вторая трапеза
Жужелицы были размером с Ванину ладонь.
На заборе, дырявом, как рыболовная сеть, висели пустые зелёные бутыли, тускло мерцающие на полуденном солнце. Ещё грушеобразные, оливкового цвета амфоры, судя по всему, выскобленные изнутри, высушенные тыквы. Скорее всего, это была изгородь, а не забор. Что он разделял, сказать было сложно.
По обе стороны была одинаково неухоженная и демонстративно бесхозная земля.
Жужелицы не пугали, они умиляли, наполняли сердце какой-то необьяснимой радостью. Канареечной раскраски, в чёрную сочную полоску, словно лакированные. Как импортные детские машинки, только с невидимым, хорошо утопленным в тельце, пропеллером. Жужжали они не изнурительно, а доверительно низко.
Ване нравились жужелицы. Он внимательно заглядывал под листву благоухающего дерева, одного за другим.
Вдруг под ней прячутся "вертолётики"? Но под листвой в лучшем случае находились скучные гусеницы разной мохнатости. Иногда можно было наскочить на какого-нибудь жука. Само собой, бежали по своим делам шеренги мелкорослых муравьёв.
Если повезёт, можно было даже встретиться глаза-в-глаза с притаившейся ящеркой. Бывало, она давала себя потрогать, аккуратно ткнуть пальцем в твёрдый, шершавый ворс, под которым таилось мягкое. Интересно, какая она внутри, неужели такая же серозелёная как снаружи, задумывался иногда Ваня.
Местный кошачий народ деревья тоже жаловал. Когти почесать о бугристый ствол в шершавых наростах.
От жары укрыться, отсидеться по-тихому. Под иными деревцами некие доброхоты даже поставили блюдечки. Молоко в них давно было вылакано и подсохшая желтоватая корочка обросла волосатой пылью.
Ваня приметил для себя одного, рыжего, дистрофичного, как впрочем и добрая половина его сородичей, кота.
Ваня назвал его для самого себя - Шибздик. На морде Шибздика была перманентно прописана хитроватая ухмылка. Будто он знал что-то такое, что автоматически возвышало его над всеми остальными. Знал бы прикуп, как говорил дядя Серёжа, жил бы в сочи. Шибздик знал прикуп, однозначно, но жил он по прежнему здесь.В Сельвистрове. К какому именно хозяйству он прикреплен, Ваня не знал, да и не задавался этим вопросом.
Дядя Серёжа возился обычно где-то у себя, в укромном треугольничке, между штабелями задёрнутых брезентом дров и сараем для мотоцикла. Что-то прилаживал, мастерил, ковырялся в каких-то древних агрегатах, разложенных по траве. Ваня испытывал к дяде Серёже уважение, тот явно был при деле.
Пусть и толком было неясно, что именно тот делает.
Машка была на три года старше Вани. И на три года дурнее, как часто думал про себя её брат.
Вечно она встревала в самый неподходящий момент с дурацкими комментариями, подковырками, присказками. Иногда могло и что-нибудь посерьёзнее затеять. Маме наябедничать, обиженной прикинуться, рёв устроить на ровном месте.
К счастью, у Машки тоже были свои, пусть и девчачьи никчёмные, "дела". И Ваня был предоставлен самому себе. Вот как сейчас. Во саду ли в огороде...Да, что это в сущности было за место? Ваня впоследствии не мог себе точно сформулировать.
Засаженный фруктово-ягодными деревьями аппендикс "серьёзного" колхозного сада, отвоёванный местными?
Или всё-таки заброшенный огород, пара-другая соток, на котором росло само по себе всё, что хотело?
Он даже - то ли по указанию Степанова, то ли сам так решил - приезжал посмотреть, восстановить в памяти, слепить муляж из разрозненных воспоминаний. Но что-то не складывалось, детали гуляли, расплывались, насмешливо подмигивая, а место выглядело совсем иначе чем у него в голове.
