Семь красавиц

Начало повествования о Бахраме

Тот, кто стражем сокровенных перлов тайны был,
Россыпь новую сокровищ в жемчугах раскрыл.

На весах небес две чаши есть. И на одной
Чаше —.камни равновесья, жемчуг — на другой.

А двуцветный мир то жемчуг получает в дар
Из небесных чаш, то — камня павшего удар.

Таково потомство шахов. Перлом заблистать
Может шахский сын — и камнем тусклым может стать.

Не во всем отцу подобен сын и не всегда.
И жемчужину рождает камень иногда.

Дан такой пример был в прошлом, в поученье нам, —
Ездигирд был грубым камнем, жемчугом—Бахрам.

Тот — карал, казнил, а этот одарял добром, —
Был булыжник рядом с перлом, острый шип с плодом.

Тем, кто в кровь о тот булыжник ноги разбивал,
Сын его для исцеленья свой бальзам давал.

И когда в глазах Бахрама первый луч дневной
Омрачен был этой ночи славою дурной,

Мудрецы и звездочеты вещие страны,
Искушенные в деяньях солнца и луны,

Взвесили созвездья неба, думая, что тут
Лишь дешевый блеск свинцовый вновь они найдут.

Но они чистейшей пробы золото нашли,
Жемчуг в море, драгоценность в камне обрели.

И увидели величье, славный путь побед,
Лучезарный свет в тумане предстоящих лет.

Пламенел тогда в созвездье Рыбы Муштари,
А Зухра горела справа, под лучом зари.

Поднялась в ту ночь к Плеядам месяца глава,
Апогей звезды Бахрама был в созвездье Льва.

Утарид блеснул под утро в знаке Близнецов,
А Кейван от Водолея отогнал врагов.

Встал Денеб против Кейвана, отгоняя тень,
Мирно в знак Овна входило Солнце в этот день.

Так сошелся в гороскопе вещий круг светил.
Муштари в созвездье Рыбы счастье возвестил.

Со счастливым гороскопом, что описан вам,
При благоприятных звездах родился Бахрам.

Ездигирд — его родитель, неразумный шах,
Стал раздумывать в прискорбье о своих делах.

Что ни делал он — все тщетно, прахом все ушло,
Ибо семена насилья порождают зло.

Хоть имел детей и раньше этот властелин,
Умирали все, остался лишь Бахрам один.

И к решенью звездочеты мудрые пришли,
Что воспитывать Бахрама надобно вдали,

Что его в страну арабов надо отослать,
Что его у мужа чести надо воспитать.

Молвили, что там, быть может, счастье он найдет
И друзей в Арабистане верных обретет.

Вопреки установленьям строгой старины,
Перенесть росток решили в сад иной страны.

Ездигирд себялюбивый сына не любил,
Он спокойно на чужбину сына отпустил.

Для него решил в Йемене он поставить трон,
Чтоб от смут земли Аджама был он удален.

И в страну Йемен к Нуману он послал гонца,
Чтобы царь Нуман Бахраму заменил отца.

Он просил, чтобы Бахрама взял к себе Нуман,
Чтоб в саду Нумана вырос и расцвел тюльпан,

Чтоб его наукам царским обучили там,
Чтоб страною научился управлять Бахрам.

Сам Нуман за ним приехал и увез домой
Сына шаха, — скрыл в чертоге месяц молодой.

Тот родник, чей морем позже разлился поток,
Сохранил и как зеницу ока он сберег.

Минуло четыре года; мальчик подрастал;
Как степной онагр, он резвым и красивым стал.

И тогда Мунзиру — сыну — молвил властелин:
«Он растет, но огорченьем скован я, мой сын.

Климат здесь сухой, весь край наш солнцем раскален.
Он же — с севера, и нежен по натуре он.

Нам возвышенное место надо отыскать,
Нам его в прохладе горной надо содержать,

Где бы северный лелеял тело ветерок,
Где бы отдых был приятен, сон ночной глубок,

Чтобы в климате хорошем рос он, как орел,
Чтобы крылья он и перья крепкие обрел,

Чтобы запятнать природу шаха не могли
Этот зной и сухость праха, дым и пыль земли».

О ПОСТРОЕНИИ ХАВАРНАКА И О ДОСТОИНСТВАХ СТРОИТЕЛЯ СИМНАРА

Ездил шах Нуман с Мунзиром среди гор и скал,
Мест хороших для Бахрама долго он искал,

Где б от солнечного зноя не было вреда,
Где бы ветерок прохладу приносил всегда.

Не могли в стране такого места отыскать,
Где бы вырастить Бахрама им и воспитать.

И решили светлый замок с башней возвести.
Нужно было для постройки зодчего найти.

Много было иноземных зодчих и своих,
А для дела не годился ни один из них.

Но однажды до Нумана долетела весть:
«Шах! Такой, тебе пригодный, мастер в Руме есть.

Слава дел его по странам катится рекой;
Словно воск, податлив камень под его рукой.

Строить быстро и красиво он имеет дар,
Он из рода Сима, имя славному — Снмнар.

Красотой его построек всякий изумлен,
В Сирии в горах Ливанских зданья строил он,

И в стране, где Нил лазурный падает с небес,
Каждое его созданье — чудо из чудес.

Хоть себя Симнар лишь зодчим скромно называл,
Он художников славнейших миру воспитал.

Стоя там, где строить зданье он предполагал;
Паутину балок в небе взором он свивал.

Он, как Булинас из Рума, разумом глубок;
Открыватель талисманов, маг и астролог,

Знает он о нападенье яростной луны
И о мести солнца — тайну звездной вышины.

Он для вас дворец, как платье царское, соткет.
На дворце такой высокий купол возведет,

Что созвездья, словно пояс, купол обовьют,
И ему Плеяды сами светоч отдадут».

Сердце вспыхнуло в Нумане, жгли его, как жар,
Эти вести, это имя чудное — Симнар.

Он послал гонца, который бойко говорил
По-румийски. Тот Си-мн-ара быстро соблазнил

Бросить Рум. И вот к Нуману зодчий привезен.
Услыхав, чего хотели от него, и он

Воспылал желаньем — дело начинать скорей,
Возвести дворец, достойный отпрыска царей.

Пятилетие трудился над постройкой он.
Был рукою златоперстой дивно возведен

Замок, башенки вздымавший к звездам и луне,
Сновиденьем возникавший в синей вышине.

И второй Каабой в мире этот замок стал.
Был резьбой он весь украшен, золотом блистал,

Горною лазурью, краской, что красней зари.
Наподобье неба сделан купол изнутри;

Опоясывали небо девять сфер вокруг,
Полный образов, что создал Север, создал Юг, —

Купол был тысячеликим, сказочным Лушой.
Созерцая свод, усталый отдыхал душой.

Дивною дарил прохладой он и в летний зной.
А когда горел, как солнце, купол под зарей,

Гурия завязывала очи полотном.
Словно рай, красив, удобен был прекрасный дом.

Будто небо в славе солнца, свод горел огнем.
Бычьей кровью камень с камнем скован в своде том.

Был подобен купол небу, влаге и огню;
Трижды цвет свой и сиянье он менял на дню.

Как невеста, он одежды пышные сменял.
Синим, золотым и снежным светом он сиял.

Пред зарей, когда лазурным небосвод бывал,
Плечи мглою голубою купол одевал.

А когда вставало солнце над земной чертой,
Свод пылал, как солнце утра, — ало-золотой.

Тень от пролетающего облачка падет —
Снежно-белым делается весь дворцовый свод.

Цвета неба — он миражем в воздухе висел,
То румийцем белым был он, то, как зиндж, чернел.

Вот Симнар работу кончил — снял леса со стен,
Красотой своей постройки взял сердца он в плен

Стен и купола сиянье разгоняло мрак.
Замку новому названье дали — «Хаварнак».

И великую награду шах Симнару дал.
Половины той награды он не ожидал.

С золотом и жемчугами длинный караваи
Тяжко вьюченных верблюдов дал ему Нуман,

Чтоб и в будущем работал на него Симнар.
Если впору не раздуешь ты в тануре жар,

Злополучное жаркое будешь есть сырьем,
Но сторицей возвратится, что за труд даем.

