Филиокве
Максим с детства был не такой, как все, хотя к этому и не стремился. Это дети XXI века хотят непременно прославиться на весь мир, сделать что-то (и слово «что-то» здесь ключевое) невероятно великое, что бы навсегда записало их имена в учебники истории. Все потому, что современные технологии открыли для человека весь мир. Теперь картина мира индивида не ограничивается только его домом, школой или местом работы. А чем больше человек знает и понимает, тем беспокойнее он живет, тем большее пространство ему хочется покорить – это вполне естественный животный инстинкт. Человек не хочет умирать – он хочет оставить память о себе в веках. Именно тщеславием человек и отличается от животных. Если собака метит территорию, то человек желает пометить и территорию, и даже само будущее время! И можно ли человека осуждать за это? Да нет, конечно! Потому нас церковь и призывает соблюдать информационный пост, чтобы усмирить тщеславие. Как говорится, меньше знаешь – крепче спишь.
Что до Максима, то спал он всегда хорошо. Ходили слухи, что его убитый 7 лет назад во время перехода наполеоновских солдат через Неман отец – Владимир Михайлович Петровский – был далеким потомком князя Курбского, который ещё при царе Иване бежал в Литву. Однако история умалчивает, как потомки русского княжеского рода оказались польскими крестьянами в небольшой деревеньке на границе с Российской империей.
Однако жили Петровские именно как дворяне. В их семье был всего один ребёнок, что совсем необычно для крестьян. У Максима было хорошее воспитание и образование. Он знал в совершенстве русский и польский языки, мог более-менее сносно поддержать разговор на французском, умел считать, писать и даже читал книги!
В деревеньке был один единственный приход – православный – и местный священник отец Пётр хотел бы, чтоб Максим стал семинаристом, но священник считал себя недостойным просить, уговаривать или иным способом попирать свободную волю Максима, которую ему дал не кто-нибудь, а Сам Господь Бог!
Но вот чему искренне удивлялся отец Пётр, так это тому, откуда Максиму известно о филиокве, ведь католических или протестантских приходов поблизости не было. «Откуда мальчик мог нахвататься этого?»
Выяснилось это недоразумение весьма странно. Была литургия. Максим с матерью пришёл на службу, стоял, молился, крестился по-католически, но отец Пётр не придал этому значения. Но когда дошло до чтения Символа веры, то у отца Петра что-то по ритму не совпало. Вроде все в храме прочитали «... Иже от Отца исходящаго», но вроде кто-то позднее закончил... И вроде как это случилось потому, что детский голосок после «Отца» упомянул ещё и «Сына».
Все бы ничего, но на следующей литургии это повторилось! Теперь уже отец Пётр сумел найти источник невероятного недоразумения, но подумал, что Максим оговорился.
На третьей литургии – то же самое! Да что ж такое?! Уже даже мать одернула Максима: «Что ты от себя-то слова вставляешь?!» Уже и другие дети в храме начали на него коситься, а во взгляде их читалось: «Ты что, Петровский, даже в церкви отличиться хочешь?»
Когда мать Максима подошла к Чаше, то священник шепнул ей:
-Пусть Максим останется после службы.
А она, вкусив Тело и Кровь Христа, подошла к сыну и сказала:
-Доигрался?! Тебя отец Пётр вместе со мной требует теперь! Ох, если бы я сейчас не причастилась, я бы тебе такое устроила...
После службы отец Пётр пробирался через толпу стариков, сложивших ладони «чашечкой». Цель у священника была одна – добраться до раскрасневшейся матери и ее невозмутимого сына.
