Победоносец Гоша
ПОБЕДОНОСЕЦ ГОША
Отдели примесь от серебра,
и выйдет у серебреника сосуд...
Притч. 25, 4
В один вечерний тихий час,
Когда шум города угас
И у дороги тополя,
Едва листвою шевеля,
Дремали дружно, – наш поэт,
В халат поношенный одет,
Сидел за письменным столом,
Чертя бессмысленным пером
Бумажный лист. Стихи не шли.
Как тучи черные, легли
Узоры на краю листа.
Ни мысли. Голова пуста.
Он встал и, отодвинув стул,
На дверь балконную взглянул,
И в этот миг в стекло удар
Раздался... В дымных перьях шар
Метнулся, крылья распростёр
И в голубой ушел простор...
Нежданный голубь-голубок
Так и стекло пробить бы мог,
Но, совершив по небу круг,
За тополями скрылся вдруг.
Когда-то говорили так:
Такой прилёт – печальный знак,
Родная, близкая душа,
Напомнить о себе спеша,
Простилась в этот час с землёй. –
Об этом вспомнил наш герой,
Но день прошел, потом другой,
И, чувством к музе вновь согрет,
Забыл о голубе поэт.
Уже июль в исходе был,
Когда письмо он получил
Из Минусинска, от родни:
“...У нас безрадостные дни.
Георгий, Гоша, дядя твой,
Ушел, закончив путь земной.
Да вот еще – в последний час,
Очнувшись вдруг, просил он нас
Послать тебе земной поклон.
Любил тебя всех больше он...”
И выходило из письма
Прелюбопытное весьма:
Всевышний – дядин путь прервал
В тот самый час, как прилетал
К поэту голубь. Верь не верь,
А это факт уже теперь...
Они заросшей шли тропой,
Начало бравшей за стеной
Той обособленной страны,
Где между соснами видны
Кресты да памятников строй,
Да пирамидки со звездой.
– Давно ли был здоров, как йог,
А вот, поди ж ты, занемог.
И вот уж мы с тобой идём
К нему в покои, на приём... –
Кругом крапива, лебеда,
Но дядя Гоша без труда
Племянника к могиле вёл
Родительской. Вот холмик, стол,
Скамья под ивовым кустом...
Вот “Правда” на столе пустом,
Вино, закуска наконец...
– Ну, здравствуй, дед наш и отец!
Просил прийти, – и мы пришли.
Поклон наш низкий до земли... –
По полной выпили вина.
Ромашки. Птицы. Тишина.
Покой... – А помнишь ли, племяш,
Большой семейный праздник наш,
Когда в квартире у меня,
Считай, гуляла вся родня.
Такую дед присядку дал,
Что водку в чашках расплескал.
А после всех уму учил,
Чтоб всяк по правде-матке жил... –
Племянник в те семнадцать лет,
Еще, понятно, не поэт,
Воспрянув сердцем и душой:
– Дед был и вправду мировой, –
Сказал и дяде прочитал
Стихи, что деду написал...
Потом они обратно шли.
Полынь, крапива, ковыли,
Кресты и звездочки вокруг –
Родным всё это стало вдруг.
Выходит, могут быть близки
Жизнь и могильные пески...
Об этом вспомнил наш герой,
Когда полуденной порой,
Прочтя письмо, пошел бродить,
Пошел в стихи переводить
Боль невесёлых новостей,
Летучих мыслей и страстей.
“Жестокий рок неумолим.
Вот дядя к прадедам своим
Примкнул, умножил их число, –
Витали мысли тяжело. –
А там, глядишь, и я в их строй
Сойду, коль жребий наш такой...”
Подростком он в догадках жил,
За что так дядюшка любил
Его, племянника, – сильней,
Пожалуй, дочери своей...
Потом уж кое от кого
Узнал, что первенец его
Скончался, лишь увидев свет,
И было бы мальчишке лет,
Как и ему... Но нет же, нет
Того младенца, и беда
Тех лет теперь уж навсегда...
И дядя Гоша иногда
Так на племянника смотрел,
Что тот смущался и краснел...
