Печальная история Медузы и ее сестер

Кувшин за кувшинами льется вино,

И старый пиит, захмелев от него,

Решил поразвлечь вдруг рассказом народ,

А люди внимали стараньям его.

 

Пусть Зевс-громовержец осудит меня,

Коль я обману вас, хоть малость, друзья.

Что видел глазами, как есть, на духу,

Поведаю вам, не приврав почем зря.

 

То было давно, лет так тридцать назад.

Я был молодым и пригожим тогда.

В деревне моей проживала семья:

Три дочери Фо́ркиса, их красота

 

Известна была на весь эллинский свет.

Одну Эвриа́ла зовут, у нее

Был голос сирены и каждый эстет

Услышать хотел, как девица поет.

 

Вторая играла на арфе, во всей

Элладе не сыщешь арфиста, кто мог

Как Сфе́но сыграть и сравниться бы с ней

В искусстве извлечь настроенье из нот.

 

А третья Меду́́за, чей сдержанный взгляд,

Украдкой упавший мужчине на лик —

Пленил того волю, склоняя отдать

Ей жизнь и душу в порывах любви.

 

Все трое дружны, как вино и мастос,

Как капли дождя и лиричная грусть,

Как ночь и девичьих томление грез,

Водой не разбавить сердец их союз.

 

Поклонников много ходило к ним в дом,

Все жаждали общества полубогинь.

К Медузе однажды пришел Посейдон

И с ним разделить свое ложе молил.

 

Но та отказала, ведь в сердце ее

Парнишка жил, местный угодник девиц,

Красивый настолько, что с ним Аполлон

Не смог бы сравниться обличьем своим.

 

А звали парнишку того Агапит,

Отнюдь не прославленный воин — певец,

Губитель сердец и искусный пиит —

Талантлив во всем, но совсем не храбрец.

 

Разгневался грозный владыка морей,

Отказом Медузы он был оскорблен.

Он молвил девице: «ты будешь моей

По воле своей или против нее».

 

Медуза поведала милому все,

Но тот, испугавшись за шкуру свою,

Сбежал без оглядки куда-то на юг,

Туда, где как море бушует песок.

 

Что делать красотке? как быть ей теперь?

Кто сможет от бога спасти ее честь?

Он скоро отказ, не желая терпеть

Возьмет ее силой, как бешеный зверь.

 

Решилась она переехать в Эфес,

Защиты у мудрой Афины просить,

В обмен же ей верой и правдой служить,

Безбрачия дав непреложный обет.

 

Сестрицы с ней вместе поехали в путь,

Не дав лошадям ни на миг отдохнуть

Дорогу они одолели за день

И в полночь ступили на храма ступень.

 

Велик у Афины был храм и красив,

Служили в нем девы, не зная мужчин,

Поклявшись забыть о девичьей любви,

Богини своей ритуалы блюли.

 

Сестрицы дары привезли в этот храм —

Двух птиц и козу — в жертву их принести,

Чтоб кровь их богиню смогла улестить

И та под эгиду Медузу взяла.

 

Исполнен обряд, жертва принесена,

Богиня Афина вняла их мольбам.

И сестры простились, Медуза должна

В том храме остаться теперь навсегда.

 

Неделю спустя Посейдон в храм пришел,

Он требовал, чтобы спустилась к нему

Девица, что весь заняла его ум,

Да так, что он мыслить не мог об ином.

 

Но вместо нее охладить его пыл

Спустилась Афина навстречу ему,

Развратника-дядю, взывая к стыду,

Бранила и била что было сил,

 

Грозилась жене рассказать о делах,

Что муж-безобразник ее совершил.

Пристыженный бог сбежать вынужден был,

Никто так не смел его раньше ругать.

 

…

 

Медуза жила теперь в храме, служа

Богине своей, что ее сберегла.

Не жизнь… это скука для жрицы младой.

Веселье, любовь променять на покой,

 

Блюсти ритуалы и резать зверей,

Жить в каменных стенах до смерти своей?

Все то — не по ней, лишь визиты сестер

Смягчали ей тяжесть безрадостных дней.

 

И вот, как-то раз день визита настал,

Спустившись в подвал, чтоб никто не мешал,

Медуза в объятиях сжала сестер,

Меж ними случился затем разговор:

 

- Сестра, мы пришли передать тебе весть

От юноши, что нас об этом молил,

Просил он тебя оказать ему честь

И ночью увидеться в городе с ним.

