Скопа

Хоть отпу­сти­ла меня любовь к пере­мен­чи­вой сла­ве,
Хоть и познал я тще­ту хва­лы чита­те­лей лжи­вых,
Хоть атти­че­ский сад, бла­го­во­ни­ем дыша­щий слад­ким,
Ныне объ­ем­лет меня цве­ту­щей муд­ро­сти сенью,
Мысль побуж­дая мою к сочи­не­нью пес­ни достой­ной,
Хоть и стрем­люсь я к трудам иным, к нау­кам отлич­ным,
Взор устрем­ляя горе, созер­цая звезд­ные сфе­ры,
Недо­сти­жи­мых вер­шин взыс­куя разу­мом дерз­ким,
Все же испол­ню долг, не рас­ста­нусь с нача­тым делом,
Дабы по пра­ву мог­ли мои успо­ко­ить­ся музы,
Дабы дано было мне поза­быть о неж­ных соблаз­нах.
Будет ли мил тебе, о Мес­са­ла, сей труд необыч­ный?
К сказ­ке пред­ив­ной моей скло­нишь ли слух бла­го­склон­ный?
Если бы в гор­ний чер­тог воз­нес­ла меня древ­няя муд­рость,
Что четы­рем муд­ре­цам доста­лась общим уде­лом,
Я бы с пре­зре­ньем глядел на мир, в заблуж­де­ньях погряз­ший,
И свы­со­ка ози­рал люд­ские дела и заботы,
Песнь вели­ча­вую в дар я тебе под­нес бы, вели­кий,
Хоть и поз­во­ле­но нам порой поза­ба­вить­ся шут­кой
И лег­ко­вес­ный сти­шок завер­шить изящ­ной сто­пою.
Нить я хотел бы впле­сти в тот покров (осме­люсь ли мол­вить?),
С коим в былые века обхо­ди­ли град Эрех­тея,
Бла­го­че­сти­вую дань неся непо­роч­ной Минер­ве.
Пять мед­ли­тель­ных лет пяти­ле­тьем сме­ня­ют­ся новым
В день, когда с Эвром Зефир быст­ро­кры­лый мощ­ным поры­вом
Суд­но тол­ка­ет впе­ред, чре­ва­тое гру­зом свя­щен­ным.
О, счаст­ли­вей­ший день! О, год — из счаст­ли­вых счаст­ли­вый,
Счаст­лив и тот, кто узреть вели­кий спо­до­бил­ся празд­ник!
Вытка­ны долж­ной чредой Пал­ла­ды могу­чей сра­же­нья:
Вели­ко­ле­пье одежд побед­ная мно­жит добы­ча,
Ужас кро­ва­вых битв коше­ни­лью баг­ря­ною рде­ет.
Здесь и Тифей, копьем золотым поверг­ну­тый древ­ле,
К небу доро­гу себе мостив­ший ска­ла­ми Оссы,
Вдвое снеж­ный Олимп Эма­тий­ской воз­вы­сив вер­ши­ной.
Так для боги­ни несут по празд­ни­кам парус свя­щен­ный,
И по его образ­цу я хотел бы, муд­рей­ший средь юных,
Изо­бра­зить и тебя в свер­ка­нье пур­пур­но­го Солн­ца,
В белом сия­нье Луны, попи­раю­щих небо коня­ми,
Выткать хочу я тебя в вели­кой кни­ге При­ро­ды.
Дабы в гряду­щих веках нераз­луч­но с Муд­ро­стью гор­ней
Было бы имя твое, воз­гла­шен­ное пес­нью моею.
Но, если я лишь теперь для трудов рож­да­юсь высо­ких,
Сла­бые жилы кре­пя впер­вые зре­лою мощью,
То и спою, как могу. При­ми же эти пер­ви­ны
Дол­гих уче­нья годов, незре­лой юно­сти опыт,
Плод бес­сон­ных ночей, про­веден­ных в трудах неустан­ных,
Что обе­щал я тебе — и вот обет испол­няю,
Слу­шай рас­сказ о том, как в испу­ге бес­чест­ная Сцил­ла,
Стра­стью боль­ная, взор воздев, в небе­сах увида­ла
Пти­чьи стаи и ввысь устре­ми­лась к про­сто­рам эфир­ным,
На сизо­цвет­ных кры­лах вос­па­рив над роди­мою кров­лей —
Это про­кля­той за грех нака­за­нье, за волос пур­пур­ный,
Это рас­пла­та за град оте­че­ский, в пра­хе лежа­щий.
Мно­го о Сцил­ле читать у вели­ких поэтов, Мес­са­ла,
(К прав­де пита­ет любовь Поли­гим­ния — будем прав­ди­вы!)
Нам с тобой дове­лось: как она в изме­нен­ном обли­чье
Часто Сцил­лей­ский утес осквер­ня­ла злоб­ным оска­лом:
Это-де та, что всем извест­на из стран­ст­вий Улис­са,
Та, что лилей­ный стан опо­я­сав реву­щи­ми пса­ми,
Гибель нес­ла кораб­лям Дули­хий­ским и в чер­ную без­дну
Бед­ных влек­ла моря­ков, их тела раз­ры­вая на части.
Но дру­гое твер­дят Мео­ний­ца кни­ги, дру­гое
Тот гово­рит, кто всех оши­бок винов­ник зло­вред­ный,
Ибо каж­дый поэт раз­лич­ных дев име­ну­ет
Сцил­лой, о коей нам повест­ву­ет Гомер Коло­фо­нец,
Буд­то мате­рью ей была Кра­те­ида. Она ли
Иль дву­об­раз­ную тварь Ехид­на на свет поро­ди­ла,
Или обе они ни при чем? Иль в пес­нях Гоме­ра
Сцил­ла — лишь образ люб­ви пороч­ной и похо­ти алч­ной?
