Рассматривая фотографии Вильяма Каррика

Фотографии 1858-1872 года:

последнее спокойное десятилетие России

 

Староверка

 

В чёрной шапочке-скуфейке

На мерлушковой цигейке,

Двоеперстием сильна,

Старо-верная жена.

 

И застенчива, как птица,

В чёрном платье до сапог.

Всё ей видится и снится

Наяву суровый Бог.

 

Смотрит в даль отроковицей

Не девица – не клюка.

И скуфейка над сестрицей

Непомерно высока.

 

Балалаечник

 

Как в жилеточке глухом,

Со свободным рукавом,

С балалайкой треугольной,

В тонкокожих сапогах,

С тонкой трубочкой в зубах,

Да с улыбкою привольной,

Отбивает он струну

За былину-старину,

За лепёшечки ржаные

Да за губочки милые,

Раскорячась на весь свет,

Не шатая табурет.

На столе бутылка водки,

А на горлышке – стакан.

Улыбнулся с жёлтой фотки

Балалаечник Демьян.

 

 

 

Почтальон

 

 

Что за странная игра? –

Он похож на комара.

У него меж пальцев листик

И конвертик с сургучом.

У него улыбка лисья

И картузишко с орлом.

«Мне на кой чужое счастье? –

Фон мой жёлт, потёрт пейзаж…

Время точит – время застит

Мой картонный макияж.

 

Столичный чиновник Санкт-Петербурга 1860 года

 

Не могу я взять без спросу

Снимок тот полуживой…

На глаза он – как философ,

На пробор – как половой.

 

Губы чуть одутловаты;

Чуть насмешливо-умён,

В кабаке молодцеватый,

На работе – старче он.

 

В сапогах, в плаще до полу,

С картузом в руке одной,

Перед камерой – весёлый,

А с красоткой – заводной.

 

 

 

Купеческая жена

 

А купеческая жёнка

Разве что не пала ниц –

Смотрит кротким медвежонком

Из потупленных глазниц.

 

Словно баба с самовара,

Распустила сарафан.

Баловник и скряга старый

Не придёт в дымину пьян.

 

Словно битая скотина,

Со слюною на губах,

Не завалится в перины

В гуталинных сапогах.

 

Водонос

 

В картузе, со взглядом жгучим,

С коромыслом, как вопрос,

Перед Карриком* в онучах

Встал крестьянин-водонос.

 

У него из меди вёдра –

Вниз широкой стороной…

Лапти врозь, стоит он твёрдо,

Словно «быська» племенной.

 

И шотландец* что есть силы

Магний жжёт и трёт ладонь...

Эх, вода не затушила

Этот идольский огонь.

_____________

 

*Фотограф Вильям Каррик, по происхождению

Шотландец.

 

 

 

Трубочист

 

О жертва отопленья

Исчадливым углём!

Ты сам как удивленье

В цилиндрике своём.

 

Метла в руке тощалой,

Чумазая щека…

Фотограф запоздалый,

Гляжу издалека.

 

Завидую коллеге

С каморой на ногах…

Грущу о человеке,

Затерянном в веках.

 

Дровосек

 

Одинокий отдых лесоруба

На вязанке дров; раздумчив взор.

А в руке его пустая трубка,

К сапогу прислоненный топор.

 

Он похож на древнего Баяна,

Что на бёдрах гусли разложив,

Напускал на честный люд дурмана

С птицею лесной наперерыв.

 

 

 

Ямщик

 

Старая привычка

Тень снимать и свет:

Застоялась бричка

На сто с лишним лет.

 

В ней сидит извозчик

(как на облучке) –

Отпускает вожжи,

В тёртом армяке.

 

35 16 –

личный номерок.

Можно покататься –

И доехать в срок.

 

В шапке, как Каифа,

С жёлтой бородой,

Поезжай под липу

К жёнке молодой.

 

Песню городскую

Промочи вином…

Жинку молодую

Помяни потом.

 

Печник

 

Надавил на плечи,

Полдень городской…

Выложу я печи

Хитрою рукой.

 

С козырьком фуражка,

Малость долговяз.

За спиной – поклажка

Кирпичей на раз.

 

На селе просили,

В городе – не то…

Печи закоптили

Новые – а то!..

 

Онучи-онучи

Лыком подвяжу.

На холодный случай

Печи положу.

