Крестьянский сын (Читает Есения)
Аудиозапись
Отец мой крестьянин, рождён я крестьянкой,
Мой род из крестьянских кровей,
Наследство от предков – избушка с делянкой,
В ней дуют ветра из щелей.
На крыше слежалась солома местами –
Снег сыплется, льются дожди,
Изъедена плесенью или мышами,
Поди –ка за всем уследи!
Ветра, снегопады, студёные бури
Нещадно снимали покров,
Как нищий, что взор свой печально понурив,
Стоял мой родительский кров.
По зимам и вовсе жильё пустовало,
Гнала меня бедность в извоз
И тихая жизнь в нём тогда замирала –
Хозяин был там, где был спрос.
Без окон избушка казалась беззубой,
Давно заменить нужно дверь,
Иные её называли халупой,
За век не сочтёшь всех потерь.
Лачужка моя средь полей – вековушка,
Такая одна на окрест,
Согнулась в дугу до земли, как старушка,
Как будто несёт вдовий крест.
По левую руку – стерня у болота,
По правую – барина лес,
Холопам – забота, а барам – охота,
Святое желанье небес.
Тут каждый младенец из зыбки– в неволе,
Рождались так деды, отцы
И прадеды наши мечтали о воле,
Читая на праздник святцы.
И я рос мальчонком в нужде и заботе,
Отец мой в лесу корчил пни,
Семьею мы жили почти на болоте,
Шло время, шли ночи и дни.
По первости были телёнок с коровкой,
Да только отец заболел,
Рукою в два счёта сгибал он подковку,
А тут на глазах захирел.
В морозы ходил он в худом полушубке,
Скопили деньжат наконец,
Чтоб травы толочь ему в глиняной ступке,
Ан, высох и стал как мертвец.
Детишки с хозяйством теперь все на матке,
А я среди малых – старшой,
Отец был здоров и мы жили в достатке,
Теперь ни гроша за душой.
Я крепеньким вырос и крепче стал кряжа,
Могутный – с тяжёлой рукой,
Отцова порода могутная наша –
Как дуб, только вровень с сосной.
И гол, как сокол, без сестёр и без братьев –
В землице сырой вся родня,
Немало, как я, беспризорных собратьев –
За плугом иду без коня.
Жены не сыскал для такого хозяйства,
Не хочется быть мне с любой,
Работ не гнушался, без блуда и пьянства,
Не просто ей будет со мной.
А девки в селе – всё чужие зазнобы,
Да только вот нету моей,
В душе не таил ни завидок, ни злобы,
Что срОбил, так то и имей.
Я не был рабом, но ходил вечно в рваном –
Рубаха до дыр и портЫ,
В лаптях на ногах и в суконном кафтане,
Ещё не носил бороды.
Ушёл по зиме я из отчего дома,
Оставив своих за сто вёрст,
Вернулся – не смог проглотить в горле кома –
Всю семью снесли на погост.
Родителей, младших сестрицу и братьев
Скосила холера в тот год,
Привёз им гостинец: платочек да платье,
Деньжат починить дымоход.
Семь дней голодал без еды, жив тоскою,
Питался водицей одной
И в людях спасался работой любою,
И был до работы я злой.
Избушку чинил иногда между делом,
Солома худа без заплат,
Так жизнь появилась в углу помертвелом,
Так сам оживал в аккурат.
Задумал поставить кресты на могилах,
Как вышел в народе слушок:
Прощайся с землею, что с детства кормила,
Приказчик прибавил оброк.
Землицы клочок по рукам стосковался
И я по нему тосковал,
Но рекрут с набором ко мне привязался,
На службу к царю подвязал.
Забрили, в шинели я стал точно ниже,
Прощайте, родные места!
Солому срывают ветра с моей крыши,
Срывают с петель ворота.
Опять будет кров мой лачужкой смешною,
Над ней посмеётся народ,
Вот так я простился с избушкой родною,
Куда же меня занесёт?
Далёко везли, аж до самой казармы,
Царю верой – правдой служить,
В гружёных телегах под стражей жандармов
Как будто везли хоронить.
Я не был приучен к жестоким командам,
Я не был приучен к битью,
Но бит был по морде не раз лейтенантом,
Когда он кричал мне: убью!
Ногами в живот меня в жизнь не пинали,
Хоть сам по себе брат и хват
И просто в безделицу не унижали,
А это обидней в стократ.
Солдатикам многим из дома шли письма,
Им было чего ожидать,
А я не выказывал видом трагизма,
Мол, некому мне написать.
Порою во сне ко мне мать приходила
И робко сидела в ногах,
Худою рукою своею крестила
Меня в незатейливых снах.
Лицо мне отец щекотал бородою,
Здоровый и крепкий, как дуб,
Ночами я вёл разговоры с сестрою,
Тепло её чувствуя губ.
Мне виделись часто два брата, похоже
Они тосковали по мне
И я тосковал по семье своей тоже,
Ну, как не скучать по родне?
Толчки, зуботычины, ночью – тревоги
И палкой битьё по ступням,
Болели и пухли от голода ноги –
Не просто служилось царям.
Смешки и издёвки, ни хлеба, ни чая,
Опарыши, черви в еде,
Ни слухом, ни духом не ведал, не чаял,
Что тут окажусь я в беде.
Равнялись налево с солдатами фланги –
Весь строй замирал от команд,
Тряслись все поджилки не от лихоманки
Под бой барабанный и мат.
Стучали затворы и громкие трубы,
Как гром, среди залпов мужей,
Рядами шагали под окриком грубым,
А он становился сильней.
Но жизнь то одна и идёт она мимо,
Бурлит где– то там вдалеке,
Всем сердцем я чувствовал это незримо,
Держа свою боль в тайнике.
В поту обливаясь, немытый и грязный
И с вонью прокиснувших щей
Был вид у солдата больной, безобрызный,
В расчёсах от блох и от вшей.
А там, где– то в чистой, безоблачной выси,
Где солнце искрилось без туч,
Был Бог, не полковник – мучитель наш лысый,
Ему говорил он: не мучь!
Взгляни на солдата, как будто на чадо,
Что видит твой бедный солдат?
Он терпит при жизни мучения ада,
По вере Христовой – твой брат!
Но только был глух или слеп наш полковник
Иль был не указ ему Бог
И среди служивых: покойник, покойник –
Один за другим занемог.
А я им копал на погосте могилы
И ладил под небом кресты
Зимою в землице промёрзшей и стылой,
В мозолях до крОви персты.
Я был не последний и был я не первый –
Забитый под хруст челюстЕй,
А рядом смеялись вовсю офицеры
Под возгласы: бей – не жалей!
Сбежал я под утро, был пойман обратно,
Избили, ведя в кандалах
И били меня с той поры аккуратно,
Сидел я закрытый в стенах.
Не помню, не знаю, не ведаю даже
Какое число, месяц, год,
Я вышел к собратьям под пешею стражей,
Смотрел на меня целый взвод.
Под бой барабанов и посвисты флейты
Путь долог и труден был мой,
Вдруг голос визгливый послышался чей–то:
Меня прогоняли сквозь строй…