Когда он был совсем мальцом,
Жил в доме старом и большом;
В два этажа, из брёвен, он
Был так забором окружён,
Что две других избы, сарай
И сеновал, где летом рай,
Являлись, как бы это, ну,
У дома старого в плену.
В ограде – людно. Жило в ней
Не меньше десяти семей,
Зато оградней детворе
Раздолье было во дворе!
Тут с лёгкой чьей-нибудь руки
Играли в прятки, в городки,
В пристенок, в зоську, в поддавки,
И в догонялки, и в прыжки,
И в жмурки, а исподтишка
И в подкидного дурака.
Но словно праздник наступал,
Когда к кому-то приезжал
Гость, дорогой, не дорогой,
В телеге, в бричке ли какой
Или машине легковой.
Чтоб транспорту попасть во двор,
Снимали вековой запор,
И створки сбитые ворот
В ограду открывали вход.
Один былой приезд такой
Любил особо наш герой.
Раз в год из дальнего села
Дорога дядюшку вела
В тот городок, и в аккурат
В тот двор – герой был то-то рад!
В окне тележный бок темнел,
В сарае мерин сено ел,
А дядя Гоша за столом
С отцом болтал о том о сём.
– Изба-читальня, брат, у нас
Не ширпотреб, а первый класс!
Теперь, брат, в Малой Минусе
Читатели почти что все.
И мой портрет как избача
Висит на фоне кумача... –
Потом он где-то книжки брал,
На время брату оставлял
(Мальчишке снова праздник был!),
Потом в телегу их грузил
И в дальний край свой отвозил.
Одну из тех забытых книг
Поэт припомнил в этот миг.
Была на редкость вся она
Рисунков красочных полна –
О синем море, рыбаке,
О рыбке в старческой руке...
И это, знать, не просто так.
Отец мальчишки был рыбак,
И дядя к рыбе близок был –
Зело поесть ее любил.
И, может статься, потому
Пришло желание ему
Жить в Минусинске, где река,
Где сети брата-рыбака...
“Ах, дяда Гоша, милый мой,
Не дядя, а отец родной;
Но уж с тобой мы, как в былом,
Не посидим за пирогом.
Дом стал чужим... Отца и мать,
И их земля успела взять...
И, по всему, мне путь до вас
Не скоро выпадет сейчас...” –
Так рассуждая, наш поэт
Всё шел да шел. Вечерний свет
Уж остудил сиянье дня.
Бежал трамвай, гремя, звеня,
И всяких видов и родов
Неслись машины в шесть рядов.
А он был там, в краю родном,
За давним праздничным столом...
Застолий вечный тамада,
Не зря головушка седа,
Горбинкой нос, герой на вид,
Двух войн минувших инвалид,
Димитрий-свет-Иваныч был
В ударе – ёрничал, шутил.
– А отчего же в звоне чаш
Победоносец смолкнул наш?
Неужто прозвище ему
Я дал, не зная почему?
И не был богом он войны,
А протирал в тылу штаны?
И век “Катюши” не видал,
А так лишь... груши обивал? –
– Ну, это ты, Димитрий, брось:
Победоносца – на авось.
А то ведь я, дружок, могу
И залпом врезать по врагу... –
Но это так, для громких слов.
Всегда был дядюшка готов
Сесть на любимого конька,
А там – хватайся за бока.
Он разом выпил стопки три.
– Что? говорить? – Уж говори! –
И замолчал с улыбкой стол,
И дядя взглядом всех обвел.
– Когда фашист опять попёр,
В горах мы были... Видим с гор,
Что армий, может, до пяти
У нас, считай, уже в горсти.
Мы сверху жарим их огнём,
А через часик долбанём
Всей нашей мощью из леска,
И от армады – ни полка... –
Под вечер вышли из сеней
Племянник с дядей.
– Тут верней,
Свежее, тише. Посидим,
Пускай брехни растянет дым...
А вообще-то, там, дружок,
Такое было, что ожог
Души и нынче не прошел.
Я говорил: огонь-де вёл
По фрицам. Но они по мне
Вели, пожалуй что, втройне.
Лишь пустим залп, так сразу тут
Они нас всех и засекут.