Или отра­вою злой лише­на обли­чья было­го
Бед­ная дева? (В каком она пре­гре­ше­нье повин­на?
Сам Хозя­ин мор­ской средь при­боя несчаст­ную обнял,
Брач­ные клят­вы пре­зрев, Амфи­т­ри­те дан­ные чистой).
Ибо сама из глу­бин себе при­зы­ва­ла супру­га,
Жерт­вы теп­лую кровь мешая с водою мор­скою.
Или прав­див рас­сказ о том, как кра­са­ви­ца Сцил­ла
Мно­гих влюб­лен­ных в нуж­ду вогна­ла ковар­ной коры­стью,
А пото­му полуп­сом-полу­ры­бой ста­ла неждан­но.
О, как часто она сво­им устра­ша­лась обли­чьем,
Как диви­лась, увы! взгля­нув на ужас­ные чле­ны,
Как пугал ее лай, изда­ва­е­мый соб­ст­вен­ной пастью!
Ибо посме­ла жена с небес­ным спо­рить зако­ном
И пере­хва­ты­вать дань, что по пра­ву взи­ма­ет Вене­ра:
Даже шлю­ха, тол­пой юнцов окру­жен­ная буй­ных,
Шлю­ха со скот­ской душой для боги­ни дань соби­ра­ет.
Ста­ло быть, Сцил­ла и впрямь про­ви­ни­лась — так воз­ве­ща­ет
Гла­сом пафий­ским Пахин, Вене­ры вер­ный свиде­тель.
Каж­дый свое гово­рит о бед­ст­вии девы зло­счаст­ной.
Все это — бред пустой: Ско­пу хочу я про­сла­вить,
Дабы не быть ей одной из мно­гих сво­их соимен­ниц.
Вас, Пие­риды, зову! Вы неко­гда милость яви­ли
Пес­ням туман­ным моим, дол­го­ждан­ную дав мне награ­ду.
Часто на ваш алтарь сла­гаю я, бла­го­дар­ный,
Бла­го­че­сти­вую дань: у две­ри ваше­го хра­ма
Рде­ет неж­ный нар­цисс, гиа­цинт бла­го­во­ни­ем дышит,
С лили­ей рядом шафран аро­мат испус­ка­ет, и розы
Алым покро­вом порог усти­ла­ют. При­ди­те, боги­ни,
Дабы этот мой труд вдох­но­вить покро­ви­тель­ст­вом вашим,
Дабы бес­смерт­ным вен­ком увен­ча­лась новая кни­га!
У Пан­ди­о­но­вых стен могу­чие гра­ды воз­двиг­лись
Близ Актей­ских хол­мов и бре­гов бело­мра­мор­ных Ист­ма,
Чьи изо­гну­лись уста бли­ста­ньем рако­вин алых.
Сла­вой и честью рав­на сто­ли­цам про­чим, сто­я­ла
Там и Мега­ра, чей кремль укреп­лен трудом Алка­фоя,
Был в стро­и­тель­стве Феб Алка­фою помощ­ни­ком вер­ным,
И до сих пор поет от уда­ра сте­на кре­пост­ная
Голо­сом лиры живым, повто­ряя шепот кил­лен­ский,
Сно­ва и сно­ва твер­дя пре­да­нье о Фебе влюб­лен­ном.
В оные дни сюда явил­ся воин­ст­вен­ный Минос,
Сла­ву стя­жав­ший в боях, и запер оса­дою город,
Ибо нашел при­ют в дру­же­люб­ной оби­те­ли Ниса
Крит­ский бег­лец Поли­ид, поки­нув­ший берег Кера­та, —
Вот его-то пле­нить и стре­мил­ся вои­тель Гор­тин­ский,
Атти­ки мир­ной поля усы­пая стре­ла­ми злы­ми.
Не убо­я­лись в тот час ни царь, ни граж­дане вой­ску
Мино­са про­ти­ву­стать, вра­гов отбро­сить, что к сте­нам
Гроз­но на при­ступ пошли. Не сло­ми­лась доб­лесть мега­рян,
Коим сло­ва богов помо­га­ли духом вос­пря­нуть.
Ибо (див­но ска­зать!) средь белых куд­рей, укра­шав­ших
Голо­ву Ниса-царя, вен­чан­ную лав­ром свя­щен­ным,
Волос еди­ный алел на макуш­ке пур­пу­ром слав­ным;
И покуда таким пре­будет, как создан При­ро­дой,
Ниса про­длит­ся власть и мощь стра­ны не иссякнет —
Пар­ки эту судь­бу на сов­мест­ном суди­ли сове­те.
Так что все сохра­нить ста­ра­лись лишь волос вол­шеб­ный:
Див­ной пряди пучок скреп­лен был кова­ной пряж­кой,
Блес­ком гра­ней зла­тых повто­ряв­шей обли­чье цика­ды.
Был бы поис­ти­не град охра­нен защи­той такою
(Вер­ны Парок сло­ва), но Сцил­ла в безу­мии новом,
Гибель род­но­му отцу и отче­му краю гото­вя,
Жад­ный на Мино­са взор обра­ти­ла, тер­за­е­ма стра­стью.
Есть средь богов озор­ник, кото­ро­го, если рас­сер­жен,
Мать не уме­ет унять, унять не уме­ет Юпи­тер
Вну­ка и сына — а тот усми­ря­ет ярост­ных тиг­ров
И афри­кан­ских львов укро­ща­ет бес­тре­пет­ной дла­нью,
Даже богов и людей… Но луч­ше вер­нем­ся к рас­ска­зу.