 

Чтоб горело-грело,

Чтоб теплей былО…

Чтоб не коченело

Барское село.

 

 

 

Продавщица мётел

 

Молодая Фёкла

Продавала мётла.

Плетено лукошко;

Денежек немножко.

 

Встретила кого-то –

И стоит работа.

Девка отдыхает,

Паренёк вздыхает…

 

Скулы широченны,

Кулаки степенны…

Фёкла тихо млеет;

Мётла зеленеют.

 

Серенькие с виду,

Денежки повыйдут:

Эх, стоит работа

На картонном фото.

 

Уличные музыканты

 

Музыкант, мещАнин с виду,

Но с гармоникой – хоть в дрожь:

Он на братчика Никиты –

На Мефодия похож.

 

У него фуражка фрязем

И сюртук, и башмаки.

Чёрной бабочкой подвязан;

Что крахмал – воротнички.

 

У неё ж – как у Аксиньи

Кофта в талию; в руках

Вертит бубен Ефросинья

У парадных на углах.

 

Эту пару не напрасно

Вывел Каррик на панно…

Удивительно прекрасны

Люди, жившие давно.

 

 

 

Дворник

 

В мешковины и рогожи –

Бой стекла и прочий сор…

Сапоги – свиная кожа –

Топчут двор мой до сих пор.

 

До сих пор в моём столетье,

В незапамятном дворе

Дворник тихий, словно дети,

Копошится на заре.

 

На вихрах его изделье

С франтоватым козырьком:

Изготовлено артелью –

И запачкано потом.

 

Продавец баранок

 

И барышни, и саночки;

Морозец спозаранку.

– Бараночник-бараночник,

Почём твои баранки?

 

А шапочка из соболя;

И зубки – жемчужок…

– Сворачивай, оглобля,

С дорожки на торжок!

 

Бараночек куплю я,

Чаёв накипячу.

Которого люблю я

Под вечер залучу.

 

 

 

Грузинский аристократ Кавказского

казачьего полка

 

На груди газырь свирелью,

Над кольчужкою – халат.

Не абрек и не бездельник,

А грузин-аристократ.

 

Смотрит соколом клювастым

С фотографии одной:

Доблесть-смертушка не застит

Глаз чеченскою рукой.

 

В белой студии – не взрывы:

Вспышка магния тиха.

За манерою красивой –

Где ты, доблесть казака?

 

Дагестанский казак Кавказского

казачьего полка

 

Дагестанские сапожки.

Шевелюра, борода.

Потерпи, казак, немножко –

Уморит тебя беда.

 

Напоит война, натешит,

Как аульская жена.

Принесёт тебе депеши

Из-за Терека она.

 

Письмецо прочесть не сможешь,

Под черкесским сургучом.

Чёрну голову положишь

Под ковровым чепраком.

 

 

 

 

 

Православный паломник путешествует

по православным обителям

 

В шапке, что боярин,

Борода седа.

«Мы же не татаре,

Детушки Христа».

 

Посох сучковатый;

Чист, а не монах…

«Барин тороватый,

Ящик на ногах…

 

Долго мы ходили

В разные места.

И везде любили

Господа Христа".

 

Весовщик передает ремесло

своему сыну

 

Бьются гирьки звонко,

Медной чаше внемлют.

От отца мальчонка

Ремесло приемлет.

 

Весованье всё же

Точная наука.

Тюки и рогожи,

Рыночная скука…

 

Эх, немного весит.

Эта жизня наша…

Всё уравновесят

На цепочках чаши.

 

 

 

Галантерейщик

 

Не крестьянин – не купец,

Благолепный продавец

МелочнОй галантереи –

В армячишке, как в ливрее;

Под баян сапог смазной;

И в цепочке золотой.

 

А штаны в казацкий напуск.

Меж кудрей пробор прямой.

Улыбнётся сикось-накось –

И замрёт, как половой.

 

«Мой товар галантерейный:

Тонкий хлопок, грубый лён –

И материи кисейной

Завалявшийся рулон.

 

А подтяжки – из артели,

А ажуры – для постели!..»

 

 

Ямщик

 

Во дублёной шубе в пол,

С бородой, в конфедератке,

Он, как колокол, тяжёл

И окладист для порядка.

 

«Где, ямщик, твой звонкий кнут,

Что каурую ожарит?»

"Под перины подоткнут…» –

И рукой в перчатке шарит.