И от расчетов, от “Катюш” –
Ни рам с полозьями, ни душ...
Когда я уходил на фронт
Мне матушка вот это вот...
(Рубашку дядя расстегнул,
И под рубашкой крест блеснул)...
Сняла с груди и отдала...
Сама-то вскоре умерла,
А сына, видишь ли, спасла...
Расчет, бывало, наповал,
А я живой... И целовал,
И не снимал с себя я крест...
И столько с ним изъездил мест... –
В те дни работал наш поэт
В одной из небольших газет,
Которым имя – “Власть труда”,
“Восход” да “Знамя”... Иногда
Судьба сводила их опять,
И было время, чтоб понять
Друг друга им. Наперечёт
Он знал, как дяди жизнь течёт.
Супругов не было дружней,
Чем Гоша с Аннушкой своей.
Недаром их свела война,
Такая связь, как жизнь, прочна.
Чекушку, в память фронтовых,
И ту делили на двоих.
Тихонько дочь у них росла,
Скромна, послушна и мила,
И было время, наш герой
В нее влюбился, но роднёй,
Как водится, наставлен был,
Студентку вскоре полюбил,
А Надя, чтя родни совет,
Свою судьбу в шестнадцать лет
Соединила с пареньком,
Что был со школы ей знаком.
Казалось, дяди жизнь была,
Как речка осенью, светла,
Да, вроде, всё и было так,
Пока судьба не сбила шаг...
В автоколонне много лет
Работал он. Нам дела нет,
В каких делах специалист
Был дядя. Но “Похвальный лист”
Он, что ни праздник, получал,
И никому не докучал.
Для армии рабочей той
Он был воистину святой,
И в довершение всего
Парторгом выбрали его.
Завхоз от полной веры всей
Сказал: – Для нас он, для друзей,
Победоносец был и есть,
Пусть прозвище – святого в честь,
Но он победу нам принёс
С войны, и в том теперь вопрос,
Что и теперь, в дни мира, с ним
Мы всех буржуев победим! –
В те годы партия и власть,
Чтоб друг без дружки не пропасть,
В довольстве жили и в ладу.
Но дядя Гоша на беду
Возьми да и нарушь закон.
Дефект у власть имущих он
Вдруг обнаружил. Денег часть,
Общенародных, стали красть.
Возьмут тихонько, и молчок,
Прикусят плотно язычок.
Но наш парторг молчать не стал,
Он в “Труд” заметку написал,
А та заметка из “Труда”
Опять к властям пришла сюда.
Победоносец впереплёт
Попал. К племяннику идёт.
Мол, надо в местную печать
Статью про это написать.
А начинающий поэт –
Не то, чтоб да, не то, чтоб нет...
Потом сказал, что о родне
Писать, мол, не этично мне...
Потом уехал на Урал
И там на много лет застрял...
Застрял. Забыл. Но жизнь сама
Напомнила. Вот из письма
Последнего с десяток строк:
“С начальством бился он, как мог.
Уж и из партии его
Турнули из-за ничего.
И новый ихний секретарь
Зажил, как с властью жили встарь.
На весь битком набитый зал,
Смеясь, в лицо ему сказал:
“Победоносца от побед
Отринем на остаток лет”.
И дядя Гоша написать
Тебе решил... Да что ж мешать...” –
От этих невесёлых строк
Поэт в жару насквозь продрог.
Во всех грехах себя казня,
Шел парком на исходе дня.
Ну, позабыл, ну, не помог...
Хотя бы в самый крайний срок...
В письме коротком дал совет...
А то ведь нет... А то ведь нет... –
Вот с этим и живи, поэт.
Живи, далёким городком,
Где каждый дом тебе знаком.
Где с дядей Гошей на реке
Сидел ты с удочкой в руке...
Живи заросшею тропой,
Начало бравшей за стеной
Той обособленной страны,
Где между соснами видны,
Кресты да памятников строй,
Да пирамидки под звездой;
Полынь, крапива, ковыли;
Седые холмики земли;
Где, тайны смутные храня,
Спит вечным сном твоя родня.
13. 12. 2005 г.