Лидия – мать Максима – находилась в странном состоянии. Ей хотелось, чтобы разговор с отцом Петром, от которого она не ожидала ничего хорошего, поскорее совершился. Но в то же время Лидия была благодарна тем старикам, которые задерживали священника. Отец Пётр только хочет сказать: «Благодарю вас, что остались» – а тут подходит комическая бабушка и едва слышно, но уверенно произносит: «Благословите, отче!» Куда деваться! Если уж ты взвалил на себя эту ношу – быть ответственным за спасение чужих душ, то неси это бремя до конца, даже если очень не хочется. «Свою душу дьяволу продай, но душу ближнего спасай» – так мыслил отец Пётр.
-Хорошо, что вы остались, – смог наконец произнести священник.
-Да, отец Пётр. Чем мы провинились? – и Лидия попыталась сделать максимально невинное лицо, будто она уже не 30 с лишним лет жизни за плечами имеет, а только вчера родилась.
-Максим, а прочитай мне, пожалуйста, Символ веры.
-Полностью?
-Да, давай полностью.
-А я полностью не помню. За остальными повторяю.
-Ты почему врешь?! – вмешалась мать. – Ты почему позоришь имя своего покойного духовного отца Николая, который столько в тебя вложил?!
-А вы можете идти, Лидия. Благодарю вас за совместную молитву и поздравляю с причастием. Храни вас Господь!
-Как? А Максимка останется?
-Я бы хотел с ним поговорить.
-Так я же мать его! Я должна знать, что будет...
-Да не бойтесь. Ничего я с ним страшное не сделаю.
-Да... я знаю, отец Пётр, что вы без злого умысла...
-А что же, Максим ко мне со злым умыслом?
-Да что вы, отче! Да нет же! Да я не то хочу сказать...
-Ну, да, вы мать – вы имеете право знать. Я бы хотел поговорить с Максимом о его будущем. Вот только что я узнал, что он был близок с отцом Николаем. Я хорошо знал своего предшественника: он всегда близко общался только с теми мальчиками, в которых видел будущих священников. А я интуиции отца Николая доверяю.
-Ой, ну слава Богу! Я уж испугалась, что вы Максима будете ругать за... Да, впрочем, не важно. Ладно, я пойду. Благословите.
-Господь благословит.
Раскланявшись, Лидия ушла.
-Максим, я не солгал твоей матери. Я, действительно, хочу, чтобы ты стал священником. Но я от тебя уже не первый раз на литургии слышал, что ты говоришь, будто Святой Дух исходит от Отца и Сына. Ты оговорился? Или ты действительно так считаешь?
-Конечно я так не считаю, отец Пётр! Я знаю, что филиокве – это поздняя вставка в ответ на распространение арианства в Западной Европе.
-Так... Тогда в чем дело? При твоих-то познаниях в истории церкви разве можно так много раз оговориться!
-Да, я не оговорился. Но будьте снисходительны к этой моей шалости, отец Пётр. Ведь Господь – сердцеведец. Он знает, что моя вера не соответствует моим словам. Да и разве можно о неограниченном Боге говорить словами, смысл которых зависит от субъективного восприятия.
-Прав ты, конечно. Но ты сводишь на нет все усилия отцов церкви, которые клали жизни в борьбе за Истину, которые формулировали Божью правду.
-Ну, вот такой у меня принцип: показать, что слова для меня ничего не значат. Главное – как я верую на самом деле. А слова... Вот когда-то, давным-давно, люди решили, что сочетание букв «о», «т», «е», «ц» именно в таком порядке - это мужчина, имеющий детей. А во французском сочетание букв «p», «è», «r», «e» значит то же самое. Так что, слова и язык в целом – это все просто человеческая договоренность. Бог выше этих договоров.
-С тобой трудно не согласиться. Но люди же не просто так договорились о языке, а для того, чтобы понимать друг друга. А потому, прошу тебя, произноси только те слова на литургии, которые выражают твою веру. А если я снова услышу от тебя на литургии филиокве, то отвезу тебя в Седльце и сдам в костёл.