Отец появился внезапно, резко, сперва шибануло крепким его одеколоном поверх мужского свежего пота, потом голос. Твёрдый, требовательный, с нажимим, о чём бы он ни говорил.Иван, ехать пора. Беги в машину. Сестра уже там.
Ваня ехать был не готов. Сказали бы раньше. До обеда хоть.
Он бы постарался прижиться с этой мыслью, освоиться.
Собраться с духом, попрощаться со всеми. А так где теперь Шибздик.
Никого не докличешься. У всех тихий час. Даже жужелицы молчат.
Обидно-то как. Машке было, судя по её пухлому лицу, всё равно.
Сидит уже, в блокноте что-то чиркает. Ерунду, небось, свою. Потом изумрудики туда клеить будет.
Мамы в машине не было. Отец, поймав вопростительный взгляд сына, коротко бросил: мать позже приедет, своих ходом. Ей задержаться придётся. Залезай, Ванька. По коням.
Ваня улыбнулся и даже на мгновение забыл о своей обиде и печали.
По коням это хорошо! Это значит помчимся сейчас по косогорам, взбивая клубы красноватой степной пыли.
Завидуй, Шибздик! Счастливо оставаться!
Ехали молча. Отец даже не поставил своей любимой кассеты со странной, булькающей музыкой.
Сквозь которую усталый, слегка ироничный мужской голос рассказывал о чём-то своём непонятном.
К кому он обращается было тоже не совсем понятно. Ваня сам того не заметив заснул.
Сначала, покачиваясь туда-сюда, в такт с дорогой, он задремал и временами прорывался через сладкую пелену. Но вскоре сон овладел им окончательно и связь с дорогой, тянущимся за окошком бесконечным полем, незнакомыми хатками исчезла.
Ваня проснулся, одним рывком. Словно резко вытолкнутый из воды наружу после глубинного погружения.
Пробуждение было из тех самых, когда в оцепеневшем мгновении не совсем понимаешь, где ты находишься.
Тебя будто перенесли из знакомого и надёжного в чужое и одновременно имитирующего привычные тебе декорации.
Ещё хуже было липкое гадкое чувство, будто и не Ваня он вовсе.
Да и как узнать, ваня ты или нет. Просто - "ты". До сна и после.
Ваня смотрел перед собой. На исцарапанный квадратик из пластика под тёмно-зелёной обивкой.
Машина стояла, мотор работал. Видимо, резкая остановка и спровоцировала пробуждение.
Ваня приподнялся, не расцепляя ремня безопасности. Заглянул вперёд на водительское.
Отца не было. Панель управления загадочно мерцала красноватым и синим как взлётная полоса крошечного аэродрома в глухом захолустье. Окутанная непроходимыми сумерками, такими же как и за окошком.
Мотор стрекотал ровно, чем-то напоминая жужелиц.
Где-то там было Сельвистрово, коты, деревья, тёплая упорядоченная жизнь, идущая своим чередом, мурлыча себе под нос незатейливые песенки. Правда, где всё оно было в этой темноте, спереди или сзади, кто разберёт.
Машка, - позвал вполголоса Ваня. Сейчас ему хотелось услышать в ответ что-нибудь едкое, колкое.
Сцепиться в смешливой перебранке. Но Машка не отвечала. В машине её не было.
Ваня снова уставился перед собой. Но так сидеть было скучно.
И к тому же обидно. Опять его оставили как маленького. Сами чем-то интересным занимаются.
Даже не сказали ничего. Просто ушли и всё. А ты тут сиди, жди у моря погоды.
Ваня почесал нос. Хотелось пить. Сколько же он спал?
Когда выезжали, светло было. А сейчас даже ни единого закатного пятнышка.
Словно под непроницаемой, не знающей солнечного света, водой.
А машина была крохотным сжатым со всех сторон батискафом.