А когда такую милость зодчий увидал,
Молвил: «Если б ты мне раньше столько обещал,

Я, достойное великой щедрости твоей,
Зданье создал бы — красивей, выше и пышней!

Багрецом, лазурью, златом башни б расцветил,
И поток столетий блеска б их не погасил.

Коль желаешь — будет мною зданье начато
Завтра ж! Этот замок будет перед ним ничто.

В этом здании — три цвета, в том же будет сто!
Это — каменное; будет яхонтовым то.

Свод единственный — строенья этого краса,
То же будет семисводным — словно небеса!»

Пламенем у падишаха душу обняла
Эта речь и все амбары милости сожгла.

Царь — пожар; и не опасен он своим огнем
Только тем, кто в отдаленье возведет свой дом.

Шах, что розовый кустарник, ливнем жемчугов
Сыплет. Но не тронь — изранит жалами шипов.

Шах лозы обильной гроздья на плечи друзей
Возложив, их оплетает силою ветвей.

И, обвив свою опору, верных слуг своих, —
Из земли, без сожаленья, вырвет корень их.

Шах сказал: «Коль этот зодчий от меня уйдет,
Он царю другому лучший замок возведет».

И велел Нуман жестокий челяди своей
Зодчего схватить и сбросить с башни поскорей.

О, смотри же, как судьбою кровожадной он
Сброшен с купола, который им же возведен!

Столько лет высокий замок он своей рукой
Строил. И с него мгновенно сброшен был судьбой!

Он развел огонь и сам же в тот огонь попал.
Долго восходил на кровлю — вмиг с нее упал.

В высоте ста с лишним гязов замыкая свод,
Он не знал, что, труд закончив, гибель там найдет.

Выше хижины он замка строить бы не стал,
Если бы свою кончину раньше угадал,—

Возводя престол, расчисли ранее всего,
Чтобы не разбиться, если упадешь с него.

И взвилось петлей аркана до рогов луны
Имя грозное Нумана с дивной вышины.

И молва, что он волшебник, с той поры пошла,
И владыкой Хаварнака шаха нарекла.

ОПИСАНИЕ ДВОРЦА ХАВАРНАКА И ИСЧЕЗНОВЕНИЕ НУМАНА

Хаварнак, когда он домом для Бахрама стал,
Чудом красоты в подлунном мире заблистал.

И прославленный молвою, окружен хвалой,
Назвался «Кумирней Чина», «Кыблою второй»

Сотни тысяч живописцев, зодчих, мудрецов
Приходили, чтоб увидеть лучший из дворцов.

Тот, кто видел, восхищенья удержать не мог
И вступал с благоговеньем на его порог.

Там — на всех дверях чертога, что вздымался ввысь,
Изречения узором золотым вились.

Над Йеменом засияла вновь Сухейль-звезда
Так светло, как не сияла прежде никогда.

Поли красавиц, как под звездным куполом Йемен,
Стал тот замок, словно полный жемчуга Аден.

И, прославленный молвою, стал известен всем
Хаварнаком озаренный берег, как Ирем.

Как Овен на вешнем небе ярко светит нам,
Хаварнак светил, и рядом с ним светил Бахрам.

Проводил Бахрам на кровле ночи до утра.
В небе чашу поднимала за него Зухра.

Видел стройные чертоги в отсветах зари,
Полная луна — над кровлей, солнце дня — внутри.

В глубине палат сияли факелы в ночи,
С кровли путникам светили, как луна, в ночи.

И всегда отрадный ветер веял меж колонн,
Запахом садов, прохладой моря напоен.

Сам Бахрам, лишь постепенно обходя дворец,
Дивное его величье понял наконец.

За одной стеной живую воду нес Евфрат,
Весь в тени дерев цветущих и резных оград.

А за башней, что, как лотос, высока была,
Молока и меда речка, скажешь ты, текла.

Впереди была долина, сзади — свежий луг,
Пальмы тихо шелестели и сады вокруг.

Сам Нуман, что здесь Бахраму заменил отца,
Часто с ним сидел на кровле своего дворца.

Над высокой аркой входа он на зелень нив
Любовался с ним часами, светел и счастлив.

Даль пред ними — вся в тюльпанах, как ковер, цвела,
Дичью полная — к ловитве души их звала.

И сказал Нуман Бахраму: «Сын мой, рад ли ты?
Хорошо здесь! Нет подобной в мире красоты».

Рядом был его советник. Чистой веры свет
Мудрому тому вазиру даровал Изед.

И сказал вазир Нуману: «В мире все пройдет,
Только истины познанье к жизни приведет.

Если свет познанья брезжит в сердце у тебя,
Откажись от блеска мира — правду возлюби’!»

И от жара этой речи, что, как пламя, жгла,
Содрогнулся дух Нумана, твердый как скала.

С той поры как семь небесных встали крепостей,
Не бывало камнемета этих слов сильней.

Шах Нуман спустился с кровли в час полночной мги,
Молча он, как лев, к пустыне устремил шаги.

Он отрекся от сокровищ, трона и венца.
Прелесть мира несовместна с верою в творца.

От богатств, какими древле Сулейман владел,
Он отрекся; сам изгнанья он избрал удел.

Не нашли нигде ни шаха, ни его следов,
Он исчез, ушел от мира, словно Кей-Хосров.

Хоть Мунзир людей на поиск тут же снарядил,
Не нашли, как будто ангел беглеца укрыл.

Горевал Мунзир, потерей удручен своей,
Он провел в глубокой скорби много долгих дней.

Выпустил кормило власти из своей руки…
Стал дворец его высокий черным от тоски.

Но утихло в скорбном сердце горе наконец;
Власть его звала, к правленью призывал венец.

Он искоренил насилье твердою рукой,
Ввел законы, дал народу счастье, мир, покой.

А когда он полновластным властелином стал,
Ездигирд ему признанье и дары послал.

А Бахрама, словно сына, шах Мунзир растил.
Был отцом ему. Нет, больше и роднее был.

Сын Нуман был у Мунзира; вырастал, как брат,
Он с Бахрамом. Оба шахский радовали взгляд.

Ровня был Бахрам по крови, одногодок с ним,
Он не разлучался с братом названым своим.

Вместе обучаться стали грамоте они,
За игрой веселой вместе проводили дни,

На охоту выезжали вместе в дни весны,
Никогда, как свет и солнце, не разделены.

Так Бахрам в высоком замке прожил много лет?
Помыслы его премудрый направлял мобед.

К знанью был Бахрама разум с детства устремлен.
Как достойно сыну шаха, был он обучен.

Изучал Бахрам арабский, греческий язык.
Старый маг его наставил тайне древних книг.

Сам Мунзир, многоученый и разумный шах,
Объяснял ему созвездий тайны в небесах.

Ход двенадцати созвездий и семи светил
Ученик его прилежный вскоре изучил.

Геометрию постиг он, вычислял, чертил.
Алмагест и сотни прочих таинств изучил.

Он, ночами наблюдая звездный небосвод,
Стал читать светил движенье и обратный ход.

Ум его величьем мира стройным был объят.
Знанья перед ним раскрылись, как бесценный клад.

И, увидя в восхищенье, что его Бахрам
Зорок мыслью, в постиженье знания упрям,

Все, что разум человека за века постиг,
Все, чем стал он перед небом и землей велик, —

Все Мунзир законов стройных кругом вместе слил
И, как книгу, пред Бахрамом наконец открыл.

И Бахрам, учась прилежно, стал в конце концов
Искушен во всех науках — даре мудрецов.

Были внятны все таблицы звездные ему,
Сокровенное он видел сквозь ночную тьму.

Астролябией и стержнем юга он владел,
Он узлы деяний неба развязать умел.

И когда наукой книжной был он умудрен,
Боевым владеть оружьем стал учиться он.

Он игрою в мяч, искусством верховой езды
Мяч выигрывал у неба и его звезды.

А когда в степи он ветер начал обгонять,
На волков и львов с арканом начал выезжать.

А в степи заря рассвета и лучи ее
Пред копьем его бросали на землю копье.

Вскоре он в стрельбе из лука равного не знал,
Птицу в высоте небесной он стрелой пронзал.

Полный весь колчан порою посылал он в цель.
Каждою своей стрелою попадал он в цель.

