Камень-Алатырь

КАМЕНЬ-АЛАТЫРЬ

 

2020 — 2023 год

 

* * *

Восемь тысяч герц птичьего блюза,

где бобровые тропы от звезды к воде.

Я ушёл из города — я был нигде.

Минус на плюс получилась Плюсса.

 

А когда река становилась шире

и дубы сменили сосновый космос,

я подумал: «Это живое в мире

одолеет смерти тупую косность!»

 

* * *

Где кипел муравейник приземистый, рыжий, а сосны

до звезды простирали янтарные руки, как пламя,

где гудели бойцы узкогрудые, жадные осы,

там внизу протекала река величаво и плавно.

 

Мы байдарку пробитую вынули сохнуть на берег,

чифирком обжигаясь, разгладили кружкой заплаты.

— Ула-ула! — кривился в крапиве лосиный, рыдающий череп.

— Эвон-эвон! — недобро шаманил мерцающий камень-Алатырь.

 

И сошлись облака — сероглазые воины. Копья

о щиты загремели, и рог затрубил ветродуя.

Я сказал: — Понимаешь, душа, как пещера циклопья —

ни просвета во тьме, но у нас костерок, аллилуйя!

 

Отвечал мой товарищ: — Я тоже запутался в чёрных

узловатых ветвях задремавшего плюсского дуба…

Задождило, и крышу палатки в текучих узорах

перетряхивал ветер — о, жизнь улыбалась, приблуда!

 

* * *

Кукушат оплакивает кукушка

на болоте, где отсырела гать.

Костерок раздуваю — на то сидушка

пригодилась. «Я, что, братишка, хочу сказать,

ты, давай-ка, не кисни. Такое дело,

человеку дорога нужна». — «Так что

если тело слабеет?» — «Э, к чёрту тело!»

Третьи сутки небесное решето

сеет мелкую морось на лица наши

на тарелку, где плавает крохотный кабысдох.

А кукушка всё плачет и плачет, и слёзы слаще

в котелке овсяной суровой каши.

Да чего уж там! Слаще трясины Медвежий мох.

 

* * *

Воду и свет обращая в небо,

дерево плачет у края поля.

Чай, костерок, и течёт беседа

неторопливо: — А знаешь, Коля,

Господу мир удался! — Ну с этим

я бы поспорил. — Не спорь, дружище.

Всё нам для счастья дано на свете:

дерево, птица, вино и пища.

— Но почему же так сердце ноет?

— Просто устало. Да что там, время —

время дерновым пластом укроет.

То и прекрасно, что всё мгновенно.

 

Так и сидели мы, два усталых

полуседых тихохода. Алых

пять языков, что твоя собака,

чёрный лизали котёл. — А всяко,

живы, Серёга. — Счастливый случай.

Может, нам только и нужно: туча

над головой, а ещё дорога,

ветер в лицо… — А ещё немного

смысла… — Эх-ма, города наскучат!

— То-то же...

Коля-философ молча

пальцем ведёт по коре сосновой,

и облаков сероватых клочья

к югу ползут. Человек путёвый,

хмуро согнав комара с колена,

палку берёт, поправляет хворост,

не говорит ничего, а время

машет крылом,

набирая скорость.

 

* * *

В палатке фонарик найдёшь на ощупь.

Холодно. Август. Не спится ночью.

Напишешь: «Видели Млечный Путь»,

отложишь ручку и смотришь, чуть

откинув полог, на звёзды. Ногу

ощупав, думаешь: «Слава богу,

суставы целы и кости». Мы

так трудно, горестно рождены

людей возлюбить и ответить волку,

суровы, как сталь, но подобны шёлку,

пригодны для счастья и для войны.

 

* * *

На ясный огонь, моя радость…

Б. Окуджава

 

И вот свечерело. Осенние звёзды зажглись.

Мы чай заварили, добавили корень аира.

— О чём ты задумался? — Я? Да вот просто про жись.

Ведь можно пешком обойти, понимаешь, полмира,

и мир не заметить. А здесь… ну, гляди, сапоги

увязнут в болоте, и белых семьёй огорошит

сосновое гулкое море и озеро дикое Лоша.

И всей нашей мудрости, глупой, земной, вопреки,

брусника на кровь глухариную — чуешь? — похожа.

 

И ясный огонь котелок обнимает. Но, чу,

в сырой темноте закричала бессонная птица.

А небо светилось, так словно затеплил седую свечу

святитель в созвездии Лиры, где тайное Нечто клубится.

 

* * *

Небо кочует на наших плечах,

и на планете, что снится,

мы умываем в холодных ключах

наши усталые лица.

 

Сёстры-берёзы, трухлявые пни —

воинство мудрой чащобы.

Всё-таки, думаю, мы не одни

в этой вселенной. Ещё бы,

 

счастья и горя суровая смесь —

даже булыжник заплачет.

Но человек умирает не весь —

просто летает иначе.

 

Солнце заходит, и солнце встаёт.

Здесь, на земле мотыльковой,

бьётся отчаянно сердце моё,

ласково и бестолково.

 

* * *

И вот мы на костре подсушиваем боты,

в грузинскую бурду кидаем сахарок.

Не то чтоб ловкачи — скорее, идиоты,

романтики страной заброшенных дорог.

 

А ветер шелестит в сосновых тёмных чащах,

и в небе облака построились в каре.

— Мы из каких людей? — Из тех — из настоящих.

— Тушёнку будешь? — Не, давай уже харэ…

 

Там, далеко, огни ненужных строек века,

там люди говорят: мол, жизнь уже того…

А мы уходим в дождь, два старых человека,

два мальчика седых, и больше ничего.