Этот опас­ный шалун раз­жег в вели­кой Юноне
Пла­мен­ный гнев (увы! обиду дав­нюю дол­го
Пом­нят боги­ни) на то, что в ее запрет­ном чер­то­ге
Сцил­ла свя­щен­ный покой нару­ши­ла сквер­ной неволь­ной;
Ибо, свер­шая обряд для боги­ни, от тес­но­го сон­ма
Знат­ных мегар­ских жен и дев отда­ли­лась игри­во,
Раз­ве­се­лив­шись одежд плес­ка­ньем вкруг строй­но­го ста­на,
Скла­док стыд­ли­вый покров Акви­ло­ну поз­во­лив раз­ве­ять —
А меж­ду тем огонь еще не вку­сил при­но­ше­ний,
И освя­щен­ной водой не омы­лась жри­ца, а куд­ри
Не увен­ча­ла вен­ком из оли­вы блед­но-зеле­ной.
В это мгно­ве­ние мяч у девы из рук пока­тил­ся,
И вдо­гон­ку она помча­лась. О, если б игрою
Не увлек­лась ты, а стан зла­то­тка­ной при­кры­ла одеж­дой!
Как я желал бы тебе поме­хи, дабы замед­лить
Бег нече­сти­вый! Зачем пре­гра­ды не было шагу?
Не осквер­ни­ла бы ты чер­тог непо­роч­ной боги­ни,
Лож­ною клят­вою путь к про­ще­нью закрыть не смог­ла бы.
Да и пове­рит ли кто, буд­то в клят­ве дело? Вер­нее
Знаю при­чи­ну: тебя рев­но­ва­ла к бра­ту Юно­на.
А пото­му божок шалов­ли­вый, гроз­ную кару
Вся­кой гото­вя­щий лжи, что скры­та в ска­зан­ном сло­ве,
Опу­сто­шив кол­чан сия­ю­щий, стре­лы зла­тые
(О, как стра­шен их вид очам Тиринф­ской Юно­ны!)
Разом все устре­мил в без­за­щит­ное серд­це юни­цы,
Вмиг раз­лил­ся огонь у нее по жаж­ду­щим жилам,
Чле­ны до моз­га костей про­ни­зал безу­мия тре­пет:
Слов­но средь хлад­ной зем­ли Эдо­ний­ской сви­ре­пая жри­ца,
Слов­но фри­ги­ян­ка, звук сам­ши­та идей­ско­го слы­ша,
По пло­ща­дям город­ским зло­счаст­ная мечет­ся дева.
Не ума­ща­ет куд­рей бла­го­вон­ный баль­зам ази­ат­ский,
И не обу­та нога Сики­он­ской крас­ною кожей,
А дра­го­цен­ный перл не объ­ем­лет выи лилей­ной.
Шагом невер­ным она поспе­ша­ет, не зная доро­ги:
То к роди­мым сте­нам при­дет, как буд­то на баш­ни
В небо взле­тев­шие ей, обез­до­лен­ной, хочет­ся гля­нуть,
То, без­утеш­но скор­бя, воро­тит­ся в терем высо­кий,
Дабы взо­ром искать люби­мо­го в сумра­ке ночи
Средь отда­лен­ных кост­ров, горя­щих во вра­же­ском стане.
Прял­ка наску­чи­ла ей, зла­тые забы­ты убо­ры,
Неж­ным псал­ты­ри стру­нам суж­де­но мол­ча­нье немое,
Мяг­кий уток при­би­вать пере­ста­ло ливий­ское бер­до,
Пур­пур ланит поблед­нел — с румян­цем любовь несов­мест­на.
Не обре­та­ет она уте­ше­ния скор­би вели­кой.
Чахнет иссох­шая плоть, снеда­е­ма смерт­ной тос­кою,
Муке сво­ей вослед устрем­ля­ет­ся дева, гони­ма
Гибель­ным роком на путь, откры­тый чудо­вищ­ной стра­стью:
Волос вол­шеб­ный отца отсечь, безум­ная, жаж­дет,
Дабы украд­кой вра­гу послать пода­рок желан­ный,
Ибо ино­го пути зло­счаст­ной судь­ба не откры­ла.
Иль по неведе­нью грех свер­шил­ся? Пре­ступ­ную деву
Доб­ро­сер­деч­ный винить не хочет и ей оправ­да­нья
Ищет во всем, но, увы! суж­де­на поги­бель безум­ной.
Ты же, о Нис-отец, когда сров­ня­ют с зем­лею
Город твой, не обре­тешь при­ю­та средь башен высо­ких,
Дабы сокрыть­ся в гнезде под­не­бес­ном, так­же взо­вьешь­ся
Гроз­ною пти­цей — а дочь нече­сти­вая долг свой запла­тит.
Радуй­тесь, вы, в обла­ках паря­щие дети эфи­ра,
Вы, чья звон­кая песнь огла­ша­ет чащу лес­ную
Или про­сто­ры морей! О милые стран­ни­ки неба,
Радуй­тесь! Так­же и вы, чьи чле­ны жесто­ким зако­ном
Рока пре­об­ра­же­ны, о вы, дав­лидян­ки мла­дые,
Радуй­тесь! К вам спе­шат люби­мые роди­чи ваши,
Дабы цар­ст­вен­ных птиц умно­жа­лась стая — с орла­ном
Вме­сте взле­те­ла ско­па. Кра­сой воз­но­си­лись вы древ­ле,
Ныне в небес­ную высь быст­рей обла­ков воз­но­си­тесь:
Там эфир­ный чер­тог орла­на гор­до­го при­мет,
Там сизо­кры­лой ско­пе почет­ный удел угото­ван.