Так пускал он стрелы густо, так рубил мечом;
Что никто бы не укрылся от него щитом.

На скаку, в пылу охоты он копье метал,
На скаку в кольцо копьем он метким попадал.

Острием копья колечко с гривы льва срезал
И кольцо с замка сокровищ он мечом снимал.

На ристалище, когда он лук свой брал порой,
В волосок он — за сто гязов попадал стрелой.

Все, что в поле на ловитве взгляд его влекло,
От летящих стрел Бахрама скрыться не могло.

Так в науках и в охоте перед ним всегда
Реяла его удачи яркая звезда.

Доблестью его гордились ближние царя,
С похвалою о Бахраме всюду говоря.

Говорили: «То он в схватку с ярым львом
вступил.
То он барса на охоте быстрого сразил».

И такие о Бахраме всюду речи шли,
И его «Звездой Йемена» люди нарекли.

БАХРАМ НАХОДИТ ИЗОБРАЖЕНИЕ СЕМИ КРАСАВИЦ

В Хаварнак однажды прибыл из степей Бахрам,
Предался отдохновенью, лени и пирам.

По бесчисленным покоям как-то он блуждал,
Дверь закрытую в проходе узком увидал.

Он ее дотоль не видел и не знал о ней;
Не входил в ту дверь ни ключник и ни казначей.

Тут не медля шах от двери ключ у слуг спросил.
Ключник тотчас появился, ключ ему вручил.

Шах открыл и стал на месте — сильно изумлен;
Будто бы сокровищницу там увидел он,

Дивной живописью взоры привлекал покой.
Сам Симнар его украсил вещею рукой.

Как живые, семь красавиц смотрят со стены.
Как зовут, под каждой надпись, из какой страны.

Вот Фурак, дочь магараджи, чьи глаза черны,
Словно мрак, и лик прекрасней солнца и луны.

Вот китайского хакана дочерь — Ягманаз, —
Зависть лучших дев Китая и твоих, Тараз.

Назпери — ее родитель хорезмийский шах.
Шаг ее, как куропатки горной, легкий шаг.

В одеянии румийском, прелести полна,
Насринуш, идет за нею — русская княжна.

Вот магрибского владыки дочь Азариюн,
Словно утреннее солнце девы облик юн.

Дочь царей румийских.— диво сердца и ума.
Счастье льет, сама счастлива, имя ей — Хума.

Дочь из рода Кей-Кавуса, ясная душой
Дурасти — нежна, как пальма, и павлин красой

Этих семерых красавиц сам изобразил
Маг Симнар и всех в едином круге заключил.

А посередине круга — будто окружен
Скорлупой орех — красивый был изображен

Юный витязь. Он в жемчужном поясе, в венце.
И усы черны, как мускус, на его лице.

Словно кипарис, он строен, с гордой головой.
Взгляд горит величьем духа, ясный и живой.

Семь кумиров устремили взгляды на него,
Словно дань ему платили сердца своего.

Он же ласковой улыбкой отвечает им,
Каждою и всеми вместе без ума любим.

А над ним Бахрама имя мастер начертал.
И Бахрам, себя узнавши, надпись прочитал.

Это было предсказанье, речь семи светил:
«В год, когда воспрянет в славе витязь, полный сил, —

Он добудет семь царевен из семи краев,
Семь бесценных, несравненных, чистых жемчугов.

Я не сеял этих зерен, в руки их не брал;
Что мне звезды рассказали, то и написал».

И любовь к семи прекрасным девам день за днем
Понемногу овладела молодым царем.

Кобылицы в пору течки, буйный жеребец —
Семь невест и льву подобный юный удалец.

Как же страстному желанью тут не возрастать.
Как же требованьям страсти тут противостать?

Рад Бахрам был предсказанью звездному тому,
Хоть оно пересекало в жизни путь ему.

Но зато определяло жизнь и вдаль вело,
Исполнением желаний дух его влекло.

Все, что нас надеждой крепкой в жизни одарит,
Силу духа в человеке удесятерит.

Вышел прочь Бахрам и слугам дал такой наказ:
«Если в эту дверь заглянет кто-нибудь из вас,

Света солнечного больше не видать тому:
С плеч ему я без пощады голову сниму».

Стражи, слуги, и вельможи, и никто другой
Даже заглянуть не смели в тайный тот покой:

Только ночь прольет прохладу людям и зверям.
Взяв ключи, Бахрам к заветным подходил дверям,

Отпирал благоговейно и, как в рай, вступал:
Молча семь изображений дивных созерцал.

Словно жаждущий, смотрелся в чистый водоем.
И, желаньем утомленный, забывался сном.

Вне дворца ловитвой вольной шах был увлечен,
Во дворце же утешался живописью он.

БАХРАМ БЕРЕТ ВЕНЕЦ

Только в золотой короне утро над землей
На подножии рассвета трон воздвигло свой,

Полководцы и вельможи шахов поднялись
И с войсками на майдане ратном собрались.

Все войска Арабистана ожидали там,
Против них войска Аджама тоже стали там.

Стражи царского зверинца из глубоких рвов
Вывели двух разъяренных людоедов-львов.

Приковали львов цепями рядом к двум столбам,
Чтоб меж ними невредимо не прошел Бахрам.

Тут зверинца главный сторож, богатырь-храбрец
Под охрану львов могучих положил венец.

Золотой венец меж черных этих львов лежал,
Словно между двух драконов месяц заблистал.

Но не таза гром драконов черных испугал,
Таз судьбы и меч Бахрама тьму с небес прогнал.

По земле хвостами били, яростью горя,
Эти львы, они рычали, будто говоря:

«Кто посмеет подойти к нам и корону взять?
Кто посмеет у дракона клад его отнять?»

Но рожден с железным сердцем славный был Бахрам,
Много львов убил, дракона победил Бахрам.

На цепях те львы ходили, растерзать грозя,
На полет стрелы к ним было подойти нельзя.

По условию мобедов, должен был Бахрам
Первым выйти за короной к двум огромным львам.

Если, мол, возьмет корону — будет шахом он,
Примет чашу золотую и взойдет на трон.

Если ж не возьмет — от трона отречется пусть
И туда, откуда прибыл, вновь вернется пусть.

То условие без спора принял шах Бахрам,
Он спокойно с края поля подошел ко львам.

Он охотником в Йемене самым первым слыл,
Он за жизнь свою до сотни львов степных убил.

И арканом львов ловил он, и стрелой стрелял,
И копьем своим, и сталью острой убивал.

Разве сотню львов убивший побоится двух?
Он, как сталь, в охоте львиной закалил свой дух.

Он своей кольчуги полы за кушак заткнул,
Подошел, как вихрь палящий, прямо к львам шагнул.

Сам на львов, как лев пустыни, грозно зарычал
И венец рукою левой между ними взял.

Эти львы, увидя доблесть львиную его,
И бесстрашье и отваги львиной торжество,

Ринулись, как исполины, на него. Скажи:
Острые мечи в их пасти, в лапах их — ножи.

Захотели шахской кровью свой украсить пир,
Захотели миродержцу тесным сделать мир.

Но Бахрам зверей свирепых грозно проучил,
Кровью этих львов свой острый меч он омочил.

Обезглавил их и злобе положил конец.
Он живым ушел с майдана и унес венек

Возложил его на темя и воссел на трон,
Так судьбой своей счастливой был он одарен.

Тем, что он неустрашимо взял венец у левов,
Сверг Бахрам лису с престола древнего отцов.

БАХРАМ ВОСХОДИТ НА ПРЕСТОЛ ОТЦА

Гороскоп, что о рожденье шаха возвестил,
Исполнялся благосклонной волею светил.

И по звездам, хоть не видя шаха самого,
Звездочеты наблюдали путь судьбы его.

Видели, что трон Бахрама был в созвездье Льва,
Совершались предсказанья давнего слова.

В сочетанье с Утаридом, солнце в апогей
Поднималось — обещаньем долгих, славных дней.

В знак Овна Зухра входила, Муштари вставал
Со Стрельцом. И дом Бахрама раем расцветал.

Месяц был в десятом знаке, а Бахрам в шестом
Знаке неба. С чашей — месяц, а Бахрам — с мечом.

А рука Кейвана стала чашею весов,
Чашею сокровищ мира и его даров.