День Андрея Первозванного.
Отдели примесь от серебра,
и выйдет у серебреника сосуд...
Притч. 25, 4
В один вечерний тихий час,
Когда шум города угас
И у дороги тополя,
Едва листвою шевеля,
Дремали дружно, – наш поэт,
В халат поношенный одет,
Сидел за письменным столом,
Чертя бессмысленным пером
Бумажный лист. Стихи не шли.
Как тучи черные, легли
Узоры на краю листа.
Ни мысли. Голова пуста.
Он встал и, отодвинув стул,
На дверь балконную взглянул,
И в этот миг в стекло удар
Раздался... В дымных перьях шар
Метнулся, крылья распростёр
И в голубой ушел простор...
Нежданный голубь-голубок
Так и стекло пробить бы мог,
Но, совершив по небу круг,
За тополями скрылся вдруг.
Когда-то говорили так:
Такой прилёт – печальный знак,
Родная, близкая душа,
Напомнить о себе спеша,
Простилась в этот час с землёй. –
Об этом вспомнил наш герой,
Но день прошел, потом другой,
И, чувством к музе вновь согрет,
Забыл о голубе поэт.
Уже июль в исходе был,
Когда письмо он получил
Из Минусинска, от родни:
“...У нас безрадостные дни.
Георгий, Гоша, дядя твой,
Ушел, закончив путь земной.
Да вот еще – в последний час,
Очнувшись вдруг, просил он нас
Послать тебе земной поклон.
Любил тебя всех больше он...”
И выходило из письма
Прелюбопытное весьма:
Всевышний – дядин путь прервал
В тот самый час, как прилетал
К поэту голубь. Верь не верь,
А это факт уже теперь...
Они заросшей шли тропой,
Начало бравшей за стеной
Той обособленной страны,
Где между соснами видны
Кресты да памятников строй,
Да пирамидки со звездой.
– Давно ли был здоров, как йог,
А вот, поди ж ты, занемог.
И вот уж мы с тобой идём
К нему в покои, на приём... –
Кругом крапива, лебеда,
Но дядя Гоша без труда
Племянника к могиле вёл
Родительской. Вот холмик, стол,
Скамья под ивовым кустом...
Вот “Правда” на столе пустом,
Вино, закуска наконец...
– Ну, здравствуй, дед наш и отец!
Просил прийти, – и мы пришли.
Поклон наш низкий до земли... –
По полной выпили вина.
Ромашки. Птицы. Тишина.
Покой... – А помнишь ли, племяш,
Большой семейный праздник наш,
Когда в квартире у меня,
Считай, гуляла вся родня.
Такую дед присядку дал,
Что водку в чашках расплескал.
А после всех уму учил,
Чтоб всяк по правде-матке жил... –
Племянник в те семнадцать лет,
Еще, понятно, не поэт,
Воспрянув сердцем и душой:
– Дед был и вправду мировой, –
Сказал и дяде прочитал
Стихи, что деду написал...
Потом они обратно шли.
Полынь, крапива, ковыли,
Кресты и звездочки вокруг –
Родным всё это стало вдруг.
Выходит, могут быть близки
Жизнь и могильные пески...
Об этом вспомнил наш герой,
Когда полуденной порой,
Прочтя письмо, пошел бродить,
Пошел в стихи переводить
Боль невесёлых новостей,
Летучих мыслей и страстей.
“Жестокий рок неумолим.
Вот дядя к прадедам своим
Примкнул, умножил их число, –
Витали мысли тяжело. –
А там, глядишь, и я в их строй
Сойду, коль жребий наш такой...”
Подростком он в догадках жил,
За что так дядюшка любил
Его, племянника, – сильней,
Пожалуй, дочери своей...
Потом уж кое от кого
Узнал, что первенец его
Скончался, лишь увидев свет,
И было бы мальчишке лет,
Как и ему... Но нет же, нет
Того младенца, и беда
Тех лет теперь уж навсегда...
И дядя Гоша иногда
Так на племянника смотрел,
Что тот смущался и краснел...
