Оторвать от земли. Я дружины исправил оплошку.
Что поднять не смогли три десятка бойцов именитых,
От земли отряхнув, в куст легонько забросил ракитов.
Ну а вы-то поднять мою старую сошку готовы,
Богатырской заставы бойцы, силачи-змееловы?»
Князь Владимир платком вытирает вспотевшую залысь:
«Вы бы спорить, друзья, хоть при госте моём постеснялись».
* * *
Ну, а гость, усмехнувшись в усы, говорит басовито:
«Я бы спор ваш решил очень честно и очень открыто.
Деревенской борьбой, а не киевским спором манерным.
Кто положит нас всех на лопатки, окажется первым.
Если вы и меня, деревенщины, не постыдитесь,
Поборюсь за почётное званье «Из витязей витязь»…»
Князь Владимир смеется: «Довольно сражений, ребята.
Ведь не будет пиров, станет жизнь, словно сон, пустовата».
* * *
С каждой выпитой чашей Илья всё мрачней становился.
«Ты же в Киев хотел. Вот ты в Киеве и объявился.
Но в Чернигове ежели ты убежал от застолья,
Здесь застолье погубит тебя – невесёлая доля.
И когда бы ты знал, лучше б там веселился с народом,
Там причина была – ты расправился с вражеским сбродом.
Ну, а в Киеве, вижу, придётся с заставой и знатью
Ждать-пождать, пока нас не осадят бесчисленной ратью».
Он сидит за столом, грозовою насупился тучей,
Блюда с царской едой отстраняет рукою могучей.
Куропатки, икра, осетрина – ему не по духу.
Хмуро, чаша за чашею, глушит Илья медовуху.
* * *
Ой ты, славная Русь! Что ж ты в злую годину ненастья
Всё не можешь никак отказаться от жалкого счастья –
В гриднях первых князей пировать и безбожно кичиться
Тем, что можешь на равных со знатью в застолье садиться.
Тем, что воля дана покуражиться в распре бесплодной –
Кто по силе и ловкости славы достоин народной.
А ведь слава твоя уж давно потонула в раздорах –
Все князья перессорились вдрызг и живут в своих норах,
Как в запрудах кроты, ни заботы, ни горя не зная,
Что творится вовне, за пределами отчего края.
Но от розни такой непременно несчастье случится –
И большого, и малого можешь навеки лишиться.
(Окончание следует)
Былина
(Продолжение)
* * *
Как в Чернигове звон! В вольном городе праздник народный.
Плещет в чаши вино белопенной рекой полноводной.
Ради славы Ильи, ради краха ордынской напасти
Пощедрели купцы, и вельможи, и прочие власти.
Сам черниговский князь предлагает Илье угощенья –
Подставляет ему то вино, то медок, то варенье:
«Оставайся, Илья. Будешь первый мой друг, воевода.
Ох, как сила нужна для смиренья бояр и народа…»
Мрачно смотрит Илья, отстраняет ковши и тарелки,
Не по нраву Илье вот такие застольные сделки:
«Крепко поишь ты, князь, славно потчуешь хлебом да солью,
Но не дело, мой князь, воевать мне с черниговской голью.
Хоть и гол твой народ, а уж воздухом, точно, богаче.
Душно здесь у тебя… Да и ехать пора мне, тем паче...»
Умолкает Илья, тяжким взглядом застолье обводит,
Надевает свой шлём и в ограду из гридны выходит…
* * *
«Эге-гей, мужики! – говорит он, поклон отбивая. –
Кто ответит из вас, где на Киев дорога прямая?
Как мне Сивку пустить – чтоб не дальним путём, не окольным,
А до ночи префдстать перед Киевом-градом престольным?»
Тихнет гул мужиков. Вот один приподнял бородищу:
«Коль окольным путём, ехать вёрст, может статься, и тыщу.
Ну а ближним путём, то получится втрое короче,
Да скакать по нему – не доскачешь не только что к ночи…»
Долу смотрит мужик. Помолчав, продолжает вздыхая:
«Этот путь не про нас. Про него нынче слава плохая.
Кто не ездил туда – не калека, так просто покойник.
Залегает большак Соловей, чудо-юдо-разбойник».