Толщи тьмы крепко держали его как тугое, черничное желе.
Ваня подумал, что и перекусить не мешало бы.
Обычно отец бросал под соседнее сиденье спереди мешок со всякой всячиной.
Бутылка молока, хлеб, колбаса внарезку, помидоры, солонка, когда и сладкого чего перепадало.
Там как правило сидела мама и выдавала провиант на остановках или по требованию.
Карамельку бы сейчас. Грушевую, кисленькую. И холодной водички.
Ваня с опаской оглядевшись расстегнул ремень и вытер вспотевшие ладошки о шорты.
Заругают, наверно. Куда это ты намылился. Оставили машину сторожить, а ты чего?
Ваня, стараясь не шуметь, открыл дверь, осторожно как будто это и впрямь был люк батискафа.
Внутрь тут же хлынул свежий, ещё не остывший воздух, до одурения пахнущий летом, дорогой, пылью и лесом.
Поверх этого прорывались и дизельные нотки. От них было даже уютно.
Мотор живёт, урчит, значит, всё как надо.И можно ехать и вперёд и назад и куда захочешь, а хочется сразу во все стороны!
Ваня уверенно спрыгнул на землю, как астронавт на незнакомую, но уже не страшную планету.
Не батискаф это, а звездолёт, решил Ваня. Над ним простиралось небо таким количеством звёзд, что смотреть было страшно. Все они были живые, но живые другим отличным от ваниного способом.
И знали то они уж точно побольше Шибздика! А светили ему одному. Даром. Все разом.
Ваня подумал, что никогда ещё не смотрел так близко на ночное небо. Один, без взрослых.
А из темноты смотрел на него такой же бесконечный как небо лес.
Острые конусы елей или сосен бежали поверху, пригнувшиссь, словно вырезанные рваной волной из тёмно-фиолетовой цветной бумаги.Деревьев не было видно, они сливались в одно единое неразделимое пятно, которое висело не моргая прямо по курсу.
Лес был - безусловно - тоже живым. Как и звёзды. Но смотреть в него было не просто страшно.
Его присутствие было настолько болезненно ощутимым, что грубо вытесняло всё остальное.
Лес был здесь хозяином, это он распоряжался, кому и что делать. Кому и на что смотреть.
Хорошо, что звездолёт фурычит. Нельзя его выключать. Молодец папка, что мотор не глушит!
Свет от фар струился геометрически ровными потоками лимонного отлива. Словно протыкая утонувшее во мгле пространство. В световых потоках неторопливо плавали мошки. На одной из фар, кажется, примостился костлявый кузнечик.
Ваня подумал, что если усесться между этими двумя лимонными ручейками на землю, то лес его тронуть не посмеет. Интересно, не устал ли работать мотор.
А что если ему надоест урчать и он замолчит, прощально фыркнув в сторону надвигающегося игольчатого мрака? Тогда и фары погаснут, и внутри машины огоньки исчезнут?
Мысль была ужасающая и теперь неотступная. Надо было успеть пока мотор не заснул. Что именно успеть, Ваня ещё не додумал. К отцу надо идти и к Машке, вот что.
Ваня отбежал совсем чуть-чуть от машины и отлил, привычно играя бледной струйкой.
Подтянул шорты и зашагал вперед, по узенькой колее обрамляемой с двух сторон световыми колоннами.
Ваня подумал, что он теперь уж точно как звездный разведчик. Выполняет задание: выяснить, где. И кто.
И доложить командиру. Если конечно в живых останется.
Ваня слегка поёжился. Игра была слишком уж похожа на реальность. В обычной игре всегда можно было убежать к взрослым, спрятаться, понарошку пугаясь, у них под столом.
Здесь бежать было не к кому. С одной стороны лес, с другой просто воздушное или даже безвоздушное пространство.