С добрым предзнаменованьем, счастьем одарен,
Добронравный шах Ирана поднялся на трон.

То не трон, корабль удачи морем перлов плыл.
Столько подданным своим он перлов раздарил,

Столько вынесть он сокровищ слугам приказал,
Так он сам великодушьем царственным блистал,

Что сидевший на престоле шахом до него,
Одеяние носивший и венец его,

Увидав великолепье нового царя,
Слыша, как он мудро судит, милостью даря,

Первый подошел и молвил: «Славься, государь!
Истинный ты шах вселенной и над нами царь!»

И мобеды: «Шах великий» — нарекли его,
Венценосные — «владыкой» нарекли его.

И Бахрама всяк, по мере разума и сил,
Всюду — тайно или явно — славил и хвалил.

Так Бахрам венцом высоким в мире заблистал,
Так он шахом горизонтов и владыкой стал.

И, прославивши молитвой небо и судьбу,
Справедливости своей он прочитал хутбу.

ТРОННАЯ РЕЧЬ БАХРАМА-ГУРА О СПРАВЕДЛИВОСТИ

Он сказал: «На отчий трон я возведен судьбой,
Бог мне даровал победу и никто другой.

Я хвалу и благодарность небу воздаю.
Тот, кто верит в бога, милость обретет мою.

Я о милости не должен вечного молить,
Бога я могу за милость лишь благодарить.

Я у львов корону отнял. Меч ли мне помог?
В этом подвиге помог мне всемогущий бог.

И когда обрел венец я и высокий трон,
Должен быть я справедливым, чтоб одобрил он.

Если даст он, так во всем я буду поступать,
Чтоб никто не мог в обиде на меня пенять.

Вы друзья мои, вельможи моего дворца,
Пусть дороги ваши будут прямы до конца.

Знайте, кто из вас от кривды низкой отойдет,
В справедливости спасенье верное найдет.

Если кто не будет ухо правое держать,
У того придется уху левому страдать.

Я для всех, как подобает истому царю,
Правосудья и защиты двери отворю.

Мы теперь во имя правды в руки власть берем,
Злом за зло платить мы будем, за добро — добром.

И пока стоит на месте синий небосвод,
Слава тем, кто в край блаженный с миром отойдет.

А живущим всем мы будем, как надежный щит,
Одарим добром, надеждой, не творя обид.

Где вину простить возможно, лучше там простить.
Зла не делай там, где можно милость допустить».

Так намеренья благие обнаружил он,
И ему вельможи низкий отдали поклон.

С приближенными беседу час иль два он вел,
А потом, сойдя с престола, отдыхать пошел.

Правил он страною мудро, правый суд вершил,
И народ был благодарен, бог доволен был.

Для совета звал он светлых разумом мужей,
Не было в стране раздоров, смут и мятежей.

О ТОМ, КАК ПРАВИЛ БАХРАМ-ГУР

Счастливо на трон Ирана шах Бахрам взошел,
Совершенством и величьем озарил престол.

На семи златых подножьях трон его стоял,
Поясом с семью значками стан он повязал.

Был венец двуцветный Чина на кудрях его,
Из парчи кафтан румийский на плечах его.

Он добром с пределов Рума подати взимал,
Благом он с хакана Чина обложенье брал.

Он законы правосудья учредил в стране,
Злобу покарал, а правду наградил вдвойне.

Справедливых и гонимых сам он ограждал,
Угнетателей унизил, алчных покарал.

И ключом к замку печалей стал его дворец,
Благоденствие настало в царстве наконец.

Государство процветало, обретя покой,
И при нем дышать свободно стал народ простой.

Овцы множились, богатый расплодился скот,
На полях лилось живое изобилье вод.

Всякий плод пошел обильно на деревьях зреть,
Чистым золотом монеты начали звенеть.

Шах Бахрам вникал повсюду сам во все дела;
Если видел зло, искал он тайный корень зла.

И последовали шаху все князья земли,
И окраины Ирана также расцвели.

Все, что глохло в запустенье в дни его отца,
Расцвело и разрешилось у его дворца.

Стражи кладов и владельцы замков крепостных
Крепости ему вручили и ключи от них.

Дневники приказов свыше каждый обновлял,
Каждый жизнь свою на службу шаху отдавал…

Шах делами государства окружал себя,
Подданным добра желая, утруждал себя.

Разоренные хозяйства вновь обогатил,
Беглецов в родное лоно лаской возвратил.

Он овец своих от волка злого защитил,
Сокола своею властью с голубем сдружил.

Оболыценья старой смуты он изгнал навек,
Хищничество, лихоимство всякое пресек.

Сокрушил, разбил опоры он врагов своих.
Поддержал друзей надежных он в делах мирских

Человечность он законом для себя избрал.
«Лучше благо, чем обида», — людям он сказал.

«Оскорбленье унижает. Лучше убивать
Ненавистников, но душу их не оскорблять.

Лучше смерть, чем оскорбленье. Коль нельзя простит!
Нераскаянных злодеев, лучше уж казнить.

И бичи и униженье — гибели лютей».
Справедливостью своею он привлек людей.

Был он щедр. И по величью духа своего
Не оставил без вниманья в царстве никого.

Видел он: лишь пыль печали, скорби и забот
Древняя обитель праха мудрому несет.

Но душой своей в печали не поник Бахрам,
Предался веселью, неге, ласкам и пирам.

Да, в непрочности вселенной убедился он,
И душою в наслажденья погрузился он.

Он лишь день один в неделю отдавал делам.
Шесть же дней — любви и неге отдавал Бахрам.

Без любви теперь не мог он даже дня дышать,
В ворота любви стучал он. Как же не стучать?

Есть ли смертный, что любовью не был бы пленен?
Кто лишен любви, ты скажешь, жизни тот лишен.

И любви провозгласил он в мире торжество,
И четы влюбленных стали свитою его.

Жизнь беспечно принимал он — с чистою душой,
Правосудье совершал он — с чистою душой.

При Бахраме не в почете были плеть и меч.
А в казну богатство стало отовсюду течь.

Стал Аджам, как плодоносный сад в цвету ветвей,
А Бахрам, как солнце, лаской одарял людей.

То, что явно властелину, не понять рабу,
Уповал завистник алчный все же на судьбу.

Но погибнет тот, кто бога вечного забыл,
Тот, кто в сердце состраданье к людям истребил.

И всегда, когда нечестье низкие творят
И за свой достаток бога не благодарят,

То в конце концов богатство их скудеть начнет,
Будут их пытать железо, пламя, кровь и пот.

ЗАСУХА И МИЛОСЕРДИЕ БАХРАМА

Были в некий год жарою спалены поля,
И зерна не уродила щедрая земля.

Был такой во всем Иране страшный недород,
Что голодный пахарь начал есть траву, как скот.

Мир от голода в унынье голову склонил,
Хлеб у скупщиков богатых страшно дорог был.

Весть о бедствии народном шаху принесли,
Молвили: «Простерся голод по лицу земли.

Смерть, страданья, людоедство на земле царят;
Словно волки, люди падаль и людей едят».

И Бахрам решил немедля бедствие избыть.
Двери всех своих амбаров он велел открыть.

А правителям окраин отдал он приказ,
Чтобы людям царских житниц роздали запас.

Написал: «Во всех селеньях пусть и в городах
Люди хлеб берут бесплатно в наших закромах.

У богатого за деньги забирайте хлеб,
Голодающим бесплатно раздавайте хлеб.

А когда не будет ведать голода страна,
Птицам высыпьте остатки вашего зерна.

Чтоб никто в моих владеньях голода не знал,
Чтоб никто от недостатка пищи не страдал!»

А когда голодных толпы к житницам пришли
И домой мешки с пшеницей царской унесли,

Шах зерно в чужих владеньях закупить велел
И закупленное снова раздавать велел.

Он усердствовал, сокровищ древних не щадя,
Милости он сыпал гуще вешнего дождя.

Хоть подряд четыре года землю недород
Посещал, зерно от шаха получал народ.

Так в беде он истым Кеем стал в своих делах,
И о нем судили люди: «Подлинный он шах!»

Так избыл народ Ирана горе злых годин;
Все ж голодной смертью умер человек один.