Слова отца Петра были услышаны Максимом, но не возымели эффекта. На следующей литургии он снова заявил, что Дух исходит от Отца и Сына. На этот раз Лидия не краснела. Она думала, что раз после разговора с отцом Петром Максим продолжает так говорить, значит священник разрешил. Отец Пётр не отвёз Максима в костёл, как обещал, а потому парень осмелел.
На следующей литургии уже двое: Максим и Лидия – заявили о своей причастности к латинской церкви. А потом филиокве и вовсе приобрело характер эпидемии! Все прихожане, молившиеся по привычке, а не по зову сердца, до такой степени запутались в этом разномыслии и разноголосии, что по инерции повторили за Лидией и Максимом. Отец Пётр был настолько поражен услышанным, что сам чуть не произнес филиокве. Но вовремя опомнился, тут же остановил литургию, подошел к Максиму и, схватив его за руку, вышел из храма, окликнув по пути извозчика Григория. А Григорий, услышав гневный крик священника, до такой степени испугался, что натянул шапку на голову ещё до выхода из храма.
Извозчик мчал на юго-запад, в Седльце. Молчал и он, и двое его пассажиров: отец Пётр, нахмуривший брови, и Максим, почему-то довольный настолько, что даже раздражал своим сияющим видом.
Даже спустя много лет Максим во всех деталях мог вспомнить, как отец Петр привез его в костёл, крикнул: «Отец Бронислав! Заберите его – этот мальчишка по вашей части!» Максим помнил и запах ладана, и уставший вид шаркающего ногами отца Бронислава, кашляющего и вышедшего откуда-то из-за левой колонны почти в одном исподнем. И спустя много-много лет Максим мог точь-в-точь повторить интонацию, с которой отец Петр вызвал престарелого католического священника. А как ужасно скрипела дверь костёла, когда отец Петр ее закрыл, уходя. Открыл он ее быстро, стремительно, так что петли не успели взвизгнуть; а закрыл уже медленно, так как больше на его плечи уже не давила эта ноша – самоуправство и упрямство Максима – и отец Петр успокоился. Уходя, он чуть ли не погладил дверь костёла в благодарность за то, что отец Бронислав не отказался взять Максима на свое воспитание.
История умалчивает, как отец Петр объяснил Лидии, почему он вернулся без Максима. А Лидия и не приставала с расспросами к священнику – она его начала бояться. Лидия расспросила обо всем извозчика Григория, и, размазывая слезы по щекам, в то же мгновение, как Григорий во всем признался, пешком помчалась в Седльце.
Трое суток она, голодая, все бежала в город. И, добравшись до Седльце, она упала на городской площади, грязная, в разодранном сарафане. Конечно, внимание окружающих она к себе привлекла, но разве кто-то что-то мог поделать, кто-то мог ли ей помочь? Последняя новость, которую Лидия услышала в своей жизни, обсуждалась как раз на городской площади. Говорили, что в местном костёле новый звонарь. А несколькими секундами после того, как Лидия почти в беспамятстве, с кровяными белками глаз упала на площади, колокол на башне костёла зазвенел. Лидия была горда, что ее сын-крестьянин теперь не последний человек в этой жизни, а сейчас он зазывает жителей города на богослужения! С чувством гордости отошла Лидия к Господу, ведь разве можно выжить, когда клещи польского леса высосали из организма чуть ли не всю кровь!
-Отец Бронислав, - обратился после мессы Максим к своему новому духовнику, - мне мать снится. Уже второй день.
-Ох-ох-ох, - отец Бронислав знал, что некая женщина, разыскивавшая своего сына, умерла на городской площади два дня назад. – Молись, Максим. Молись. Читай Писание, готовься к диаконству.
-К диаконству?! – Максим на это и рассчитывал, но сделал удивленное лицо, на котором было написано: «А я-то думал, что всю жизнь звонарем буду!»