Слад­кий сон охва­тил уста­ло­го Ниса, сме­жи­лись
Очи его: покой охра­ня­ла с рве­ни­ем тщет­ным
Стра­жа, неся кара­ул бес­сон­ный у запер­той две­ри.
А меж­ду тем воров­ски поки­ну­ла терем без­молв­ный
Сцил­ла и слух напряг­ла, пытая мол­ча­ние мра­ка,
Вме­сте с про­хла­дой ноч­ной глотая горь­кие сле­зы.
Вот, шаги при­глу­шив, на цыпоч­ках тихо кра­дет­ся
К опо­чи­вальне отца, рукой дро­жа­щей сжи­мая
Нож­ни­цы. Вдруг без сил засты­ла, объ­ятая стра­хом,
Замы­сел гнус­ный явив суди­ли­щу сине­му ночи, —
Ибо, уже на порог взой­дя, у спаль­ни отцо­вой
Оста­но­ви­лась на миг пре­ступ­ная дева и к звездам,
В небе мер­цаю­щим, взор обра­ти­ла, дары обе­щая
Выш­ним богам, но те отверг­ли обет нече­сти­вый.
Тут услы­ха­ла дщерь фиван­ско­го Феник­са, Кар­ма,
Роб­кие Сцил­лы шаги (ибо та, по сту­пе­ням под­няв­шись
Мра­мор­ным, у кося­ка зазве­не­ла мед­ным засо­вом) —
Креп­ко хва­та­ет она в бес­си­лье поник­шую деву,
Мол­вя: «О радость моя, пито­ми­ца милая! Знаю,
Не без при­чи­ны твой лик пожел­тел и тело зачах­ло,
Не без при­чи­ны кровь лихо­рад­кой отрав­ле­на блед­ной,
Да и к дея­нью сему не при­чуда тебя вынуж­да­ет!
Иль заблуж­да­юсь? Хочу, о Рам­ну­сия, впасть в заблуж­де­нье!
Но тогда поче­му не вку­ша­ешь ты вак­хо­вой вла­ги
И поче­му пло­дов не отведа­ешь слад­ких Цере­ры?
Что сре­ди ночи тебе у отцо­вой делать посте­ли?
Ночью люд­ские серд­ца от забот отды­ха­ют посты­лых,
Ночью даже река сми­ря­ет теку­чие воды.
Мам­ке бед­ной ответь хоть сей­час — не хоте­ла ты преж­де
Истин­ный дать мне ответ: зачем, несчаст­ная дева,
Близ див­но­куд­рой гла­вы роди­те­ля шаг замед­ля­ешь?
Горе мне! Иль помра­чен твой рас­судок пре­ступ­ным безумьем —
Тем, что неко­гда взор ара­ви­ян­ки Мир­ры застла­ло?
Ах, уже­ли гре­хом (охра­ни от него Адрас­тея)
Ты и мать и отца сра­зить в неистов­стве жаж­дешь?
Если ж иная любовь твою душу стра­стью тер­за­ет
(Ибо зна­ко­ма и мне Ама­ту­сия — при­зна­ки стра­сти,
Что исто­ща­ет тебя, раз­глядеть дав­но я суме­ла),
Если в серд­це тво­ем невин­ной влюб­лен­но­сти пла­мя
Вспых­ну­ло — ныне обет при­но­шу пред ликом Дик­ти­ны, —
Ей обя­за­на я тобою, пито­ми­цей милой:
Все обе­щаю труды пре­тер­петь, кото­рых достой­на
Иль недо­стой­на, все одо­лею — лишь бы не видеть,
Как в вели­кой тос­ке ты, горь­кая, сох­нешь и вянешь».
Эти про­мол­вив сло­ва, ста­ру­ха теп­лой одеж­дой
Бед­ную деву спе­шит оку­тать, ибо дро­жа­ла
Та средь про­хла­ды ноч­ной в шафран­ной туни­ке наряд­ной.
Щеки, что влаж­ны от слез, целу­ет лас­ко­во Кар­ма,
Дще­ри при­ем­ной беду узнать желая, но сло­ва
Той не давая ска­зать, покуда сомлев­шая дева
На непо­слуш­ных ногах не вер­ну­лась под кров­лю род­ную.
Мам­ке юни­ца в ответ: «За что меня ты тер­за­ешь?
Да и зачем тебе знать при­чи­ну зло­го неду­га?
Нет, не люд­ская любовь в душе моей воз­го­ре­лась,
Не при­вле­ка­ют мой взор зна­ко­мые исста­ри лица,
Не влюб­ле­на я в отца — напро­тив, мне все нена­вист­ны!
Ах, не люб­лю ниче­го из того, что долж­но быть люби­мо,
При­зра­ка род­ст­вен­ных чувств не при­ем­лю более серд­цем,
Страсть я питаю к вра­гу из вра­гов. О горь­кое горе!
Что мне ска­зать? Беду опи­сать каки­ми сло­ва­ми?
Но рас­ска­жу — ведь ты, кор­ми­ли­ца, не поз­во­ля­ешь
Боле мол­чать. Мой рас­сказ — тебе пода­рок пред­смерт­ный.