Лес уже смягчил свою затягивающую как омут враждебность и даже стал постепенно распадаться на отдельные деревья. Под ними не хотелось ничего искать, но они больше не излучали прежнюю опасность. Ваня вступил в лесную чащу. Звездолет остался позади, легко вибрируя и светясь. Изнутри чаща была подсвечена слабым, вроде как лунным соком, хотя луны на небе, в принципе, и не было.
Ели, или же это всё-таки были сосны, принимали лунные позывные как должно, даже равнодушно, но Ваня провел ладонью по одной ветке, взад и вперед, будто гладя кошку по- и против шерсти. Хвоя отдавала влажноватой прохладой. Ваня успокоился. Ничего страшного тут не было. Если подумать, похоже на садовую полянку, правда без котов и жужелиц.
Может и они тут есть, только по другому называются? Ване послышалось, что он даже услышал чьё-то дыхание, где-то впереди. Неужели тут и на самом деле живут какие-то лесные зверушки, совсем не грозные, а слегка пугливые? Ване остро захотелось потискать хотя б одного такого мехового зверька прямо сейчас.
На автопилоте он даже сделал кис-кис, будто лесные жители понимали кошачий язык. Никто не выбежал ему навстречу, но через какое-то мгновение Ване показалось, что он различил вдали какую-то фигуру.
Медведь. Ваню как ошпарило. Он слышал что-то про медвежьи повадки, коварство и нечеловеческую силу. Фигура стояла неподвижно, круглые плечи ссутулились, всё же было нечетким и запросто могло оказаться мебелью. Например, забытый в чаще старый ненужный сервант под накинутой сверху серой скатертью. Ростом с Ваниного отца. Или же отец - ростом чуть выше забытого лесу серванта? Кто же в лесу мебель-то забывает, подумал Ваня, дураки небось какие-то.
Отец смотрел на Ваню из желтовато-молочной темноты молча, как обычно - сжав узенькие бескровные губы.
Ванька, ты? Молодец что пришел. Лицо отца блестело смазанным штрихом. Может и не отец вовсе, а говорящий медведь?
Голос был всё же отцовский, только шёл он словно не снаружи, а так будто был отзвуком заблудившегося в Ваниной голове эха.
Ваня замер.
Нет, отец-таки. Машки рядом с ним не было.
Я считай закончил. Не выберутся теперь.
Голос звучал уже ближе и четче. Фигура наконец приняла резкие очертания, уменьшившись в размерах.
Бежать к нему навстречу не хотелось. Было во всём этом что-то неправильное, непонятное.
Отец почти залихватски прихлопнул ногой по всклокоченной вихрами земле, на которой стоял.
Крепко сработал! Сейчас поедем уже.
Ваня инстинктивно попятился.
В голосе отца слышалось непонятное самодовольство.
Но невеселое, а с пугающей горчинкой.
Отец опирался на нечто вытянутое, продолговатое как костыль. Но это была всего лишь отцовская лопата.
Ваня уже видел её как-то раз, то ли в машине в багажнике, то ли в деле.
Лопата как исподлобья поблескивала своим металлическим основанием, наполовину ушедшим в бахрому мшистого холмика. Свежеразрытая земля напоминала застывшую на прибрежном песке кудлатую пену. На отцовском лбу крупными сальными сгустками выступил пот.
Ваня развернулся и сам не понимая почему побежал.
Он нёсся что есть сил, спотыкаясь о мозолистые коренья, не разбирая дороги, задыхаясь.
Отец не кричал ему вслед. Не преследовал. Лучше бы кричал и бросился догонять.
Тишина и отцовское бездействие пугали гораздо сильнее.
Лес же напротив казался совсем домашним, будто Ваня жил в нём уже давно. Как у себя дома.
Хорошо, что не выберутся? Слова отца, непонятные и недобрые, застряли, запутались как вши в волосах, в Ваниной голове и барахтались, сердито попискивая.