Усмехнулся Илья. Говорит: «Если волка бояться,
Тридцать лет на печи мог еще бы я лёжнем валяться.
Укажи-ка мне путь – не под тысячу вёрст, а под триста.
Чем от княжеских вин, лучше слечь от разбойного свиста!»
* * *
Вот и едет Илья, головой удивлённо качая.
Размышляет Илья: «Это что за беда за такая!
Кто не слаще наврёт, кто не звонче да шибче просвищет,
Тот у нас на Руси разудалую славушку сыщет.
Как бы тех Соловьёв да вралей без числа и без счёту
Всех бы вместе собрать да заставить работать работу,
Как бы враз мужику за сохою вольнее вздохнулось,
Как бы шибко врагу, что косится на Русь, поперхнулось!»
* * *
Вот и едет Илья. Вот и видит на дубе высоком
Прикорнул Соловей – не поводит ни ухом, ни оком.
Мирно спит Соловей, только храп над землёй раздаётся,
Только дуб вековой до зелёной до травушки гнётся.
«Это что за сверчок? Или мне померещилось часом?
Нет! И вправду сверчит!» - грянул Муромец спящему басом.
Задрожало, как листья осины, разбойное чудо.
«То-то! – молвил Илья. – Мы ведь тоже свистаем не худо…»
* * *
Ой вы, гусли мои! Золочёные звонкие струны!
Петь бои да бои – уж не так мы, пожалуй, и юны.
На часок на другой мы расстанемся с нашим героем,
На лирический лад золочёные струны настроим.
По лесам да полям, где колдует кудесница осень,
Мы отправимся в путь, да и всех за собою попросим.
Будем тихо идти, красотой древних мест любоваться.
Так, глядишь, и дойдём до столицы Руси, может статься.
* * *
А в столице Руси у бояр да у знати веселье.
Светлый киевский князь не скупится на крепкое зелье.
«Слава Богу, друзья! – говорит он застолью, подвыпив. –
Шла на Киев орда, да, на счастье, нашла на Чернигов.
Вот как грянет мороз, будет песня разбойников спета.
Чует сердце моё, не видать им победы до лета!
А до лета, друзья, мы и сами здесь силушку скопим.
Пусть порыщут пока по лесам да черниговским топям…»
* * *
Шум и гам за столом. Говори сын поповский Алёша:
«Ты, Добрыня, босяк. И на что это только похоже.
Ешь и пьёшь, пьёшь и ешь. Никакого с тобою нет сладу.
Чтоб поменьше краснеть, я к смоленским купцам пересяду».
От обиды такой приподнялся Добрыня со стула,
Да заметил, как ест, наклонившись над чашкой, Микула.
«Ну-ка ты, оратай! – говорит он. – Чем стукать здесь ложкой,
Лучше б в поле пошёл да маленько прошёлся бы с сошкой».
Селянинович встал. На обидчика смотрит, мигая.
Вдруг смекнулась ему мужиковская хитрость такая:
«Не смотри в чужой рот – оботри бородищу рукою:
Словно невод травой, борода засорилась лапшою!»
Трёт Добрыня усы, чешет бороду гребнем слоновым,
Не найдя ничего, начинает расчёсывать снова,
Вдруг таращит глаза: «Чтоб споткнуться тебе, пустомеля!
Где ей взяться, лапше? Ведь лапшу мы в помине не ели…»
* * *
В гридне хохот стоит. Потешается знать над Добрыней.
А Добрыня молчит. Он то белый, то красный, то синий.
«Ладно, – думает он. – Миг наступит с тобой расквитаться.
Этот дьявольский смех будет долго тебе вспоминаться».
Золотого вина он до верху в бокал наливает
И, косясь на обидчика, залпом его выпивает.
«Ты глоточками пьёшь, и от них точно девица млеешь,
А вот так, как Добрыня, – сто лет проживёшь, не сумеешь».
* * *
Но, встречая гостей, вдруг запели фанфары и трубы.
А кому же ристалища в городе стольном не любы?
Вмиг столы опустели. Вся площадь гостями забита.
Много выпили-съели, теперь бы и зрелищ досыта.