Вон, взгля­ни: обло­жил оса­дой мегар­ские сте­ны
Враг, от Юпи­те­ра в дар вос­при­яв­ший скиптр дер­жав­ный,
А от Парок судь­бу бла­гую — ран не боять­ся…
Нет, долж­на я ска­зать, не блуж­дая околь­ною речью:
Минос, Минос, увы! оса­дил мое бед­ное серд­це!
Ради люб­ви богов — тебе их пыл­кость зна­ко­ма,
Ради груди тво­ей, что пито­ми­це веч­но свя­щен­на,
Я закли­наю: спа­си, коль можешь, не дай мне погиб­нуть.
Если ж отре­зан путь к спа­се­нью и нету надеж­ды,
Мне уме­реть не мешай, род­ная, заслу­жен­ной смер­тью.
Ибо если бы злой — да, злой, моя доб­рая Кар­ма,
Слу­чай иль муд­рый бог тебя не послал мне навстре­чу,
Я бы вот этим (и тут блес­ну­ла из скла­док одеж­ды
Сталь) у род­но­го отца отсек­ла бы волос пур­пур­ный
Или сама себя поре­ши­ла смер­тель­ным уда­ром».
Лишь о страш­ной беде услы­ха­ла в ужа­се мам­ка,
Скорб­ным пра­хом гла­ву осквер­ни­ла и в смерт­ной печа­ли
Голо­сом слез­ным, дро­жа, над пито­ми­цей запри­чи­та­ла:
«Минос, два­жды зло­дей! Опять меня ты тер­за­ешь —
Бед­ным седи­нам моим ты два­жды ворог про­кля­тый!
Преж­де злая любовь по тво­ей вине загу­би­ла
Дщерь род­ную мою — а ныне при­ем­ную губишь!
Ах, неуже­ли и здесь, в дале­ком краю, поло­нян­ка,
Пре­тер­пе­вая труды суро­вые тяж­ко­го раб­ства,
Я не избег­ну тебя, о чад моих гроз­ный губи­тель?
Ныне, увы! я ста­ра и немощ­на — мило­го чада
Нету, чтоб сто­и­ло жизнь про­дле­вать. Зачем без­рас­суд­но
Дни про­дол­жаю вла­чить, тебя поте­ряв, Бри­то­мар­та,
О Бри­то­мар­та моя, ты не при­мешь вздох мой послед­ний!
Ах, зачем в этот день, о люби­ми­ца быст­рой Диа­ны,
Ты устре­ми­лась в леса? Охота муж­чи­нам при­лич­на.
Кнос­ской напрас­но стре­лой ты пар­фян­ский лук напря­га­ла,
Луч­ше бы коз пас­ла дик­тей­ских на паст­би­щах ближ­них!
Не при­ве­лось бы тебе от Мино­са стра­сти спа­сать­ся,
Прыг­нув с высо­кой ска­лы в объ­я­тья рас­се­ли­ны гор­ной!
Пере­да­ют одни, что ныне див­ной Афе­ей
Ста­ла, невин­ная, ты: дру­гие твер­дят, умно­жая
Сла­ву твою, что луна по тебе Дик­ти­ной зовет­ся.
Хоть бы и так! Для меня ты наве­ки, род­ная, погиб­ла,
Ибо узреть не смо­гу нико­гда, как с друж­ною сво­рой
Псов Гир­кан­ских вослед быст­ро­но­гим оле­ням по ска­лам
Носишь­ся, и не дождусь, чтоб ко мне ты в объ­я­тья вер­ну­лась.
Бре­мя беды я нес­ла и обиды стой­ко тер­пе­ла.
Ибо опо­рою мне была ты, юни­ца, покуда
Не был мой слух осквер­нен тво­ею пре­ступ­ною речью.
Ах, ужель и тебя отни­ма­ет злая Фор­ту­на?
Ста­рость посты­лую длить лишь ты меня понуж­да­ла:
О, как часто, взгля­нув с уми­ле­ньем на спя­щую деву,
Хоть и торо­пят года, я вновь уми­рать не хоте­ла,
Дабы для свадь­бы тво­ей наряд соткать кори­кий­ский.
Ныне зачем судь­ба мне горь­кую жизнь про­дле­ва­ет?
Или не веда­ешь ты, поче­му на макуш­ке отцо­вой
В досто­по­чтен­ных кудрях бли­ста­ет цар­ст­вен­ный пур­пур
Хруп­ким зало­гом судь­бы и Ниса, и Нисо­ва гра­да?
Если не зна­ешь — могу на твое упо­вать я спа­се­нье,
Ибо чудо­вищ­ный грех в неведе­нье ты замыш­ля­ла,
Если же стра­хи мои не лож­ны, тогда умо­ляю:
Ради жиз­ни тво­ей и моей (меня ты люби­ла),
Ради Или­фии злой, погу­бить гото­вой, опом­нись
И без­рас­суд­но свер­шить не ста­рай­ся страш­ное дело.
Стре­лы твои, Амур, отвра­щать не могу я от цели,
Ибо немыс­ли­мо нам состя­зать­ся силой с бога­ми,
Но поче­му бы тебе, дитя, вой­ну пере­ждав­ши,
Дом род­ной сохра­нив, не поду­мать о бра­ке закон­ном?
Выслу­шай мам­ки совет — уж мне-то зна­ко­мы несча­стья.
Если отца уло­мать не суме­ешь (да толь­ко суме­ешь,
Знаю, добить­ся все­го един­ст­вен­ной доче­ри мож­но),
Вот тогда-то тебе, оби­жен­ной, повод для мести
Будет достой­ный (месть — оби­жен­ных пра­во свя­тое),
Вот тогда-то тебе при­го­дит­ся замы­сел дерз­кий.