 

«Я знаю, кто это» - подумалось ей, -

«Трепещущий трус, негодяй и прохвост,

Сбежавший куда-то стервец и злодей…

С глазами красивее утренних звезд».

 

- Я жрица теперь, моя вотчина храм

И кто бы увидеть меня ни хотел

Пусть ночью в подвал этот явится сам,

А я буду думать — спускаться ли мне!

 

И сестры ушли, обещав провести

Красавца-парнишку в тот самый подвал,

Медуза минуты заветной ждала

Со сладкой истомой внизу живота.

 

…

 

Полночная темень скрывала их страсть,

Разлука – искра для остывших сердец.

Меж теплых объятий хотелось пропасть,

В руках его скрыться на тысячи лет.

 

«Пусть тартар запреты богов поберет!» -

И жаркий покрыл этот крик поцелуй.

Был сладостен миг, точно розовый мед,

Но вдруг Агапит стал нахален и груб.

 

- А я говорил, что ты будешь моей, -

Сказал ей с издевкой возлюбленный вдруг,

И спала личина его, а под ней

Медуза увидела бога морей.

 

Девица влекла того как никогда,

Мольбы о пощаде глушила рука.

С могучим желаньем, в горячем пылу

Он взял ее силой, как зверь, на полу.

 

Рыданья Медузы сестер привлекли,

Увидев кого они к ней привели,

Накинулись обе на бога морей

И били так сильно, насколько могли.

 

А в этот момент появилась сама

Владычица храма персоной своей,

И мысли ее были ночи черней,

От гнева богиня была без ума.

 

- Посмели вы как опорочить мой храм?

На имя мое навели вы все тень!

За это воздам наказание вам,

Какое не ведал никто на земле!

 

- Довольно, племянница, хватит смешить.

Кто ты, чтоб верховного бога судить?

Я с девкой развлекся, теперь же уйду,

Не в силах твоих это мне запретить.

 

Исчез Посейдон и оставил сестер

С Афиной рассерженной наедине.

Сестрицы молили смирить ее гнев,

Но вынесла та им такой приговор:

 

- Мой дядя могуч и его наказать

Я вряд ли смогу – отыграюсь на вас.

Вы в храм привели его сами, и знать

Должны, что мужчинам не место средь нас.

 

Медуза, клялась ты мне верой служить,

Но клятва твоя лишь песок на ветру.

За это я в монстра тебя превращу,

Навечно тебе в этом облике быть.

 

Богиня исполнила волю свою

И волосы черные жрицы младой

Вдруг змеями стали и вились рекой,

А кожа ее обросла чешуей.

 

Но тут Эвриала и Сфено вдвоем

Взмолились богине жестокой о том,

Чтоб та обратила их вместе с сестрой

И не было грустно Медузе одной.

 

- Вы станете монстрами, как и сестра,

Но лишь до того, как Медуза умрет.

Пока она в мире подлунном живет

Внушать человеку вы будете страх.

 

Афина исполнила просьбу, с тех пор

Их звали горгоны и жить меж людей

Они не могли и как будто зверей

Народ выгонял их с родимых земель.

 

Гонимые всюду, от злобы людской

Собрались горгоны в дорогу на Юг,

В пустыню, где вред причинить никому

Они б не смогли, и где ждал их покой.

 

И жили бы мирно горгоны втроем,

Но люди преследовать начали их;

А каждый желавший героем прослыть

В пещеру к ним шел, снарядившись мечом.

 

Так сотни мужчин свой застали конец.

Лишь встретившись взглядом с Медузой они

Тотчас каменели и всякий боец

С мечом ли копьем смерть свою находил.

 

…

Толпа заворожено слушала все,

Что ей изрекал захмелевший пиит.

- Старик, не молчи, расскажи нам еще! —

Прервал его мысли мальчишеский крик.

 

И старец продолжил, хоть думы его

От мира сего были так далеко.

- Ну что ж, горожане, хотите конец?

Подлейте тогда мне с кувшина вино!

 

Вот так вот, скупцы… Вам знаком царь Персей?

Великий герой, основатель Микен,

О подвигах чьих слышал каждый юнец,

Желая таким же, как он стать скорей.

 

Судьбы изощренный узор разуметь

Не властно ни богу, не смертному, нить

Ее сплетена только мойрами и

Случается, спутаны судьбы людей.