 

«Где-то был он… поищу

За кладбищенской развилкой.

И в метели посвищу

Над ленивою кобылкой".

 

 

 

Молочница

 

Не звенят её бидоны –

Очень полны молока:

Коромысло, как дуга.

Колоколен слышны звоны…

 

А поэтова строка

Льнёт к молоденькой крестьянке.

Но куда ей до тальянки

Разбитного жениха!

 

У него в фуражке роза,

А глаза, как свечечки.

Ну а дальше? – только проза

Да молочны речечки.

 

Продавец металлических изделий

 

Бедный в городе – чудак,

А в родном селе – немножко.

На груди его продмаг:

Молотки, ножи и ложки.

 

Он торгует просто так.

Не берёт рубли – копейки…

Парень в городе – чудак,

А в деревне Нелупейке*

 

Он для девок – серебро

И железо скобяное.

Не болит в селе нутро

От недельного запоя.

 

____________

 

*Нелупейка - варёная "в мундире" картошка.

 

 

 

Точильщик

 

Крутит круг-веретено

РеменнАя сила.

Паутиновый станок –

Грубое точило.

 

Нажимает на педаль:

«Поточу ножи я!»

И глядит куда-то вдаль

За дома большия.

 

В объектив взглянуть пора,

На сухую вспышку…

Жись, точильная искра, –

Не хватить бы лишку!

 

По мотивам фотографий Вильяма Каррика

 

Выйду я на улочку –

А вокруг булыжник.

Прямо – крендель булочной,

А налево – "книжный".

 

На углу – французская

Старая кофейня…

Доля моя русская,

Мармелад желейный!

 

Встала я на площади

Продавать иголки.

У проезжей лошади

Шёлковая холка.

 

 

 

По мотивам Фотографий Вильяма Каррика

 

А проезжая карета –

Гофра кожаная.

Что-то ты, моя Анетта,

Заторможенная.

 

Эй, ямщик, притормози

У гостиницы.

Надоело колесить

За гостинцами.

 

На губах солёный груздь,

В плошке – трюфели.

Как же так Святую Русь

Мы продрюфили?

 

Монахиня

 

Словно в чёрной прОстыни

Замирает звук:

У неё апостольник,

А поверх – клобук.

 

Чёрная монахиня,

А душа бела.

Белое Евангелие

На краю стола.

 

Жизнь широкоскулая,

Лебедь на реке…

Давеча проснулась я

С образом в руке.

 

 

 

Женщины-бурлаки тянут плоты по Суре

 

По лесам потянулись туманы;

По низинам растаяли льды.

И мордовские женщины тянут

По весеннему Шуру плоты.

 

Вереницей бурлачек скуластых

Око камеры давней полно.

Бечевою обвязанных застит

Фотографии старой окно...

 

По Суре проплывает не скоро

Лес, в тяжёлых корявых плотах.

И бредут они – в ровных проборах

Или в чёрных и белых платках.

 

Две мордовские девушки у лубяной избушки

 

Две мордовки, словно кошки,

У избушки лубяной.

Та наряжена в кокошник,

Та – с простецкой головой.

 

Смотрят в дивное окошко

Темноватого стекла

Две мордовки, словно кошки,

Чуть поодаль от села.

 

Бродит лето, как в тумане;

Дремлют в доме лубяном:

Эта – в шитом сарафане,

Эта – в платье холстяном.

 

 

 

Стирка

 

Мордовочка прелестная,

Ушат так плосок твой! –

Не расплескай, любезная,

Водицы ключевой.

 

Колодезной, проточною

Прополощи бельё.

Лицо твоё молочное,

Несчастие моё.

 

Торговля с саней

 

Бабка с саней торговала

Мёдом и молоком.

Голову повязала,

В инее, платком.

 

С кружечки не напиться:

Вдарил бидон о лёд.

Вынула из тряпицы

Сало, как камень, мёд.

 

Сало – для обогрева,

Мёд, чтобы сладко спать.

А молоко – для девки,

Чтобы детей рожать.

 

Бабушка. По мотивом фотографий

Вильяма Каррика

 

Я – московский полукровка,

По родительской вине.

Бабка – русская мордовка,

Не сказала сказок мне.

 

В зимний вечер не сказала

О молочной, о реке.

Только что-то бормотала

На эрзянском языке.

