πρόσωπον

Невозможно съесть то, что можно пропить.

Да, и обязательно не забыть — жабы линяют летом.

 

Хотя, всё опять не о том.

Не о том,

о пустом.

 

По загривку когтями полоснуло — «Глотай!»

и злобно-презрительно в бок,

как урка пером,

как горошина на языке

 

- Гуль, чи-тай.

 

Бёдра сквозь дырку в глобусе сходят за Бали,

как на погибель.

Сполошенная убыль.

А ведь так хотелось с сахаром,

чтобы потяжелее, погуще.

Чтобы до беспамятства.

 

В небе парятся чёрные дыры

и парами уходят в штопор,

подальше от автоматизированного сортира.

 

Поэт рифмует фак и ипотеку.

На высоте.

Почти что в облаках.

В кустах поодаль коллега ловит бабочек и багги —

гибэдэдэшничает.

 

- А кому на Руси легко?

 

"В Прада не магу спать" - шамкает беззубым ртом

кто-то из бывших.

А их мало осталось. Мало...

Кто сказал — тыщи?

Встань!

 

Издалека, махая полосатых хвостом, пританцовывая,

движется будущее.

И проходит мимо.

По Абрикосовой.

 

Аромат прозопагнозии кружит голову,

с плеч спадают последние икары.

 

- И даром мне нужны ваши апельсины, —

 

думает в меру напитавшийся мужчина

и отходит

от женской бани.

 

На табурете Саша,

сабелькой машет.

Цацки блестят.

Вот жеж...

 

***

 

От большого до малого — не убежать.

Отжать по жаре легче лёгкого,

тяжелого сложнее

и повторять — «Не успеваю».

 

Скорость плавит кремний,

стекает по амвону в ра...

Нет, совсем в нера...

Совсем...

 

Брудершафт давит на грудь.

Систрами.

Куражится,

ликует.

 

Говорит — «Прими»!

 

И давит

по теплому вымени.

Во имя.

Именем плашмя.

 

Бьётся стеками

и щекочет.

 

Знает, что это конец.

 

Хочет...

 

Змей шевельнулся.