-Конечно, к диаконству. А потом – к священству. А самое главное пока молись. Молись и кайся. Ведь ты поступил против своей совести. Ты думаешь, я не знаю, что православная церковь считает нас еретиками-папистами. А ты покинул православную церковь и пришел сюда. Продал ты свою совесть. А потому, молись, чтобы Господь уберег тебя от дальнейшего падения, чтобы он позволил тебе остаться в нашей церкви. Какой бы ее не считали ваши попы, а она все же ближе к Богу, чем разные прочие еретики и раскольники, которых в наше время пруд пруди. Я-то явно не доживу. А вот ты, вполне возможно, застанешь последние дни. Столько ересей вокруг развелось! Что это, как не предвестник Страшного Суда?..
Звонарем Максим пробыл недолго – всего полтора месяца. А потом отец Бронислав закрыл его в своей келье на семь замков, оставив только Писание да периодически передавая через маленькое окошечко в двери постную пищу. Так Максим прожил в келье 11 лет, и за все время мыться ему разрешили всего 2 раза. Так отец Бронислав приучил Максима к воздержанной жизни, полной богопознания. А когда парню исполнилось 22 года, его, наконец, выпустили из кельи, помыли, побрили и в диаконы рукоположили. За время своего затворничества Максим забыл все языки, кроме церковнославянского и латыни, которую ему пришлось выучить, сидя в келье. Долго он привыкал к солнцу после 11 лет заточения, которые ему обеспечил неумолимый отец Бронислав, и долго потом изъяснялся с людьми на старый манер: «Яко ты еси грешник, пред Богом зло сотворивший, и аще не возжелавший приступити к покаянию сердечному. Тако да погибнешь во геене огненной, якоже враг рода человеческого во день Страшного и Славного Пришествия Господа, Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа!» - вот так ответил однажды Максим одному из прихожан, который, к слову сказать, кроме «Иисуса Христа» больше ничего в этой великой речи и не понял, ибо люди не желают вдаваться в богословские вопросы. Люди просто хотят быть спасенными. И имеют право, не зная Евангелия, обрести Спасение. Например, когда у человека болит зуб, то ему совершенно необязательно разбираться в стоматологии, а достаточно просто найти хорошего врача, который вылечит зуб. Так же и со Спасением! Человеку не обязательно знать все тонкости Учения, чтобы быть спасенным – достаточно найти толкового духовника, который учился на врачевателя душ и который поможет человеку прийти к Богу.
За время затворничества Максим приобрел такой жестокий взгляд, что прихожане костёла, в котором он служил, внезапно вспомнили все древние церковные каноны и исполняли их с невероятной педантичностью! Отец Бронислав так этому обрадовался, что даже у него случился сердечный приступ. Делать нечего, пришлось снова отправлять Максима к епископу – уже за священнической хиротонией.
Став священником, Максим первым делом отправился не в костёл к отцу Брониславу, а на деньги, полученные за время службы диаконом, отправился в Минск – на аудиенцию с местным православным епископом. Там в приемной его встретил отец Петр.
-Черт возьми!
-Да не поминайте вы его в святом месте! Постойте-ка… Максим? Это ты?
-Я, отец Петр.
-В рясе, с крестом. Ты священником стал?
-Стал.
-А ты в какой епархии служишь? Крест не наш.
-А я, отец Петр, по вашей милости католический священник. Да вот пришел к епископу в ересях каяться. Не могу я быть католиком. Это против моей совести.
-Да как же против твоей совести, если ты рукоположился в католической церкви?!
-А вот так! Мало разве случаев было в истории, когда люди из католицизма в православие возвращались.
-Были такие случаи. А что же, ты и священный сан за собой принесешь в православие?
-Конечно! С этой целью и хиротонию проходил.
-Так вот знай, Максим, что я перед Владыкой буду свидетельствовать против тебя. Нельзя тебе становиться православным священником. Меня Владыка послушает, ведь я когда-то был твоим духовником.
-Как это вы будете против меня свидетельствовать?!