 

Или, может, как мокшане, –

Кто расскажет мне теперь?

Унесли меня цыгане

Чёрным ходом через дверь…

 

И полвека пролетело…

Не пугает цыганом

Меня бабка то и дело,

Под лампадой вечерком.

 

 

 

«Двое пьют чай»

 

Без особенной причины,

На картонке, в те года,

Мужики сидят в овчинах

Дуя в блюдца иногда.

 

Круглый чайник из фарфора;

Самовар надул бока.

Два растрёпанных пробора,

Два промёрзших мужика.

 

И, застывши для порядку,

Чтоб в село доехать в срок,

Пьют вприкуску и вприглядку,

Экономя сахарок.

 

По мотивам фотографий Вильяма Каррика

 

Словно детство возвратится:

На углу под окнами –

Голосиста, будто птица,

А льняные локоны:

 

«Шоколады, мармелады,

Белое морожено!».

В подворотенке ребяты –

Уши отморожены.

 

Млеет старая Москва,

От мороза сонная…

Луковая голова.

Забубённая.

 

 

 

Продавец лепёшек.

Торговцы спичками.

Продавцы ножей.

 

 

В масло он макает хлеб,

Продаёт лепёшки.

С бородою, будто дед,

Лапотные ножки.

 

Горожанин никакой

Из него не вышел.

Колокольни чередой –

Одна другой выше.

 

Рассыпают медный звон,

По прилавку – гроши…

Не хотит нести урон

Продавец лепёшек.

 

А мальчишки на углу, –

Картузы по бровки, -

Хоронят суху искру

В спичечной головке.

 

«Спички серные сухи,

Вспыхивают ладно!

Сосчитаем медяки

В арочке прохладной!»

 

Два артельных на лотки,

Чтоб не ссохнуть с жиру,

Разложили тесаки

Разного ранжира.

 

Сталь булатная блестит,

А железо млеет…

Коровёнка замычит,

А коза заблеет.

 

Уберут парнишки хлам,

Соберут пожитки.

Побредут по кабакам

Потреблять напитки.

 

 

 

По мотивам фотографий Вильяма Каррика

 

Тары-бары-растабары.

Этот поезд на Казань.

А носильщики-татары

Разбрелись в такую рань.

 

Балаболят меж собою,

Словно близится беда.

И шипит, подкравшись, поезд:

"Кельманда" да "кельманда"*.

 

И в степной какой-то неге,

Покосясь на все бока,

Тарабарские телеги

Катят в средние века.

 

* иди сюда

 

Под впечатлением от фотографий Каррика

 

Прабабка Настя

 

Бабка Настя так стара!

Ничего она не знает.

Просыпается с утра

И с молитвы начинает. –

 

Заучила наизусть

Сельской девочкой-мордовкой.

А в глазах как будто грусть,

Словно ей в гостях неловко.

 

Бабка Настя чай не пьёт,

И не ест почти ни крошки.

Как она ещё живёт,

Тащит валеные ножки?

 

Появляется из мглы,

Уезжает с узелками –

Деревянные углы

Видеть детскими глазами.

 

 

 

Навеяно фотографиями Вильяма Каррика

 

Чёрный ход

 

Нашу дверку на накладку,

Чёрный ход – на крюк

Закрывали для порядка,

Мало ль что – а вдруг?

 

Где изъедены ступени

Каменной цингой,

Вдруг русалка на коленях

Приползёт нагой?

 

Или в полночь постучится

Смоляной цыган,

В полушубке, словно птица,

И мертвецки пьян?

 

Или, может быть, Рогожин,

Из былого сна,

Меж дверей просунет рожу

Цвета полотна?

 

Иль обиженный мещанин,

Наточив топор,

Красносельскими ночами

Внидет через двор?

 

Чёрным ходом, где перила,

Холодок ночной,

Тень прекрасная Леилы

Спорит с тишиной.

 

Очарует, заморочит,

Поцелует в раз;

Уведёт во чёрны ночи

Тёмным блеском глаз…

 

Чёрный ход зовёт и манит

Тех, что далеко,

В после-жизненном тумане –

Словно молоко.

 

И текут они из весей

И из городов

На ступени гулких лестниц,

В чёрный ход веков.

 

Но закрыта дверь тугая

На загнутый прут.

Постоят они, вздыхая, –

И назад бредут.

 

 

 

2020