Надо обратно к отцу бежать? Зачем он вообще дёру дал? Ваня зацепился ногой за ползучий, раскидистый кустарник и грохнулся с размаху на колючую и твердую как отцовская щека землю. По лбу проскочила досадная царапина. Из прокушенной губы сочилась солоноватая кровь. Где же Машка. Сейчас бы она над ним хорошо посмеялась. Чего ж ты сдристнул. Мужик тоже мне. Отец тебя и так заждался. А ты от него кругами бегаешь.
Почему кругами? Ваня огляделся, присев на каменистый выступ в сырой, голой земле. В лесу всё было похожим. Попробуй отличи одно дерево от другого. Может, он кругами и бегает.
Надо идти к звездолету, решил Ваня. А там уже разберёмся. Ваня шел уже спокойно, не торопясь.
Иногда машинально поглаживая мохнатые иглистые ресницы окружавших его лесных великанов.
Они смотрели на Ваню свысока, но без внутреннего напряжения и укора. Не осуждая.
Тропинка вела сама, извилистая, но естественная как мыслительный процесс, додумывать направление было не нужно. Ваня подумал, сколько людей уже ходило этой тропкой до него, трогали эти же ветви и видели в прорезях между верхушками сосен созревающую луну.
Неожиданно резкий свет выхватил Ваню из уютной привычной уже темени и перенес в десяток шагов от звездолета. Машина работала на холостом ходу как ее и оставили. Две световые полосы, населенные по прежнему мошкарой и пылью, горели отчетливо. Ваня шагнул в уже знакомый ему лимонный коридор, ведущий к двери отцовской машины, и пошел вперед.
Через запотевшее лобовое стекло смотрел на него с водительского кресла отец, едва заметно улыбаясь.
Ваня встретился с ним взглядом и снова остановился, как тогда в лесу. Было нестрашно, а как-то не по себе.
Когда совсем не знаешь, что правильно сделать и любой вариант кажется неверным.
Отец подмигнул ему по-свойски, мотнул головой и что-то прокричал. Что именно Ваня не услышал.
Ваня подумал: а что если отец в машине это и не отец вовсе, а настоящий отец в лесу стоит, землю притоптывать остался. Стоит и в темноту смотрит. Как медведь носом водит, ночь нюхает.
Да нет. Ерунда же. Тогда может и он не настоящий Ваня?
А настоящий до сих пор по лесу бегает?
Мысль была как не своя. Словно её аккуратно, незаметно вложили ему в голову как прозрачного микроскопического моллюска. И теперь эта мысль вольно резвилась в водоёмах сознания, выпускала споры, метала икру или как там размножаются моллюски.
Так разобраться, и шибздик не щибздик и машка не машка?
Ваня отмахнулся, это уже была полная ерундовина.
Таким макаром можно было всё на свете перечеркнуть, зачиркать и окончательно запутаться.
И всё же Ваня не смог заставить себя подойти к машине. Что-то подсказывало, что делать этого не следует.
Захотелось к маме. На ручки. И что, что не маленький. Вцепиться в мамку и пусть по голове гладит.
Она же добрая. И пахнет вкусно. И сначала слушает, долго, не перебивая, а уже потом говорит.
Отец резко заглушил мотор, машина напоследок рявкнула и дорогу мгновенно затопила чернильная, беспросветная тишина. Обломок луны вовсю истекал рваными бликами, но светлей от неё не становилось.
Дверца машины глухо хлопнула. Ваня услышал тяжёлые шаги быстро идущего к нему отца.
Ваня опять - как и в лесу - бросился наутек. Почему, зачем он не знал, ноги знали.
Ванька. Что ж ты как дурной от папки бегаешь? крикнул отец. Что с тобой, ей Богу? Залазь в машину, кому сказал!
Последние слова впились в Ваню как ржавые рыболовные крючки и тягостно потянули его назад.
На плечо увесисто опустилась отцовская ладонь, Ваня замер и встал как вкопанный.
Внезапный подзатыльник привёл его в чувство.