Тут уж и боги, и я помо­жем — мое обе­ща­нье
Твер­до. Уме­лым рукам не быва­ет дол­гой работы!»
Речью разум­ной сми­рив вол­не­ние пыл­кое стра­сти,
Горь­кий уте­шив недуг цели­тель­ной вестью надеж­ды,
Хочет Кар­ма покров наки­нуть на голо­ву девы,
Дабы покой сни­зо­шел к зло­счаст­ной в живи­тель­ном мра­ке.
Плош­ку с еле­ем скло­нив, при­глу­шая све­та сия­нье,
Мам­ка твер­дой рукой пито­ми­цы дрожь уни­ма­ет,
Серд­ца тре­пет­ный стук укро­щая лас­кой спо­кой­ной.
Так про­сиде­ла она всю ночь над девою, сле­зы
Ей ути­рая с ланит, и сама печа­лью объ­ята.
Вот уже новый день явил­ся с весе­лой зарею
К смерт­ным и алым огнем заси­ял над сне­гом Этей­ским —
Заре­во это и страх, и радость девам вну­ша­ет,
Ибо им Эос мила, но про­ти­вен Гес­пер вечер­ний.
Сло­ву кор­ми­ли­цы вняв, царев­на о бра­ке желан­ном,
Пово­да к прось­бе ища, с отцом зате­ва­ет бесе­ду,
Голо­сом неж­ным твер­дит о бла­гост­ном мире, бла­жен­ный
Пре­воз­но­ся покой. К подоб­ным речам непри­выч­на
Сцил­ла — и с деви­чьих уст сле­та­ет вздор без­рас­суд­ный.
То лепе­чет она, что стра­шит­ся буду­щей бит­вы,
Бран­но­го бога боясь: ее-де тре­во­га снеда­ет
За без­опас­ность царя и дру­жин, то пла­чет о Нисе,
Ибо вну­ков иметь он не хочет с Юпи­те­ром общих,
То веро­лом­ный обман замыш­ля­ет с лукав­ст­вом пре­ступ­ным
Или сограж­дан стра­шит гряду­щей боже­ст­вен­ной карой.
То начи­на­ет искать повсюду зна­ме­ний вещих,
Зла­том постыд­ным дерз­нув соблаз­нять без­греш­ных про­вид­цев,
Дабы они, сра­зив клин­ком свя­щен­ную жерт­ву,
Дали царю совет пород­нить­ся с Мино­сом мир­но,
Зятем сде­лав вра­га и покон­чив с рас­прей вза­им­ной.
Кар­ма меж тем нар­цисс и кори­цу с едкою серой
В ступ­ке тол­чет, тра­вы добав­ляя души­стой, и три­жды
Три­жды девять она раз­но­цвет­ных нитей спле­та­ет,
Мол­вя пито­ми­це: «Плюнь в середи­ну три­жды, о дева,
Три­жды вме­сте со мной: богам лишь нечет любе­зен!»
Три­жды сти­гий­ский обряд свер­шив для Юпи­те­ра (жри­цам
Гре­че­ским он незна­ком, идей­ским неве­дом кол­ду­ньям),
Три­жды она алта­ри кро­пит ами­клей­скою вет­вью,
Дабы разум царя пому­тить ворож­бой фес­са­лий­ской.
Но упор­ст­ву­ет Нис, улов­ка­ми не убеж­ден­ный —
Ни чело­век, ни бог царя скло­нить не суме­ют,
Ибо наде­ет­ся он на воло­са див­но­го силу.
Тут пота­ен­ный союз заклю­ча­ет с пито­ми­цей Кар­ма,
Твер­до решив нако­нец отре­зать волос пур­пур­ный,
Дабы любов­ный недуг облег­чить заждав­шей­ся девы,
Да и сама домой стре­мит­ся к даль­ним твер­ды­ням
Кри­та — любез­на и смерть, коль схо­ро­нят на родине милой.
Ныне Сцил­ла опять пося­га­ет на куд­ри отцо­вы:
Ныне упал с голо­вы царя бли­ста­тель­ный пур­пур,
Ныне Мега­ра взя­та и свер­ши­лось про­ро­че­ство Парок,
Ныне по синим вол­нам воло­кут зло­счаст­ную деву,
Бед­ное тело ее под­ве­сив к кор­ме кора­бель­ной.
В водах царев­ну узрев, дивят­ся жите­ли моря:
Ним­фы, отец Оке­ан с бли­ста­тель­ной Тефи­ей вме­сте,
И Гала­тея, сестер любо­пыт­ных увлек­шая стаю.
Деве дивит­ся, сколь­зя средь волн в колес­ни­це лазур­ной,
Пра­вя упряж­кою рыб и дву­но­гих коней, Лев­ко­тея:
Вме­сте с белой Ино дивит­ся мла­де­нец Пале­мон.
Бра­тья, что делят дни по жре­бию рав­ною долей,
Дре­ва могу­че­го ветвь — Юпи­те­ра милые дети
Так­же дивят­ся, узрев царев­ны лилей­ные чле­ны.
Гром­ко сте­на­ет она, рас­точ­ная тщет­ные сле­зы,
Возду­ху жалу­ясь, скорбь изли­вая бес­плод­ную небу
Страж­ду­щим взо­ром — лишь взор воздеть несчаст­ная может,
Ибо у неж­ных рук сво­бо­ду отня­ли узы:
«Свой безум­ный порыв хоть на вре­мя утишь­те, о вет­ры,
Дабы воз­звать мне к богам! От моле­ний моих неустан­ных
Не было тол­ку — вопль да услы­шат ныне пред­смерт­ный.