А и впрямь есть на что посмотреть. – На коне горделивом,
Непомерно могучем, как дивное диво красивом,
Добрый молодец въехал во двор, плечи сажень косая,
Тело вылито словно из стали, осанка прямая.
Не сидит он в седле, а как будто летит над землёю
Тополиной пушинкой, отнюдь не являясь такою.
Отмечает толпа молодецкую стать незнакомца,
Но не это вниманье её привлекает, сдаётся.
* * *
Не один ехал всадник на дивном коне богатырском.
Притороченный к правому стремени в гневе мужицком,
Дико корчился от неудобства, позора и боли
Соловей-лиходей, неизвестных размеров дотоле.
Ни когтистой ногой, ни примятым крылом, ни прижатым
Мощным клювом своим, наподобие прочим пернатым,
Не могла шевельнуться у стремени страшная птица.
Кровь струилась из раны – нет правого глаза с косицей.
* * *
Князь Владимир – к охотнику с дивным и тучным уловом.
«Ты скажи-ка, приезжий, простым, незатейливым словом,
Кто ты родом, охотился где и какими путями
Вышел к Киеву, он ведь давно уж обложен врагами».
Отвечает приезжий: «О, солнышко наше земное!
Я крестьянин из Мурома. Тешилась хворь надо мною
Тридцать муторных лет, да еще к ним довеском три года.
Только-только, по воле трёх старцев, мне вышла свобода.
Я из Мурома в Киев. Попутно Чернигов, случилось,
У ордынского скопища вызволить. Высшую милость
Оказать мне решили черниговцы: «Будь воеводой!»
Ну, да разве могу я расстаться с моею свободой!
Мне бы в Киев скорее. Коня подгоняю уздечкой.
Вот уж мы у креста, что стоит над Смородиной-речкой.
Тут с разбойником певчим сподобил Господь повстречаться.
Хорошо ему, княже, у стремени в путах болтаться».
* * *
Князь Владимир не любит хвалебных мужицких речений.
«Если так, что же нет из Чернигова мне сообщений?»
Отвечает приезжий: «Одно на примете имею –
Мой буланый не только коней, но и ветра быстрее».
«Ну, а как я узнаю, что птица – тот самый разбойник?»
«Прикажи засвистеть, ведь разбойник пока не покойник».
«Хорошо. Засвисти, Соловей, одихматьевым свистом!»
Отвечает разбойник на русском наречии чистом:
«Ты хоть князь на Руси, и большой, только мне не хозяин.
Был когда-то хозяином мне затерявшийся Каин.
А теперь мне хозяином сделался воин искусный,
Родовитый крестьянин Илья, богатырь святорусский»
* * *
Хоть и хмурится князь, а невольно почтил мужичину:
«Будь любезен, Илья, прикажи Одихматьеву сыну
Свистнуть так, чтоб от чёртова свиста деревья погнулись,
Чтобы гости мои от недельного пира очнулись».
Дал команду Илья, а разбойный свистун отвечает:
«Кто же стянутый путами нынче свистеть начинает?
Ты распутай меня, дай мне крылья и тело расправить,
Вот тогда и смогу я опять себя свистом прославить».
* * *
Засвистел Соловей, так что тьмою подёрнулись дали,
Так что маковки все у столичных церквей послетали.
Так что знатные гости на землю толпой повалились,
А зачинщики споров полами кафтанов прикрылись.
Тут рванулся разбойник со всей своей силы живучей,
Но держал его муромец крепко рукою могучей:
«Всё. Побаловал. Хватит». – Везёт его в поле,
И срубает чурбан головы, шибко гордый дотоле.
* * *
Между тем, из Чернигова спешный гонец прибывает
И хвастливую речь мужика-простака подтверждает,
И выходит, что этот пришелец из муромской пущи
Перебил всю орду, что была неба звёздного гуще.
Ни один богатырь из былой пограничной заставы
Не поднялся пока до такой удивительной славы.
Так ли, нет ли, а, видимо, князю придётся
Пир устраивать снова, как в Киеве стольном ведётся.
* * *
Вновь заставлены в гридне столы и вином, и закуской.
Одесную от князя сидят, по традиции русской,
Те, кто славой военной на вечные веки овеян.