Из-за этого бедняги шах Бахрам скорбел,
Как поток, зимой замерзший, дух в нем онемел,

И, подняв лицо, Яздана стал он призывать,
И о милости Яздана стал он умолять:

«Пищу ты даруешь твари всяческой земной!
Разве я могу сравняться щедростью с тобой?

Ты своей рукой величье малому даешь,
Ты величью истребленье и паденье шлешь.

Как бы я ни тщился, хлеба в житницах моих
Недостанет, чтоб газелей накормить степных,

Только ты — победоносной волею своей —
Кормишь всех тобой хранимых — тварей и людей.

Коль голодной смертью умер человек один,
То поверь, я неповинен в этом, властелин!

Я не ведал, что бедняга жил в такой нужде,
А теперь узнал, но поздно, не помочь беде».

Так молил Бахрам Яздана, чтобы грех простил,
И Бахраму некий тайный голос возвестил:

«За твое великодушье небом ты прощен,
И в стране твоей отныне голод прекращен.

Да! Подряд четыре года хлеб ваш погибал,
Ты ж свои запасы людям щедро раздавал,

Но четыре года счастья будет вам теперь,
Ни нужда, ни смерть не будут к вам стучаться в дверь!»

И четыре круглых года, как сказал Яздан,
Благоденствовал и смерти не видал Иран.

Счастлив шах, что добротою край свой одарил
И от хижин смерть и голод лютый удалил.

Люди новые рождались. Множился народ.
Скажешь: не было расхода, был один доход.

Умножалось населенье. Радостно, когда
Строятся дома; обильны, людны города.

Дом за домом в эту пору всюду возникал,
Кровлею к соседней кровле плотно примыкал.

Если б в Исфахан из Рея двинулся слепец,
Сам по кровлям он пришел бы к целям наконец.

Если это непонятно будет в наши дни,
Ты, читатель, летописца — не меня — вини.

Народился люд, явилось много новых ртов,
Пропитанья было больше все ж, чем едоков.

На горах, в долинах люди обрели покой,
Радость и веселье снова потекли рекой.

На пирах, фарсанга на два выстроившись в ряд,
Пели чанги и рубабы и звучал барбат.

Что ни день — то, будто праздник, улица шумна.
Возле каждого арыка был бассейн вина.

Каждый пил и веселился, брань и меч забыл,
И, кольчугу сняв, одежды шелковые шил.

Ратный шум, бряцанье брани невзлюбили все,
О мечах, пращах и стрелах позабыли все.

Всякий, у кого достаток самый малый был,
Радовался, услаждался и в веселье жил.

Ну, а самым бедным деньги шах давать велел
На потехи. Всех он видеть в радости хотел.

Каждого сумел приставить к делу он в стране.
Чтобы жизнь была народу радостна вдвойне,

На две части приказал он будний день разбить,
Чтоб сперва трудиться, после — пировать и пить.

На семь лет со всей страны он подати сложил,
Ствол семидесятилетней скорби подрубил.

Тысяч шесть созвать велел он разных мастеров:
Кукольников, музыкантов, плясунов, певцов.

Он велел их за уменье щедро наградить
И по городам, по селам им велел ходить, —

Чтоб они везде ходили с песнею своей,
Чтобы сами веселились, веселя людей.

Меж Тельцом и Близнецами та была пора, —
Рядом шла с Альдебараном на небе Зухра.

Разве скорбь приличествует людям той порой,
Как Телец владычествует на небе с Зухрой?

БАХРАМ И РАБЫНЯ

Поохотиться, порыскать захотел Бахрам
По долинам травянистым, по глухим горам.

В степь рассветною порою он коня догнал
И, пустив стрелу, в онагра быстрота попал.

Вровень с Муштари звездою в небе плыл
Стрелец, Муштари достал стрелою царственный стрелец.

А загонщики из поля дальнего того
Стадо легкое онагров гнали на него.

И охотник, нетерпеньем радостным томим,
Сдерживал коня на месте, что играл под ним.

Вот пускать он начал стрелы с тетивы тугой.
В воздухе стрела свистела следом за стрелой.

Промаха не знал охотник, прямо в цель он бил,
Пробегающих онагров много подстрелил.

Если есть онагр убитый и кувшин вина —
Полная огня жаровня алчущим нужна.

Дичь степную настигали за стрелой стрела
И без промаха пронзали, словно вертела.

Даже самых быстроногих шах не пропускал,
Настигал, и мигом им он ноги подсекал.

Шах имел рабу, красою равную луне;
Ты такой красы не видел даже и во сне.

Вся — соблазн, ей имя — Смута, иначе — Фитна,
Весела, очарованьем истинным полна.

Петь начнет ли, на струнах ли золотых играть —
Птицы вольные слетались пению внимать.

На пиру, после охоты и дневных забот,
Шах Бахрам любил послушать, как она поет.

Стрелы — шахово оружье. Струны — стрелы дев.
Как стрела, пронзает сердце сладостный напев.

Стадо вспугнутых онагров показалось там,
Где земля сливалась с небом. Поскакал Бахрам

По долине в золотистый утренний туман,
Сняв с крутой луки седельной свой витой аркан,

На кольцо он пусковое положил стрелу,
Щелкнул звонкой тетивою и пустил стрелу.

В бок онагру мчащемуся та стрела вошла,
И, целуя прах, добыча на землю легла.

За короткий срок он много дичи подстрелил;
А не стало стрел — арканом прочих изловил.

А рабыня, отвернувшись, поодаль сидела, —
От похвал воздерживалась — даже не глядела.

Огорчился шах, однако слова не сказал.
Вдруг еще онагр далеко в поле проскакал.

«Узкоглазая тюрчанка! — шах промолвил ей, —
Что не смотришь, что не ценишь меткости моей?

Почему не хвалишь силу лука моего?
Иль не видит глаз твой узкий больше ничего?

Вот — онагр, он быстр на диво, как поймать его?
От крестца могу до гривы пронизать его!»

А рабыня прихотливой женщиной была,
Своенравна и упряма и в речах смела.

Молвила: «Чтоб я дивилась меткости твоей,
Ты копытце у онагра с тонким ухом сшей».

Шах, ее насмешки слыша, гневом пламенел,
Он потребовал подобный ветру самострел.

И на тетиву свинцовый шарик положил.
В ухо шариком свинцовым зверю угодил.

С ревом поднял зверь копытце к уху, на бегу,
Вырвать он хотел из уха жгучую серьгу.

Молнией, все осветившей, выстрел шаха был.
Он копыто зверя к уху выстрелом пришил.

Обратись к рабыне: «Видишь?» — он спросил ее.
Та ответила: «Ты дело выполнил свое!

Ремесло тому не трудно, кто постиг его.
Тут нужна одна сноровка — только и всего.

В том, что ты сейчас копыто зверя с ухом сшил, —
Лишь уменье и привычка — не избыток сил!»

Шаха оскорбил, озлобил девушки ответ,
Гнев его блеснул секирой тем словам вослед.

Яростно ожесточилось сердце у него,
Правда злобою затмилась в сердце у него.

Властелин, помедли в гневе друга убивать,
Прежде чем ты вновь не сможешь справедливым стать!

«Дерзкую в живых оставлю — не найду покоя.
А убить — женоубийство дело не мужское.

Лишь себя я опозорю», — думал гневно шах.
Был у шаха полководец, опытный в боях.

Шах сказал: «Покончи с нею взмахом топора —
Женщина позором стала моего двора.

Нам не дозволяет разум кровью смыть позор».
Девушку повез вельможа в область ближних гор.

Чтобы, как нагар со свечки, голову ее
С тела снять, привез рабыню он в свое жилье.

Дева, слезы проливая, молвила ему:
«Если ты не хочешь горя дому своему,

Ты беды непоправимой, мудрый, не твори,
На себя моей невинной крови не бери.

Избранный и задушевный я Бахраму друг,
Всех рабынь ему милее я и всех супруг.

Я Бахрама услаждала на пирах досуг,
Я вернейших разделяла приближенных круг.

Див толкнул меня на шалость — дерзок и упрям,
Сгоряча, забыв про жалость, приказал Бахрам

Верную убить подругу… Ты же два-три дня
Подожди еще! Сегодня не казни меня.