Вас при­зы­ваю теперь в свиде­те­ли, вет­ры и бури!
Вы же, что здесь надо мной пари­те, коль были когда-то
Так­же людь­ми, меня узнай­те — я срод­ни­ца ваша,
Сцил­ла (о Прок­на, к тебе я дер­заю так обра­щать­ся!).
Да, я преж­де была могу­че­го доче­рью Ниса,
Преж­де меня цари домо­га­лись из целой Элла­ды,
Чей изви­ли­стый брег Гел­лес­понт омы­ва­ет лазур­ный.
Наре­че­на я тебе, о Минос, обе­том свя­щен­ным
В жены — этим сло­вам про­тив воли ты ныне вни­ма­ешь.
Ах, ужель по вол­нам суж­де­но мне, свя­зан­ной, пла­вать?
Ах, уже­ли висеть суж­де­но и ден­но и нощ­но?
Но не могу я пенять на кару, вра­же­ской зло­бе
На рас­тер­за­нье пре­дав и дом род­ной, и отчиз­ну,
Раз­ве дано было мне пред­видеть сви­ре­пость зло­дея?
Да, заслу­жи­ла я казнь, о Минос, но казнь от сограж­дан,
Если бы слу­чай открыл заране наш сго­вор пре­ступ­ный
Или когда во прах обра­ти­лись мегар­ские сте­ны
И бого­мерз­ким огнем я жгла город­ские свя­ты­ни.
Если же ты победишь, я чая­ла, звезды доро­гу
Лег­че изме­нят свою, чем ты меня, поло­нян­ку,
Каз­ни зло­дей­ской пре­дашь, — но жесто­кость все победи­ла!
Как полю­би­ла тебя я боль­ше отцов­ско­го цар­ства?
Как полю­би­ла? Увы! Тобою пле­нить­ся не диво!
Лик твой узрев, я тот­час погиб­ла, о, злое безумье!
Мни­лось мне, буд­то дел чудо­вищ­ных дла­нью пре­крас­ной
Ты не спо­со­бен свер­шить! Кра­сота и звезды обманет!
Нет, не дво­рец твой меня соблаз­нил убран­ст­вом рос­кош­ным,
Блес­ком янтар­ных слез и корал­лов хруп­ким цве­те­ньем,
Не удер­жа­ла меня и друж­ба юных наперс­ниц,
Не был пре­по­ною мне пред гне­вом боже­ст­вен­ным ужас —
Все победи­ла любовь, ибо что люб­ви непо­д­власт­но?
Не ума­стит мне вис­ков бла­го­вон­ный елей ара­вий­ский,
Чистым не вспыхнет огнем на свадь­бе факел сос­но­вый,
И не укра­сит покров пур­пур­ный ливий­ско­го ложа.
Горе мне — даже зем­ля, оби­та­ли­ще рода люд­ско­го,
Не упо­ко­ит меня, зло­счаст­ную, сенью могиль­ной!
Раз­ве сре­ди рабынь, что име­ют детей или мужа,
Раз­ве средь про­чих слуг не мог­ла бы я так­же трудить­ся
И для счаст­ли­ви­цы той, что супру­гой станет тво­ею,
Вере­те­но вра­щать усерд­но с хозяй­скою пря­жей?
Раз­ве смер­ти пре­дать (все луч­ше!) меня ты не впра­ве?
Горе! Уста­лую плоть покида­ют послед­ние силы,
Шея не может под­нять голо­вы запро­ки­ну­той бре­мя,
В тес­ном спле­те­нии пут мерт­ве­ют сла­бые руки.
Из глу­би­ны мор­ской под­няв­шись, огром­ные тва­ри
Ста­ей к добы­че спе­шат, отверз­нув хищ­ные пасти,
Синюю пеня вол­ну гро­зой плав­ни­ков мече­вид­ных.
Ныне, о Минос, пре­дел моим насту­па­ет стра­да­ньям,
Слиш­ком мно­го узреть дове­лось мне чудо­вищ­ных бед­ст­вий!
Злая ли мне судь­ба суди­ла послед­нее горе,
Слу­чай ли губит меня, за грех ли терп­лю нака­за­нье —
Лег­че пове­рить все­му, чем в твое пове­рить зло­дей­ство!»
А меж­ду тем кораб­ли поспе­ша­ют в откры­тое море,
Кора могу­чий порыв пару­са напря­га­ет тугие,
Гнут­ся вес­ла в воде соле­ной, все тише и тише
Девы сте­на­нья зву­чат, заглу­шен­ные стран­ст­ви­ем дол­гим.
Вот уже Истм поза­ди, зали­ва­ми запер­тый тес­но,
Вот поза­ди Коринф, Пери­андра цве­ту­щее цар­ство,
Мимо Ски­ро­но­вых скал плы­вет несчаст­ная дева,
Мимо ужас­ной норы чере­па­хи, что мно­гих сгу­би­ла
Здесь при­шле­цов, обаг­рив уте­сы эллин­ской кро­вью.
Видит Сцил­ла при­ют ограж­ден­ный Пирея и тщет­но,
Тщет­но, увы! узреть пре­слав­ные жаж­дет Афи­ны.
Вот сре­ди волн мор­ских зацве­ли сала­мин­ские паш­ни,
Вот и Кикла­ды вда­ли заси­я­ли — Суний­ской Вене­ры
Тут воз­вы­сил­ся храм напро­тив стен Гер­ми­он­ских.
В дым­ке сокрыл­ся от глаз и Делос, пре­мно­го люби­мый
Мате­рью дев-нере­ид, Неп­ту­на эгей­ско­го радость.
