йольское
Утопающий в сумерках свет не силён, не свят.
Беспризорные духи болтаются на ветвях —
выгоняют взашей за калитку старуху-осень.
В малоснежном лесу возрождённый олений бог
пробирается в чащу протоптанной днём тропой,
на рогах окровавленных жертвенный дар уносит.
Зреет тьма,
разжигает костёр из упавших звёзд,
ветер брешет на сосны да воет, что старый пёс.
Желтоглазые звери, ощерившись, дыбят холки —
загрызите мой страх,
изорвите в лохмотья боль.
Только ты и сумеешь,
безжалостный древний бог,
жаром тела прогнать поселившийся в сердце холод.
Даже имя твоё так похоже на звон мечей...
На закате проснуться бы, зная, что не исчез,
гладить пряди волос, тишину в подреберье слушать.
От Белтейна до Йоля по у́глям и по воде —
собирая отраву из трав,
сторонясь людей:
что за дело пропащей до злой болтовни досужей?
Тёплым пеплом небрежно мазнёшь по щеке и лбу,
острым когтем коснёшься слегка приоткрытых губ.
Лунный серп над поляной нависнет, разрезав тучи.
Далеко,
там, где ги́ббет качает вороний корм,
заморозила горе.
Поставила всё на кон.
Ты получишь меня.
Ты получишь...
они получат.