ГОЛОВА КАМЕРГЕРА
(Пётр I и Екатерина)
Влетает Пётр. Всем: - Подите вон!
Оставьте нас наедине… понеже, -
Когда все вышли, через зубы он:
- Катюше захотелось плоти свежей?
- Петрушенька, - отпрянув, - ты о чём? –
И руки в страхе к сердцу прижимала.
- Тобой вельми Петруша огорчён!
Мне этого ещё и не хватало.
Блудница! – в зеркало влетел кулак.
И вдребезги, и паутина трещин.
- Ты хочешь, чтобы и тебя вот так,
Обратно в прах… любимую из женщин…
Что, захотела плоти молодой?
На свеженькое, Катя, потянуло?
Уже забыла кем была, какой?
Под юбки ветерком тебе задуло?
И морщился от боли…. Но какой –
Сердечной ли, телесной?.. всё здесь в купе.
Провёл по своему лицу рукой.
- Надеюсь за меня любовь заступит! –
Сомнения, сквозившие в словах,
Дрожанием из алых губ слетали,
В глазах глубоких притаился страх:
- Петруша, ведь меня оклеветали!
Стоял статуей, руки опустив,
Лишь грудь дыханьем часто поднималась.
Свой гнев, одним порывом утолив,
И дальше простирать… не получалось!
Уже для гнева не осталось сил,
А память пред глазами проносила,
Как он свою Катюшеньку любил.
Она ведь тоже Петеньку любила.
Помощницей была во всех делах,
Бывала с ним и в воинских походах,
Неведом этой женщине был страх,
Была готова ехать на подводах.
Она всё вместе с ним перенесла,
И «мужески, не женски» поступала.
Достоинствам её же несть числа…
- Как ты могла? – из боли состояло.
Он развернулся, чтобы уходить,
Но слушал, как до двери провожало:
- Зачем же зеркало-то надо было бить? –
Сей комнаты всю прелесть составляло.
И сразу – бить! Ужели через то
И комната сия вдруг лучше стала?
В висках его стучало долото,
Рука на ручке двери задрожала.
Шагнул он из… и дверью пригвоздил.
Предательство супруги выше меры.
Последние терял остатки сил –
Лицо всё время оставалось серым.
Но камергер Петра так разозлил,
Что в спальне увядающего солнца,
Чтоб он императрицу свою зрил,
Стояла голова Виллима Монса.
Чтоб помнила заблудшая жена:
Что может это тоже с нею статься!
Кому же всем обязана она!
И каково в молоденьких влюбляться!
******
Влетает Пётр. Всем: - Подите вон!
Оставьте нас наедине… понеже, -
Когда все вышли, через зубы он:
- Катюше захотелось плоти свежей?
- Петрушенька, - отпрянув, - ты о чём? –
И руки в страхе к сердцу прижимала.
- Тобой вельми Петруша огорчён!
Мне этого ещё и не хватало.
Блудница! – в зеркало влетел кулак.
И вдребезги, и паутина трещин.
- Ты хочешь, чтобы и тебя вот так,
Обратно в прах… любимую из женщин…
Что, захотела плоти молодой?
На свеженькое, Катя, потянуло?
Уже забыла кем была, какой?
Под юбки ветерком тебе задуло?
И морщился от боли…. Но какой –
Сердечной ли, телесной?.. всё здесь в купе.
Провёл по своему лицу рукой.
- Надеюсь за меня любовь заступит! –
Сомнения, сквозившие в словах,
Дрожанием из алых губ слетали,
В глазах глубоких притаился страх:
- Петруша, ведь меня оклеветали!
Стоял статуей, руки опустив,
Лишь грудь дыханьем часто поднималась.
Свой гнев, одним порывом утолив,
И дальше простирать… не получалось!
Уже для гнева не осталось сил,
А память пред глазами проносила,
Как он свою Катюшеньку любил.
Она ведь тоже Петеньку любила.
Помощницей была во всех делах,
Бывала с ним и в воинских походах,
Неведом этой женщине был страх,
Была готова ехать на подводах.
Она всё вместе с ним перенесла,
И «мужески, не женски» поступала.
Достоинствам её же несть числа…
- Как ты могла? – из боли состояло.
Он развернулся, чтобы уходить,
Но слушал, как до двери провожало:
- Зачем же зеркало-то надо было бить? –
Сей комнаты всю прелесть составляло.
И сразу – бить! Ужели через то
И комната сия вдруг лучше стала?
В висках его стучало долото,
Рука на ручке двери задрожала.
Шагнул он из… и дверью пригвоздил.
Предательство супруги выше меры.
Последние терял остатки сил –
Лицо всё время оставалось серым.
Но камергер Петра так разозлил,
Что в спальне увядающего солнца,
Чтоб он императрицу свою зрил,
Стояла голова Виллима Монса.
Чтоб помнила заблудшая жена:
Что может это тоже с нею статься!
Кому же всем обязана она!
И каково в молоденьких влюбляться!
******