Когда он был совсем мальцом,
Жил в доме старом и большом;
В два этажа, из брёвен, он
Был так забором окружён,
Что две других избы, сарай
И сеновал, где летом рай,
Являлись, как бы это, ну,
У дома старого в плену.
В ограде – людно. Жило в ней
Не меньше десяти семей,
Зато оградней детворе
Раздолье было во дворе!
Тут с лёгкой чьей-нибудь руки
Играли в прятки, в городки,
В пристенок, в зоську, в поддавки,
И в догонялки, и в прыжки,
И в жмурки, а исподтишка
И в подкидного дурака.
Но словно праздник наступал,
Когда к кому-то приезжал
Гость, дорогой, не дорогой,
В телеге, в бричке ли какой
Или машине легковой.
Чтоб транспорту попасть во двор,
Снимали вековой запор,
И створки сбитые ворот
В ограду открывали вход.
Один былой приезд такой
Любил особо наш герой.
Раз в год из дальнего села
Дорога дядюшку вела
В тот городок, и в аккурат
В тот двор – герой был то-то рад!
В окне тележный бок темнел,
В сарае мерин сено ел,
А дядя Гоша за столом
С отцом болтал о том о сём.
– Изба-читальня, брат, у нас
Не ширпотреб, а первый класс!
Теперь, брат, в Малой Минусе
Читатели почти что все.
И мой портрет как избача
Висит на фоне кумача... –
Потом он где-то книжки брал,
На время брату оставлял
(Мальчишке снова праздник был!),
Потом в телегу их грузил
И в дальний край свой отвозил.
Одну из тех забытых книг
Поэт припомнил в этот миг.
Была на редкость вся она
Рисунков красочных полна –
О синем море, рыбаке,
О рыбке в старческой руке...
И это, знать, не просто так.
Отец мальчишки был рыбак,
И дядя к рыбе близок был –
Зело поесть ее любил.
И, может статься, потому
Пришло желание ему
Жить в Минусинске, где река,
Где сети брата-рыбака...
“Ах, дяда Гоша, милый мой,
Не дядя, а отец родной;
Но уж с тобой мы, как в былом,
Не посидим за пирогом.
Дом стал чужим... Отца и мать,
И их земля успела взять...
И, по всему, мне путь до вас
Не скоро выпадет сейчас...” –
Так рассуждая, наш поэт
Всё шел да шел. Вечерний свет
Уж остудил сиянье дня.
Бежал трамвай, гремя, звеня,
И всяких видов и родов
Неслись машины в шесть рядов.
А он был там, в краю родном,
За давним праздничным столом...
Застолий вечный тамада,
Не зря головушка седа,
Горбинкой нос, герой на вид,
Двух войн минувших инвалид,
Димитрий-свет-Иваныч был
В ударе – ёрничал, шутил.
– А отчего же в звоне чаш
Победоносец смолкнул наш?
Неужто прозвище ему
Я дал, не зная почему?
И не был богом он войны,
А протирал в тылу штаны?
И век “Катюши” не видал,
А так лишь... груши обивал? –
– Ну, это ты, Димитрий, брось:
Победоносца – на авось.
А то ведь я, дружок, могу
И залпом врезать по врагу... –
Но это так, для громких слов.
Всегда был дядюшка готов
Сесть на любимого конька,
А там – хватайся за бока.
Он разом выпил стопки три.
– Что? говорить? – Уж говори! –
И замолчал с улыбкой стол,
И дядя взглядом всех обвел.
– Когда фашист опять попёр,
В горах мы были... Видим с гор,
Что армий, может, до пяти
У нас, считай, уже в горсти.
Мы сверху жарим их огнём,
А через часик долбанём
Всей нашей мощью из леска,
И от армады – ни полка... –
Под вечер вышли из сеней
Племянник с дядей.
– Тут верней,
Свежее, тише. Посидим,
Пускай брехни растянет дым...
А вообще-то, там, дружок,
Такое было, что ожог
Души и нынче не прошел.
Я говорил: огонь-де вёл
По фрицам. Но они по мне
Вели, пожалуй что, втройне.
Лишь пустим залп, так сразу тут
Они нас всех и засекут.