Рядом с князем Илья. По-особому нынче напевен
Княжий голос: «За честь нам великую выпала встреча
С новым витязем, кем бесподобно закончена сеча
Под Черниговом славным с бесчисленной мерзкой ордою,
Кто пленённым привез Соловья-лиходея с собою.
Уж давно, это я отмечаю с тревогой и грустью,
Слава дважды подряд не всходила над Киевской Русью.
Да и что-то пока одинарных я тоже не вижу.
Может, словом моим я кого из заставы обижу…»
* * *
Хмуря брови, Алёша Попович промолвил: «О княже!
Не пойму, как такое тебе примерещилось даже.
Неужели забыл ты, как Змея Тугарина оземь
Я котёл головы пред тобою на площади бросил?
И сказал ты, великий наш князь, что подобного гада
Ты еще не видал никогда, да и видеть не надо».
Князь Владимир поел осетрины, смутившись маленько,
И ответил: «Так это, Алёшенька, было давненько».
* * *
Но Добрыня Никитич плечами повёл возмущённо:
«А не мной ли Пучаевский Змей навсегда усмирённый
Поразил тебя, княже, своим небывалым размером?
И не ты ль в молодецкой заставе назвал меня первым?
И не ты ли добавил потом, что еще не родился,
Кто бы в силе со мной и в военном искусстве сравнился?».
Князь Владимир, жуя, отвечал: «Велика твоя сила.
Это всё говорил я, мой друг. Да когда это было!»
* * *
Тут Микула вступил в разговор: «Как же, граждане, можно,
Силу с силой равнять по различным делам? Будет ложно
Представленье о них. Лишь для всех одинакое дело
Завершеньем своим победителя выявит смело.
Вышло так, что дружина Вольги не могла мою сошку
Оторвать от земли. Я дружины исправил оплошку.
Что поднять не смогли три десятка бойцов именитых,
От земли отряхнув, в куст легонько забросил ракитов.
Ну а вы-то поднять мою старую сошку готовы,
Богатырской заставы бойцы, силачи-змееловы?»
Князь Владимир платком вытирает вспотевшую залысь:
«Вы бы спорить, друзья, хоть при госте моём постеснялись».
* * *
Ну, а гость, усмехнувшись в усы, говорит басовито:
«Я бы спор ваш решил очень честно и очень открыто.
Деревенской борьбой, а не киевским спором манерным.
Кто положит нас всех на лопатки, окажется первым.
Если вы и меня, деревенщины, не постыдитесь,
Поборюсь за почётное званье «Из витязей витязь»…»
Князь Владимир смеется: «Довольно сражений, ребята.
Ведь не будет пиров, станет жизнь, словно сон, пустовата».
* * *
С каждой выпитой чашей Илья всё мрачней становился.
«Ты же в Киев хотел. Вот ты в Киеве и объявился.
Но в Чернигове ежели ты убежал от застолья,
Здесь застолье погубит тебя – невесёлая доля.
И когда бы ты знал, лучше б там веселился с народом,
Там причина была – ты расправился с вражеским сбродом.
Ну, а в Киеве, вижу, придётся с заставой и знатью
Ждать-пождать, пока нас не осадят бесчисленной ратью».
Он сидит за столом, грозовою насупился тучей,
Блюда с царской едой отстраняет рукою могучей.
Куропатки, икра, осетрина – ему не по духу.
Хмуро, чаша за чашею, глушит Илья медовуху.
* * *
Ой ты, славная Русь! Что ж ты в злую годину ненастья
Всё не можешь никак отказаться от жалкого счастья –
В гриднях первых князей пировать и безбожно кичиться
Тем, что можешь на равных со знатью в застолье садиться.
Тем, что воля дана покуражиться в распре бесплодной –
Кто по силе и ловкости славы достоин народной.
А ведь слава твоя уж давно потонула в раздорах –
Все князья перессорились вдрызг и живут в своих норах,
Как в запрудах кроты, ни заботы, ни горя не зная,
Что творится вовне, за пределами отчего края.
Но от розни такой непременно несчастье случится –
И большого, и малого можешь навеки лишиться.
(Окончание следует)