Вот пред царев­ною Кифн, опо­я­сан­ный пен­ным при­бо­ем,
Мра­мор­ный Парос — сосед бело­снеж­ный зеле­ной Дону­сы,
А близ Эги­ны — Сериф, здо­ро­вье недуж­ным даря­щий,
Так и плы­вет она, заба­ва невер­но­го вет­ра,
Слов­но утлый чел­нок вослед могу­че­му флоту,
Афра уда­ры сно­ся и ярость неисто­вой бури.
Но пожа­ле­ла вол­нам на поте­ху оста­вить жесто­ким
Тело пре­крас­ное та, что цар­ст­вом лазур­ным вла­де­ет
Вме­сте с Неп­ту­ном, — и вот изме­ни­лось царев­ны обли­чье.
Неж­ную деву одеть чешу­ей сереб­ри­стой наве­ки
И средь ковар­ных рыб посе­лить Амфи­т­ри­та не хочет,
Ибо мор­ские ста­да про­жор­ли­вы и кро­во­жад­ны,
А пото­му в небе­са воз­но­сит Сцил­лу на кры­льях,
Дабы отныне Ско­пой она зва­лась по заслу­гам
И кра­сотой пре­взо­шла Ами­клей­ско­го лебедя Леды.
Как пона­ча­лу в яйце бело­снеж­ном очер­чен тума­ном
При­зрач­ный облик птен­ца и костей сочле­не­нья незре­лых
Мед­лен­но креп­нут в теп­ле, омы­ты живи­тель­ной вла­гой, —
Так в соле­ных вол­нах изме­ня­лось деви­чье тело,
Вид утра­тив былой, обре­тая мало-пома­лу
Образ иной — пред­ста­ет царев­на в новом обли­чье.
Преж­де пре­крас­ный лик и уста, желан­ные мно­гим,
Вме­сте с широ­ким лбом воеди­но ста­ли срас­тать­ся,
В ост­рый изо­гну­тый клюв обра­тив под­бо­ро­док округ­лый;
Там, где про­бор попо­лам разде­лял вол­ни­стые куд­ри,
Вдруг, о диво! воз­ник в под­ра­жа­нье Нисо­вой сла­ве
Перьев пур­пур­ных пучок, хохол­ком макуш­ку укра­сив.
Мяг­ко­го пуха покров пест­ро­цвет­ной оку­тал одеж­дой
Девы неж­ную плоть, потом на дла­нях бес­силь­ных
Сизые перья взрос­ли, обра­зуя мощ­ные кры­лья.
Пре­об­ра­зи­лась вся — баг­рян­цем окра­си­лись ноги,
Икры, вмиг ото­щав, обтя­ну­лись гру­бою кожей,
И на лилей­ных сто­пах заост­ри­лись хищ­ные ког­ти.
Но по-ино­му, увы! спа­сти от гибе­ли деву
Было судь­бой не дано мило­серд­ной супру­ге Неп­ту­на.
Не любо­вать­ся очам домаш­них, как юная Сцил­ла
Кос бело­ку­рых кра­су скреп­ля­ет алою лен­той,
Терем не встре­тит ее бла­го­во­ньем баль­за­мов сирий­ских,
Дома ей нет на зем­ле — но дом и не нужен ей боле,
Ибо из пены седой вне­зап­но зло­счаст­ная дева
На опе­ре­н­ных кры­лах воз­нес­лась стре­ми­тель­но к небу,
Обла­ко шум­ное брызг рас­се­яв над гла­дью мор­скою,
Дабы, на горе себе и без поль­зы смер­ти избег­нув,
Длить оди­но­кую жизнь, дичая на бре­ге пустын­ном
Средь бес­сло­вес­ных скал и бес­плод­но­го кам­ня уте­сов.
Но и здесь ее ждет нака­за­нье, ибо раз­гне­ван
Царь-Гро­мо­вер­жец, мир колеб­лю­щий мощ­ной дес­ни­цей.
Не по душе ему допус­кать пре­ступ­ни­цу к небу,
После того как в ночи бес­про­свет­ной с жиз­нью рас­стал­ся
Бла­го­че­сти­вый отец (ибо часто жерт­вен­ник чистый
Нис обиль­но кро­пил тель­цов откорм­лен­ных кро­вью
И чер­то­ги богов ода­рял при­но­ше­нья­ми щед­ро) —
А пото­му вдох­нул вла­ды­ка в новое тело
Душу царя — и Нис вос­па­рил кры­ла­тым орла­ном,
Ибо могу­чий орел любе­зен мета­те­лю мол­ний.
Так вот после суда богов и про­кля­тия жесто­ко­го рока,
После каз­ни от рук жени­ха на бед­ную деву
Мсти­тель­ный гнев отца напра­вил ныне Юпи­тер.
Слов­но, средь гор­них сфер в хоро­во­де звезд­ном сияя
Блес­ком двой­ным, Скор­пи­он свер­каю­щий с неба ноч­но­го
Гонит в услов­лен­ный час Ори­о­на ясно­го све­точ —
Так со ско­пою орлан, вза­им­ной ско­ва­ны зло­бой,
Веч­но былую судь­бу вос­кре­ша­ют в новых рож­де­ньях:
Всюду, где лег­кий эфир ско­па рас­се­ка­ет кры­ла­ми,
Сле­дом за ней в небе­сах, взгля­ни! жесто­кий и гроз­ный
С кле­котом гонит­ся Нис — и когда взмы­ва­ет он к тучам,
В бег­стве поспеш­ном она эфир рас­се­ка­ет кры­ла­ми.