И от расчетов, от “Катюш” –
Ни рам с полозьями, ни душ...
Когда я уходил на фронт
Мне матушка вот это вот...
(Рубашку дядя расстегнул,
И под рубашкой крест блеснул)...
Сняла с груди и отдала...
Сама-то вскоре умерла,
А сына, видишь ли, спасла...
Расчет, бывало, наповал,
А я живой... И целовал,
И не снимал с себя я крест...
И столько с ним изъездил мест... –
В те дни работал наш поэт
В одной из небольших газет,
Которым имя – “Власть труда”,
“Восход” да “Знамя”... Иногда
Судьба сводила их опять,
И было время, чтоб понять
Друг друга им. Наперечёт
Он знал, как дяди жизнь течёт.
Супругов не было дружней,
Чем Гоша с Аннушкой своей.
Недаром их свела война,
Такая связь, как жизнь, прочна.
Чекушку, в память фронтовых,
И ту делили на двоих.
Тихонько дочь у них росла,
Скромна, послушна и мила,
И было время, наш герой
В нее влюбился, но роднёй,
Как водится, наставлен был,
Студентку вскоре полюбил,
А Надя, чтя родни совет,
Свою судьбу в шестнадцать лет
Соединила с пареньком,
Что был со школы ей знаком.
Казалось, дяди жизнь была,
Как речка осенью, светла,
Да, вроде, всё и было так,
Пока судьба не сбила шаг...
В автоколонне много лет
Работал он. Нам дела нет,
В каких делах специалист
Был дядя. Но “Похвальный лист”
Он, что ни праздник, получал,
И никому не докучал.
Для армии рабочей той
Он был воистину святой,
И в довершение всего
Парторгом выбрали его.
Завхоз от полной веры всей
Сказал: – Для нас он, для друзей,
Победоносец был и есть,
Пусть прозвище – святого в честь,
Но он победу нам принёс
С войны, и в том теперь вопрос,
Что и теперь, в дни мира, с ним
Мы всех буржуев победим! –
В те годы партия и власть,
Чтоб друг без дружки не пропасть,
В довольстве жили и в ладу.
Но дядя Гоша на беду
Возьми да и нарушь закон.
Дефект у власть имущих он
Вдруг обнаружил. Денег часть,
Общенародных, стали красть.
Возьмут тихонько, и молчок,
Прикусят плотно язычок.
Но наш парторг молчать не стал,
Он в “Труд” заметку написал,
А та заметка из “Труда”
Опять к властям пришла сюда.
Победоносец впереплёт
Попал. К племяннику идёт.
Мол, надо в местную печать
Статью про это написать.
А начинающий поэт –
Не то, чтоб да, не то, чтоб нет...
Потом сказал, что о родне
Писать, мол, не этично мне...
Потом уехал на Урал
И там на много лет застрял...
Застрял. Забыл. Но жизнь сама
Напомнила. Вот из письма
Последнего с десяток строк:
“С начальством бился он, как мог.
Уж и из партии его
Турнули из-за ничего.
И новый ихний секретарь
Зажил, как с властью жили встарь.
На весь битком набитый зал,
Смеясь, в лицо ему сказал:
“Победоносца от побед
Отринем на остаток лет”.
И дядя Гоша написать
Тебе решил... Да что ж мешать...” –
От этих невесёлых строк
Поэт в жару насквозь продрог.
Во всех грехах себя казня,
Шел парком на исходе дня.
Ну, позабыл, ну, не помог...
Хотя бы в самый крайний срок...
В письме коротком дал совет...
А то ведь нет... А то ведь нет... –
Вот с этим и живи, поэт.
Живи, далёким городком,
Где каждый дом тебе знаком.
Где с дядей Гошей на реке
Сидел ты с удочкой в руке...
Живи заросшею тропой,
Начало бравшей за стеной
Той обособленной страны,
Где между соснами видны,
Кресты да памятников строй,
Да пирамидки под звездой;
Полынь, крапива, ковыли;
Седые холмики земли;
Где, тайны смутные храня,
Спит вечным сном твоя родня.
13. 12. 2005 г.
День Андрея Первозванного.