Доложи царю обманно, что раба мертва.
Коль обрадуют владыку страшные слова, —

О, убей Фитну тогда же! Жизнь ей не нужна!
Если же душа Бахрама будет стеснена

Сожаленьем, то бесследно отойдет беда.
Ты избегнешь угрызений совести тогда.

Кипарис судьбы напрасно в прах не упадет.
Хоть Фитна теперь ничтожна, но — пора придет —

За добро добром тебе я возмещу сполна!»
Ожерелье дорогое тут сняла она,

Полководцу семь рубинов лучших отдала.
А цена тому подарку велика была,

Дань с Омана за два лета — полцены ему.
Полководец внял совету мудрому тому.

И не сделал ни на волос он вреда Фитне.
Молвил: «Будешь в этом доме ты служанкой мне.

Ни при ком Бахрама имя не упоминай.
«Наняли меня в служанки», — всюду повторяй.

Данную тебе работу честно выполняй.
О тебе я позабочусь — не забуду, знай!»

Тайный договор скрепили, жизнью поклялись;
Он от зла, она от ранней гибели спаслись.

Пред царем предстал вельможа через восемь дней,
Стал Бахрам у полководца спрашивать о ней.

Полководец молвил: «Змею я луну вручил
И за кровь ее рыданьем выкуп заплатил».

Затуманились слезами шаховы глаза,
И от сердца полководца отошла гроза.

Он имел одно поместье средь земель своих —
Сельский замок, удаленный от очей мирских.

Стройной башни над холмами высился отвес,
Омываемый волнами голубых небес.

Шестьдесят ступеней было в башенной стене,
Кровля башни поднималась к звездам и луне.

С сожаленьями своими там — всегда одна —
Постоянно находилась бедная Фитна.

В том селении корова родила телка,
Ласкового и живого принесла телка.

А Фитна телка на шею каждый день брала;
За ноги держа, на башню на себе несла.

Солнце в мир несет весну — и несет Тельца.
А видал ли ты луну, что несет тельца?

Женщина же молодая, хоть и с малой силой,
Каждый день тельца на кровлю на себе вносила,

За шесть лет не покидала дела. Наконец
Стал быком шестигодовым маленький телец.

Но красавица, чье тело легче лепестка,
Каждый день наверх вносила грузного быка.

Шею нежную, как видно, груз не тяготил,
Бык жирел, и у рабыни прибывало сил.

С полководцем тем сидела вечером одна
Узкоглазая с душою смутною Фитна.

И четыре крупных лала — красных, как весна,
Из ушных своих подвесков вынула она.

Молвила: «Ты самоцветы ценные продай
И, когда получишь плату, мне не возвращай;

Накупи баранов, амбры, розовой воды,
Вин, сластей, свечей, чтоб ярко осветить сады.

Из жарких и вин тончайших, амбры и сластей
Пиршественный стол воздвигни в замке для гостей.

Как приедет к нам властитель, ты встречать поди,
На колени стань пред шахом, на землю пади;

Под уздцы коня Бахрама хоть на миг возьми!
Душу распластай пред шахом — позови, прими!

Нрав хороший у Бахрама — ласковый, простой.
Коль приедет он, довольны будем мы с тобой.

Здесь, на башне, достающей кровлей облаков,
Пир устроим мы, прекрасней дарственных пиров.

Если замысел удастся, то, клянусь тебе:
Ожидает нас великий поворот в судьбе».

Полководец самоцветов брать не захотел,
Ибо тысячей таких же ценностей владел.

Из казны своей он денег сколько надо взял.
Царственный припас для пира скоро он достал.

Все там было, чем богаты Фарс и Индостан:
Птица, рыба, дичь, корица, перец и шафран,

И рейхан, и вин кувшины, и гора сластей,
Чтоб суфра благоухала амброй для гостей.

Все хозяин изготовил. И остался там
Ожидать, когда на ловлю выедет Бахрам.

В дни ближайшие делами утомленный шах
Поохотиться, порыскать захотел в горах.

Но пред тем как он в ущельях дичи настрелял,
Дичи собственной добычей сам нежданно стал.

Поутру он меж холмами ехал налегке
И увидел зелень, воды, замок вдалеке.

Густолиственный тенистый он увидел сад,
Словно край обетованный мира и услад.

На ветру листва играет, утешая взгляд.
Шах воскликнул: «Чье все это? Кто же так богат?»

Чуть селения властитель это услыхал, —
Он у стремени Бахрама в этот миг стоял,—

На колени пал и землю он облобызал.
«Ласковый к рабам владыка! — шаху он сказал, —

Здесь моя земля. Тобою мне она дана.
Пала капля из фиала твоего вина

В дом раба, и благом стала для него она.
Коль тебе пришлись по сердцу тень и тишина

Моего угла простого — тем возвышен я!
Ты с простыми — прост. Природа счастлива твоя.

Я молю: войди в калитку сада моего!
Старому слуге не надо больше ничего.

От твоих щедрот великих раб твой стал богат.
И построил здесь я замок с башней до Плеяд.

Башня свежими садами вся окружена.
Если шах на башне выпьет моего вина.

Звезды прах у входа в башню будут целовать,
Ветер амброй вдоль покоев будет провевать.

Муха принесет мне меду, буйвол — молока!»
Понял шах: чистосердечны речи старика.

«Быть по-твоему! — сказал он. — Нынче же приду
Отдохнуть после охоты у тебя в саду».

И Бахрам со свитой дальше в поле ускакал.
Приказал хозяин слугам чистить медь зеркал.

Все проверил, был порядок всюду наведен.
Словно рай, коврами кровлю изукрасил он;

Из диковинок индийских — лучшие достал,
Из китайских и румийских — лучшие достал,

И — ковер к ковру — на землю прямо разостлал,
Как песок по ним рассыпал адамант и лал.

Вот, ловитвой насладившись, подскакал Бахрам,
И скакун хутгальский шаха прыгал по коврам.

Шах на верхнюю ступеньку лестницы встает.
Видит — купола над башней несказанный взлет,

Свод высок, — от Хаварнака он свой род ведет,
Пышностью он попирает звездный небосвод.

А суфра благоухает розовой водой,
Амброй, винами и манит сладостной едой.

И когда Бахрам свой голод сладко утолил,
Начал пир и вкруговую винный ковш пустил.

А когда он пить окончил гроздий алый сок,
Капельки росы покрыли лба его цветок,

Молвил он: «О, как радушен ты, хозяин мой!
Чудно здесь! Твой дом обилен, как ничей иной.

И настолько эта башня дивно высока,
Что арканом ей обвили шею облака.

Но на шестьдесят ступеней этой высоты
В шестьдесят годов — как станешь подыматься ты?»

Тот ответил: «Шах да будет вечен! И при нем
Кравчим гурия да будет, а Замзам — вином!

Я мужчина, я привычен к горной крутизне,
И по лестнице не диво подыматься мне.

А вот есть красавица — обликом луна,
Словно горностай султана, словно шелк, нежна:

Но она быка, который двух быков грузнее,
Каждый день на башню вносит на девичьей шее,

Шестьдесят ступеней может с ношею пройти
И ни разу не присядет дух перевести.

Этот бык — не бык, а диво; то не бык, а слон,
Жира своего громаду еле тащит он;

В мире из мужчин сильнейших нет ни одного,
Кто бы мог хоть на полпяди приподнять его;

Но быка того на плечи женщина берет
И на кровлю башни вносит — под высокий свод».

Шах Бахрам от удивленья палец прикусил.
«Где ты взял такое диво? — старца он спросил.—

Это ложь! А если правда — это колдовство!
И покуда не увижу чуда твоего,

Не поверю я!» И тут же привести велел
Эту женщину; мгновенья ждать не захотел

Вниз по лестнице хозяин быстро побежал,
Женщине, быка косящей, все пересказал.

Сребротелая все раньше знала и ждала,
И она готова с шахом встретиться была;

Одеяньями Китая стан свой облекла,
И своих нарциссов томность розам придала,

Обольщения сурьмою очи подвела,
Тайных чар огнями взоры томные зажгла.

Плечи, как венцом, одела амброю кудрей;
Локоны черны, как негры, на щеках у ней,

Родинка у ней индуса темного темней, —
Рвутся в бой индус и негры — воинов грозней.