Отец очень редко позволял себе физические методы воздействия, но Ваня почувствовал, что ещё чуть-чуть и отец изобьет его по полной. Прямо здесь на лесной дороге. Изобьёт от души, до полусмерти, а потом живьём закопает там же, в чаще. Рядом с Машкой и мамой? Ведь они уже там? А потом будет тщательно утаптывать землю. Чтобы наверняка, чтобы не вылез. Чтобы не мешался под ногами, не отсвечивал.
Знаешь, что такое семья, сынок? было непонятно, ждёт ли отец ответа.
Ваня стоял молча, втянув голову в плечи, скукожившись в один маленький комочек.
Семья - это защита. Она тебя защищает, а ты - её. По другому никак. Вырастешь - поймёшь.
Ехали молча. Ваня ничего не спрашивал. В голове образовалась равнодушная пустота словно дыра прожженная сигаретой в дерматине. И все вопросы осыпались в эту дыру хрупкими волокнами пепла. Вскоре в ночи почувствовался сдвиг в сторону рассвета. В небе, нависающем через лобовое, наметилась голубиная прогалина, одна, за ней другая и Ваня заснул.
Что для вас в этой истории кажется самым важным? Что нельзя изменить ни в каком из возможных вариантов?
Степанов говорил не строго, но требовательно. Ясно было, что так просто от Ивана он не отвяжется. Под внешней доброжелательностью было и другое: внимательное, въедливое и оценивающее. Глаза под толстыми стёклами очков расплывались маслянистыми червоточинами.
Иван, мне кажется, вы слишком закрепились на идее пространства. Деревня, дом, сад, лес. Оно словно довлеет над происходящим и сообщает настроение. И это в данном случае определяющая константа. А всё прочее - взаимозаменяемое. Герои, их взаимодействие, порядок событий. В одном из вариантов, это вы бежите за своим отцом, с лопатой наперевес, а не он за вами. Имеется также версия, в которой отца заменяет ваша исчезнувшая в каноническом повествовании мать, а ваша сестра остаётся вместо вас в машине. Есть альтернатива, где вы закапываете живьем ваших родителей, а Мария помогает вам завершить начатое и за всем наблюдает деревенский кот. Где же здесь вы? Вообще целая колода тут у вас с нами, - заговорщически подмигнул Ивану Степанов. В этом была неприятная наигранность.
Но ведь можно как-то их совместить, найти точки соприкосновения, вычертить корневой сюжет и вот в него и целиться, нет? Бить в него, так сказать, - слегка беспомощно и будто оправдываясь, пролепетал Иван. Он чувствовал, что разговор затягивается и ведёт не совсем туда, куда - казалось бы - надо. Взрослая оболочка начинала сдуваться, таять под красноватыми лупами Степанова и наружу выступал растерянный мальчик лет шести.
Это не так просто как кажется.
Если отбросить любую из версий «по краям», а оставить только то, где все версии сходятся, есть вероятность выплеснуть с водой и ребенка. В данном случае, буквально: вас и выплеснуть. Что вы на самом деле делали в Сельвистрове?
На самом деле, Ваня искал личинки жужелицы. Это и было задание. Командира звездолета. Зачем тому понадобились личинки, Ваня уже не помнил. Они всё так и не находились. Ни под листвой задумчивых деревьев, ни под брезентом на поленнице дяди Серёжи, ни под скрипучими ступеньками в гостевой домик. Что сказать командиру в своё оправдание Ваня не знал. От этого было тревожно и стыдно. Даже Шибздик, казалось, следит за ним с полупрезрительной усмешкой. Не найду - значит подведу командира. И звездолет никуда не полетит. Мама задумчиво стояла у окна в гостиной, расчесывая распущенные каштановые волосы, и смотрела куда-то вдаль, за кудрявившийся облачками горизонт, где судя по розовато-гнедым всполохам замечталась гроза.