-Да вот так! Ты думаешь, что все так просто? Рукоположился в одной церкви, служить будешь в другой, а причащаться в третьей?! Церковь – это мать для человека! А где ты видел, чтобы у человека было две или три матери? Ты свой выбор сделал в пользу латинской церкви – вот и будь ее служителем. Нечего духовный блуд устраивать.
-Да как же это, отец Петр?! Ведь латинская церковь – это же церковь еретическая!
-Об этом раньше надо было думать, когда рукополагался. Даже если Владыка тебя примет и выслушает, это не значит, что ты сей же час станешь православным священником и приход получишь. Будет вестись расследование твоей жизни, станут выяснять и узнают, что ты раньше был православным, а потом стал католиком. Вызовут меня, узнав, что я твой духовник, станут расспрашивать про тебя. А я пред Владыкой и пред Богом молчать не буду – скажу и про твое самоуправство, и про все-все-все.
-Отец Петр, так ведь с меня Господь спросит, почему я, будучи православным по убеждениям, стал католическим священником! И с вас спросит за вашу немилость ко мне!
-Обязательно спросит. С меня Он еще и не за то спросит, да вот за себя-то я отвечу. А за твою распутную духовную жизнь отвечать не собираюсь. Сколько я после того случая отцу Брониславу писал писем! Спрашивал, не хочешь ли ты вернуться назад. А он мне отвечал, что ты более чем доволен своим нынешним положением. Ты же сейчас здесь у меня милости просят, стольких людей позоришь! Меня позоришь, отца Бронислава, покойного отца Николая, свою мать-покойницу! Максим, Максим… Что тебе в нашей церкви не сиделось?! Что тебя на экзотику-то потянуло?! Был бы сейчас православным священником…
-Так потому я и пошел в католицизм, что хотел быть православным священником! Кто это правило придумал, что священник в православии обязан быть женатым?! А я жениться не хочу! Я помню, мне было 4 года, когда отца убили, так мать все слезы выплакала! Вот я тогда и подумал: не хочу, чтобы по мне кто-то также убивался. Не хочу жениться! А меня же без брака не рукоположат в православной церкви…
-Так стал бы монахом, если жениться не хочешь!
-А я мирским священником быть хочу, но не женатым! Думал, сейчас в католицизме сан приму – у них необязательно жениться будущим священникам – а потом приду в православие, перенеся свой сан за собой. А тут вы, отец Петр, как ни кстати!
-А даже если бы меня сейчас здесь не было, отец Максим, у тебя все равно ничего не получилось бы. Ты думаешь, что в епархии одни дураки сидят? Да нет, братец, здесь люди-то поумнее нас с тобой. Враз бы тебя на чистую воду вывели! Даже и без меня. Да и не может такой человек, как ты, быть православным священником. Ведь священник – это прежде всего учитель! А чему прихожан может научить человек, который сам не может распутаться в своей жизни? Ох, Максим, Максим…
-Что делать-то мне теперь, отец Петр?! Как душу спасти, не будучи в общении с православной церковью?!
-Служи на том месте, которое выбрал. Честно служи. И молись. Господь милостив. Думаю, простит Он тебе твою глупость, в которой ты сам каешься. Не Бог тебя наказал, не люди – сам себя наказал ты. Не мне за Бога решать, но я бы тебя помиловал, а Он в тысячу, в миллион раз милосерднее меня! И даже не в миллион, а во столько раз, каких цифр еще и не придумали, раз Он меня, грешного, столько лет на Земле терпит…
Тут из кабинета епископа выглянул молодой монах.
-Отец Петр, Владыка вас приглашает.
-Да, да, уже иду. Спаси Господи!
-А вас приглашали? – спросил монах отца Максима.
-Нет-нет, - ответил тот, пряча ладонями крест на своей груди, - я уже ухожу. Я за компанию с отцом Петром пришел.
И ушел хитроумный юродивый восвояси, погруженный в мрачные мысли.