Маковка в венце жемчужин южной глубины,
Покрывало словно Млечный Путь вокруг луны.

А в ушах они рубинов и камней зеленых
Превратили в буйный рынок, скопище влюбленных,

Применила семь она снадобий сполна
И как двухнедельная поднялась луна.

Вот она к быку походкой легкой подошла,
Голову склонив, на шею чудище взяла,

Подняла! Ты видишь — блещет самоцвет такой
Под быком! При этом блеске, словно бык морской,

Он бы мог на дне пучины по ночам пастись
И — ступенька за ступенькой — побежала ввысь

Женщина и вмиг на кровлю круглую вбежала,
У подножия престола шахского предстала

И, смеясь, с быком на шее перед ним стояла.
Шах вскочил, от изумленья ничего сначала

Не поняв. Воскликнул: «Это — наважденье сна!»
С шеи на пол опустила тут быка Фитна,

И, лукаво подмигнувши, молвила она:
«Кто снести способен наземь то, что я одна

Вверх благодаря чудесной силе подняла?»
Шах Бахрам ответил: «Это сделать ты могла

Потому, что обучалась долгие года,
А когда привыкла, стала делать без труда;

Шею приноравливала к грузу день за днем.
Тут — лишь выучка одна, сила — ни при чем!»

А рабыня поклонилась шаху до земли
И сказала: «Терпеливо истине внемли!

Ты за долг великой платой должен мне воздать.
Дичь без выучки убита? А быка поднять —

Выучка нужна? Вот — подвиг совершила я!
В нем не сила, в нем видна лишь выучка моя?

Что же ты, когда онагра подстрелить умел,
Ты о выучке и слова слышать не хотел?»

Милую по тем упрекам вмиг Бахрам узнал;
В нетерпенье покрывало он с луны сорвал,

Ливнем слез ланиты милой жарко оросил.
Обнимал ее, рыдая, и простить просил.

Выгнал прочь и злых и добрых, двери притворил,
Молвил: «Хоть тебе темницей этот замок был,

Я, послав тебя на гибель, убивал себя.
Ты цела, — а я разлукой истерзал себя».

Села дева перед шахом, как сидела встарь
И сказала: «О смиривший смуту государь!

О разлукою убивший бедную Фитну!
О свиданьем ожививший бедную Фитну!

Пыл моей любви меня же чуть не задушил.
Шах когда с копытом ухо у онагра сшил

Не пернатою стрелою — шариком свинца,
Небеса поцеловали руку у стрельца.

Я же, если в сдержанности доброй пребыла,
От любимого дурное око отвела;

А всему, что столь прекрасно кажется для нас,
Нанести ущерб великий может вредный глаз.

Я ль виновна, что небесный прилетел дракон
И любовь затмил враждебным подозреньем он?»

Взяли за сердца Бахрама милые слова,
Он воскликнул: «О, как верно! О, как ты права!

Был бы этот перл навеки камнем раздроблен,
Если б он слугою честным не был сбережен».

И призвавши полководца, наградил его,
И рукой, как ожерельем, шах обвил его.

Как никто теперь не дарит из земных царей,
Одарил его и отдал целый город Рей.

Ехал шах домой, весною реял над страной,
Сахар на пиру рассыпал. В брак вступил с Луной.

И пока не завершили долгий круг года,
В наслажденье, в ласке с нею пребывал всегда.

БАХРАМ ЖЕНИТСЯ НА ДОЧЕРЯХ ПАДИШАХОВ СЕМИ СТРАН

Всей душою в наслажденья погрузился шах,
Ибо он устал в походных пребывать трудах.

Судьбы подданных устроил сам сперва Бахрам,
А уж после приступил он и к своим делам.

Он попрал врагов Ирана твердою пятой
И предался неге мира с чистою душой.

И пристрастие былое стал он вспоминать,
Что в трудах — за недосугом — начал забывать.

Как Аржанг, семи блиставший мира поясам,—
Хаварнак и семь портретов вспоминал Бахрам.

И в душе БахрамаТура разгорелась вновь
К этим гуриеподобным девушкам любовь.

Семь волшебных эликсиров в мире он открыл
И семью огнями пламя страсти погасил.

Первая была — царевна Кесза дворца,
Но у ней в живых в ту пору не было отца.

Он засватал перл бесценный рода своего
И за тысячи сокровищ получил его.

А потом к хакану Чина он послал гонцов
И письмо с угрозой, скрытой средь любезных слов.

Дочь просил он у хакана и казну с венцом
И вдобавок дань двойную на году седьмом.

Отдал дочь хакан Бахраму и послал дары:
Груз динаров и сокровищ, чаши и ковры.

Вслед за тем Бахрам кайсару вдруг нанес удар, —
Вторгся с войском в Рум. Немалый там зажег пожар.

Спорить с ним не стал объятый ужасом кайсар,
Выдал дочь свою и с нею дал богатый дар.

И людей в Магриб к султану шах послал потом
С чистым золотом в подарок, с троном и венцом.

Что ж! Магрибскую царевну получил Бахрам.
Посмотри, как в той женитьбе ловок был Бахрам.

А когда был кипарис им стройный увезен,
В край индийский за невестой устремился он.

Разумом раджу индусов так пленил Бахрам,
Что и дочь индийца в жены получил Бахрам.

И когда в Хорезм направил шах Бахрам посла,
Хорезм-шаха дочь женою в дом к нему вошла.

Он царя, саклабов даром дорогим почтил,
Дочь его — алмаз чистейший — в жены попросил.

Так вот — от семи иклимов — у семи царей
Взял он в жены семь прекрасных перлов-дочерей;

И привез к себе, и с ними в счастье утопал,
Юности и наслажденью полностью воздал.

ЗИМНИЕ ПИРЫ БАХРАМА И ПОСТРОЕНИЕ СЕМИ ДВОРЦОВ

В некий день, едва лишь солнце на небо взошло,
Небосвод в сребристом блеске обнажил чело.

Радостен и лучезарен, ярко озарен.
Был тот день. Да не затмится он в чреде времен!

В это утре шах собранье мудрецов созвал.
Как лицо прекрасной девы, дом его блистал.

Не в саду садились гости, а входили в дом,
Ибо день тот был отрадный первым зимним днем.

Все убранство в дом из сада унесли. И сад
Опустел, погасло пламя множества лампад.

Смолкли соловьи на голых, мокрых деревах.
Крик ворон: «Держите вора!» — слышится в садах.

От индийца родом ворон, говорят, идет —
Диво ль, что индиец вором стал и сам крадет.

Вместо соловьев вороны царствуют в садах,
Вместо роз шипы остались на нагих кустах.

Ветер утренний — художник, что снует везде,
Он серебряные звенья пишет на воде.

Холод у огня похитил мощь, — и посмотри:
Из воды мечи кует он под лучом зари.

И с копьем блестящим вьюга всадником летит,
Над затихшей речкой острым снегом шелестит.

Молоко в кувшинах мерзнет, превращаясь в сыр.
Стынет в жилах кровь живая, воздух мглист и сыр.

Горы в горностай оделись, долы — в белый пух,
Небосвод в косматой шубе дремлет, хмур и глух.

Хищник зябкий травоядных стал тропу следить,
Чтоб содрать с барана шкуру, чтобы шубу сшить.

Голова растений сонно на землю легла,
Сила их произрастанья в глубь земли ушла.

Мир-алхимик на деревьях лист позолотил
И рубин огня живого в сердце камня скрыл.

В благовонья тот алхимик розы превратил
И в кувшине под печатью крепкой заключил.

Словно ртуть, вода густая стынет на ветру
И серебряной пластиной скрыта поутру.

Теплый шахский дом, блистая стеклами окон,
Совмещал зимою свойства четырех времен.

Золотым углем жаровен и живым огнем
Леденящий зимний воздух нагревался в нем.

А плоды и вина сладко усыпляли мозг,
Дух и сердце умягчали, словно мягкий воск.

На углях горел алоэ, жарко тлел сандал;
Как индийцы на молитве, дым вокруг вставал.

Для поклонников Зардушта рдел живой огонь,
Был источником веселья золотой огонь.

В устье каменном, в жаровнях ярко рдел огонь,
Словно шелк золотоцветный, пламенел огонь.

Пламя — ягода грудная — угли разожгло,
Киноварью сердцевину угля налило.

