Цянь Хань Шу

Арина Кинорина

...Пушкинские старухи,

прорухи судьбы обходя,

выносят на солнце

ревматизма весёлый артрит.

Видишь ли,

после оцинкованного железа дождя

ярче горенье того,

что обычно в небе горит,

острее запахи, чётче полутона,

кирпичнее лица

тех, кто ещё от бедлама политики

не угорел.

Пушкинские старухи предпочитают

и журавля, и синицу,

и туз – непременно козырный –

у каждой из них в рукаве.

…К берегу причалил корабль,

сходит по трапу шкипер.

Судно коммерческое:

масло, дрожжи,

мука на блины-оладьи, и

строительный материал – для Клавдии импортный шифер.

(Клавдии со стариком повезло;

ему ничего не жалко для Клавдии).

Следом за капитаном Руслан,

от скитаний уставший,

но милый;

верности пояс – для жёнушки спящей,

(все перерыл кладовые комиссионок);

made in Лукоморье,

жемчуг да бриллианты

в сокровищницу Людмилы;

вот удивится Людмила,

мутные очи открывши спросонок.

В клетке – золотой петушок;

для Дадона заказывал звездочёт.

Зело тревожно Царю:

беда какая незваная,

силы бранной набег,

а петушок в ту сторону обернётся

и кукарекать начнёт,

оружие к бою, мол,

свистать всех дадонопослушных

наверх.

Кстати о них,

встречай цветами,

оркестрами поскорей!

Пушки палят салюты, ура!

Ребятушки – бравы.

Гроб из дуба зелёного

для мёртвой царевны несут

семь богатырей,

и для припарок мази лечебные

да целебные травы.

...Я же одна

возрастом не Бальзак,

раз по Тургеневу – дева,

вышла на берег:

себя показать, на читателя посмотреть.

Направо ходила – коня потеряла.

Голова пригодится:

налево

пока не пойду.

Вообще никуда не пойду,

везде без разбору – смерть.

В лампаду керосинчика подолью,

добрым утешу словом

женщин Некрасова,

женщин Блока,

лежащих во рву.

Пушкинские старухи –

в тренде и в моде снова,

а мало вам будет –

цариц Шамаханских сюда позову...

...к себе, на Суматру –

горные скалиозы, долины да холмсы;

если из Шепетовки штата Огайо –

вечерней лошадью, знаешь как.

Озеро Сидохони,

девятая хижина справа,

лианные косы.

Пароль: чепрачный тапир,

малайский медведь,

свинохвостый макак.

Юго-Восточная Азия –

тонкое дело,

следует из моих записок

со ссылкой на китайский источник

третьего века «Цянь Хань Шу».

Тень кокосовой пальмы

ломает северный ветер,

а водопад Сиписо-Писо

амфиболию строк предыдущих осмеивает;

чудно я пишу.

На пляже белый песок,

что твой порошок стиральный,

ей-богу,

плюс двадцать семь сегодня,

плюс двадцать восемь – в воде.

Небо аланг-аланг;

свалившись оттуда,

можно увидеть дорогу

к сердцу девушки милой,

себя потерявшей, неведомо где.

Так атмосферно давление скачет,

ливень тропический вызывая,

в зарослях мангра

рифом коралловым пахнет,

нюх напряги.

Там заедают москиты.

В болотной грязи,

на курьих ножках, живая

избушка без дымохода,

ристалище здравствующей

Бабы Яги.

…На ужин – три поросёнка,

лапчатый гусь и крабовы шейки.

Кленовый сироп не пропустили, однако:

таможня зажала добро.

Деньги, как и чужие,

не ходят здесь, – ни доллар, ни шекель,

а прибрежная деревушка пуста,

я all тут alone совершенно, бро.

...Хорошего прикупи

бутылку шампанского.

Ради хохмы –

пару ящиков виски,

специй для рыбы,

и что-нибудь почитать.

Общаться здесь не с кем,

раз в кои-то веки

сюда забредает дохлый,

смуглый Кащей Бессмертный,

ночной и страшный,

спина - рецидив соборов,

и весь татуажный,

как тать.

Да, чуть не забыла:

в гаражном шкафу,

на случай всякий

лекарства мои возьми,

иначе придётся поехать в Медан.

Аптеки там есть,

инфраструктура окей,

но местные – сявки,

подруга мне говорила,

буквально из рук

у неё увели чемодан.

В общем, всё хорошо,

пока не закончились свечи.

Суматра стоит свеч,

я их одна погашу.

Вот, если не сможешь приехать,

привыкни, что время лечит

за баночкой пива, за Honor of Kings.

и «Цянь Хань Шу».