Лживая тоска
ЛЖИВАЯ ТОСКА
М. Анищенко
ТОСКА ПО ГОГОЛЮ
Во власти Бога, весь во власти, он, с озареньем на челе,
Давил нечаянные страсти, как тараканов на столе.
Он ждал какой-то доброй вести, и пил смирение до дна.
Но мертвецы из «Страшной мести» всегда стояли у окна.
Гремела цепь былых привычек, не позволяя дальше жить.
В его душе сидел язычник, и он не мог его убить.
А тот смотрел светло и юно, и Гоголь буйствовал, без сна,
Ломая ребра Гамаюна, сжимая горло Перуна.
Он сдал Царь-град и предал Трою, поджег Диканьку,
не дыша.
И роковому перекрою подверглась русская душа.
Он жил в аскезе и в запрете, и быстро высох, как тарань.
Но даже в мутном Назарете, была его Тьмутаракань.
Жизнь становилась слишком узкой,
как сток для крови на ноже.
Он говорил: «Какой же русский!..», но ездил медленно уже.
Нелепый, согнутый вопросом, он никого уже не звал.
Лежал один. И длинным носом почти до Бога доставал.
ВМЕСТО РЕЦЕНЗИИ
Какая лживая тоска!
Как струйка яда с языка.
21.10.13 г., вечер
М. Анищенко
ТОСКА ПО ГОГОЛЮ
Во власти Бога, весь во власти, он, с озареньем на челе,
Давил нечаянные страсти, как тараканов на столе.
Он ждал какой-то доброй вести, и пил смирение до дна.
Но мертвецы из «Страшной мести» всегда стояли у окна.
Гремела цепь былых привычек, не позволяя дальше жить.
В его душе сидел язычник, и он не мог его убить.
А тот смотрел светло и юно, и Гоголь буйствовал, без сна,
Ломая ребра Гамаюна, сжимая горло Перуна.
Он сдал Царь-град и предал Трою, поджег Диканьку,
не дыша.
И роковому перекрою подверглась русская душа.
Он жил в аскезе и в запрете, и быстро высох, как тарань.
Но даже в мутном Назарете, была его Тьмутаракань.
Жизнь становилась слишком узкой,
как сток для крови на ноже.
Он говорил: «Какой же русский!..», но ездил медленно уже.
Нелепый, согнутый вопросом, он никого уже не звал.
Лежал один. И длинным носом почти до Бога доставал.
ВМЕСТО РЕЦЕНЗИИ
Какая лживая тоска!
Как струйка яда с языка.
21.10.13 г., вечер