 

В ливийской пустыне панический страх

Толкал Агапита скитаться в песках

Подальше от моря и мести богов,

Обидчивых, словно девичья любовь.

 

Давно не вкушал он приличной еды.

Мечтая о вкусе обычной воды,

Набрел на пещеру средь пепельных дюн,

В которой он смог бы тенёк обрести.

 

«Как странно» - подумал, войдя Агапит.

«Здесь верно живет гениальный творец,

Что тут для чего-то ваянья хранит

Иль вор, что ограбил богатый дворец».

 

Но жили в пещере знакомки его,

C кем раньше так часто досуг проводил,

Чей вид бы сегодня его устрашил

Змеиными прядями вместо волос.

 

Медуза, взглянув на него с темноты,

Закрыла глаза, чтобы вдруг не убить.

Зачем ей случилось его полюбить,

Связав с ним о счастье девичьем мечты?

 

Ты предал меня – закричала она,

А крик ее страшный пещеру пронзил.

Нет, не испугал, а скорей удивил,

Ведь юноша голос Медузы узнал.

 

И долго молчали они в темноте,

Не зная мираж это все или явь.

Молчанье порой травит больше чем яд,

И молвил скиталец, не в силах терпеть.

 

- Я голос услышал девицы одной,

С которой свое связал сердце давно.

Я бросил ее, ведь труслив был душой

И в мыслях не смел – вызвать гнев у богов.

 

Скажи, о мираж средь убийственных дюн,

Неужто ослаб мой рассудок в жаре

И слышится мне этот сладостный звук

Лишь чтоб облегчить мою верную смерть?

 

- Ты предал меня, подлый трус, но скажи,

Любил ли ты искренне девушку ту,

С кем вместе когда-то часы проводил,

Которой когда-то признался в любви?

 

- О да, я любил ее, как никого,

И ей посвящал сероглазой стихи.

Мечтал жизнь свою разделить с ней одной,

Грехи, перед нею, свои искупив.

 

Горгона, прикрыв посильнее глаза,

Из мрака пещерного вышла на свет.

На теле блестела, как сталь, чешуя,

Юнцу предвещая прискорбный конец.

 

- Ты сможешь любить меня даже сейчас? –

Рыдая, спросила Медуза его.

Ответом же было пиита лицо,

В котором читался огромнейший страх.

 

– Чудовище, стой, молю не подходи! —

Кричал, плача, юноша, пятясь назад.

Но этим поступком себя умертвил.

Разгневалась дева – открыла глаза.

 

…

Все чаще Медуза считала, что ей

Пора умереть, дав сестрицам пожить.

Любовь испарилась и дальше влачить

Судьбу эту жалкую не было сил.

 

И тут появился наш славный герой,

Из всех храбрецов самый храбрый храбрец,

Сын бога, красавец, воитель младой,

Что против горгоны всего лишь — мертвец.

 

Но не была битвы, Медуза сама

Склонила главу пред Персея мечом.

Не дрогнула перед убийством рука,

«Герой» сунул голову в серый мешок.

 

Горгоны, увидев, что произошло

Пытались убийце сестры отомстить,

Но облик вернулся к ним снова людской,

И кончилось тем, что Персей их избил.

 

…

Толпа замолчала, вкушая конец.

Услышав в рассказе крамольный мотив,

Микенская стража пиита схватив,

Толпе объявила, что он подлый лжец

 

И будет с рассветом клеветник казнен.

Лишь только об утре споют петухи —

Искупит пиит своей смертью грехи,

Пока же в темницу наглец помещен.

 

В узилище сидя, бедняга-старик,

Видать помутился рассудком совсем.

Пришла к нему та, кого сильно любил,

Кого он обрек на несчастную смерть.

 

В обличье людском, как когда-то давно

Близ города, что носит имя Эфес

В деревне, когда еще был молодой,

Царя оскорбивший рассказчик-наглец.

 

- Прости меня, милая, слышишь, прости.

Я, правда, любил тебя, как никого,

Но слишком ценил свою жалкую жизнь.

Вину, заглушая афинским вином.

 

Я дожил до этих треклятых седин.

Трус долго живет, но несчастно, поверь.

Поэтому из этой жизни уйти

Мне будет легко, нет сил больше терпеть.

 

- Прощаю, сказала с улыбкой она,

А старец счастливым ушел в мир иной,

Без страха, и столь долгожданный покой

Читался в пиита закрытых глазах.