Яблоком без сердцевины красный уголь рдел,
В сердцевине он гранатом спелым пламенел.

Россыпью он тлел янтарной, окроплен смолой,
Жарко искрился, подернут пеплом и золой.

Чернотою раскаленной пламенел сандал,
Как тюльпаны в косах гурий, кровенел сандал.

Тюрком — но румийской крови — яркий был огонь,
Чтил народ наш от Зардушта и любил огонь.

Пламя жизни — свет Юнуса, купина Мусы.
Сад чудесный Ибрагима, пиршество Исы.

Черным мускусом ложились грани на углях,
Словно пятна на старинных медных зеркалах.

И пылал огонь рубином в тусклой черноте;
Скажешь: так рубин в пещерной блещет темноте.

Пламя обостряло зренье, словно самоцвет,
Открывая взгляду желтый, красный, синий цвет.

Был живой огонь невесты юной веселей,
В блеске искр и в ожерелье мускусных углей.,

В золоте, в дыму алоэ брачный был чертог
Пиршественный, как гранатный розовел цветок.

Ярко убран был шелками пировой покой,
Куропатка с перепелкой в нем — рука с рукой —

Над огнем вертелись. Вместе с ними, чередой,
Оперенье сняв, кружился вяхирь молодой.

Желтый пламень дров горящих, дымом окружен,
Кладом золотым казался, дым на нем — дракон.

Адом был огонь и раем. В суть огня вникай:
Ад он — жаром пепелящим, ярким светом — рай.

Обитателям кумирен он — горящий ад.
Сад он райский для прошедших узкий мост — Сират.

Древний Зенд Зардушта гимны пламени поет,
Маг, как мотылек крылатый, вкруг огня снует.

Лед сверкающий водою делается в нем;
Жалко мне! Зачем назвали мы огонь — огнем?

Над дворцом, как кипарисы, кровли поднялись;
Вина, словно кровь фазана, красные лились.

Цвета перьев голубиных, рея, облака
С неба вяхирей бросали вниз для шашлыка.

Старое вино в кувшине глиняном тогда
Было влажно, словно пламя, сухо, как вода.

И слепцы в ту пору пили — полглотка хотя б,
И хребтовый из онагра жарили кебаб.

В славный зимний день с друзьями пировал Бахрам.
Пил вино, как подобает пить вино царям.

Вина сладкие, жаркое, музыка, друзья, —
Это зимнею порою одобряю я.

Как улыбка уст румяных, в чаше блеск вина,
Коль вином горячим в стужу чаша та полна.

Музыкой разгорячен был у застольцев мозг,
Сердце в теплоте отрадной таяло, как воск.

Мудрецы путем веселья за вином пошли.
Искрящийся остроумьем разговор вели.

Каждый радостно, открыто шаху говорил
То, что в сердце благородном ото всех таил.

Словно звенья золотые, потекли слова,
Полилась рекой живою общая молва:

«Государь, престол твой в мире подлинно велик,
Славы, прежде небывалой, ныне ты достиг.

И законов столь разумных не было и нет
В царствах нынешних и в царствах отошедших лет,

Фарром над твоей главою озарил ты нас,
Счастьем, доброю судьбою одарил ты нас.

Стал у каждого наполнен изобильем дом;
Отстоял ты нас, возвысил царство над врагом.

Все дано нам: безопасность, изобилье, честь.
Остальное — все пустое, коль основа есть.

Если есть достаток в доме, мир и благодать,
Ни рубинов нам, ни перлов незачем искать.

Если есть у нас великий, щедрый шах такой,
Все имеем мы для счастья — мир, добро, покой.

Молим мы, чтоб нас небесный гнев не посетил,
Чтоб от глаза нас дурного вечный защитил.

Обращаемся с молитвой к светлым небесам,
Чтоб вовеки благосклонны звезды были к нам,

Чтобы счастье и в грядущем осеняло нас,
Чтобы радостью и миром озаряло нас.

Чтоб вовек из дома шаха, волей мудрых звезд,
Урожая наслаждений ветер не унес.

Да живет наш царь! Веселье да пребудет с ним!
За него и жизней наших мы не пощадим!»

Так на том пиру гласила общая молва.
Каждый из гостей одобрил сердцем те слова.

Собеседованье мудрых радостно текло,
Всем казалось — дом согрело этих слов тепло.

Некий славный иноземец среди них сидел,
Князь по крови, благородством духа он владел.

Светлый ликом, словно солнце, звался он Шида;
Живописец — чувств исполнен, вдохновлен всегда,

Геометр и математик, врач и астроном,
Был он в зодчестве прославлен дивным мастерством.

Словно воск, податлив камень был в его руках,
Яркий блеск его мозаик не погас в веках.

Он узорною резьбою зданья украшал,
И по извести картины красками писал.

На дворцы, что он построил, сведущий, взгляни! —
Восхитил бы он Фархада сердце и Мани.

Разума ему Язданом дан был дивный дар,
Обучал его искусству прежде сам Симнар.

Он расписывать Симнару стены помогал
В дни, когда Симнар Нуману замок воздвигал.

Тот Шида Бахрам а сразу полюбил душой,
Он увидел в шахе разум, чувства блеск живой.

Поднялся он из застолья, перед шахом встал,
Поклонился, сел на место вновь и так сказал:

«Если будет мне согласье шаха и указ —
Устраню я от Ирана наговор и сглаз.

Я ученый и астролог. До высоких звезд
Мною знанья тайн небесных перекинут мост.

Был провидения дан мне при рожденье дар,
Зодчеству меня премудрый научил Симнар.

Зрел я тайное, на звездный глядя небосвод,
Что планет стеченье шаху зла не принесет.

И пока в кумире праха жить он обречен,
Пусть светил небесных гнева не страшится он.

Тело шаха будет цело, как его душа,
На земле он будет, словно на небе Луна.

Предначертано мне было, чтобы я пришел
И для шаха семь высоких здесь дворцов возвел.

Чтобы семь цветов небесных радуги я взял,
Чтобы дом семи чертогов семицветным стал.

Семь прекрасных жен Бахраму судьбами даны,
Семь красавиц; каждой свойствен цвет ее страны.

Надо, чтоб дворец у каждой ей по цвету был,
Чтобы с цветом сочетался цвет семи светил.

В соответствии с движеньем неба и планет,
За семь дней своих неделя изменяет цвет.

И в согласии с движеньем вечных звезд и дней
Каждый день пускай приходит шах к жене своей.

И в то время как пирует шах с одной из жен,
Пусть он будет в цвет планеты этой облачен.

Если шах душой высокой примет мой совет,
Озарит его поступки немрачимый свет.

И деяния он будет царские свершать,
И от жизни безмятежно радости вкушать».

Шах ответил: «Я согласен. Эти семь дворцов
Златоверхих ты построишь средь моих садов.

Но и мне в свой срок придется к богу отойти,
Так зачем же здесь заботы лишние нести?

Говоришь, что семь чертогов мне построишь ты,
Что внутри, подобно раю, их устроишь ты?

В тех чертогах поселится только страсть моя,
Ну, а где же буду бога славословить я?

Коль в семи чертогах славить буду божество,
Где же будет храм? Где бога встречу моего?»

Но подумал про себя он: «Заблуждаюсь я,
Маловер, во всюду сущем сомневаюсь я.

Тот, кто землю наполняет и небесный свод,
Слово искренней молитвы всюду он поймет».

И с Шидой, премудрым зодчим, спорить шах не стал,
Неким новым вожделеньем дух его пылал.

То, что в росписях Симнара прежде видел он,
Где он был семью земными пери окружен,

То свершилось; он исполнил данный им обет,
Семь красавиц взял он в жены, словно семь планет.

Он слова Шиды глубоко в сердце заключил,
Ибо тот в деяньях мира тайных сведущ был.

Он с ответом торопиться в этот день не стал,
Ничего Шиде на это он не отвечал.

Но, душою покорившись звездам и судьбе,
Зодчего через неделю вызвал он к себе.

Чертежи семи строений сам он рассмотрел,
Все, что нужно для постройки, дать он повелел.

Выдал деньги для постройки, отрядил людей
И велел Шиде постройку начинать скорей.

Выбор для закладки зданья все же был не прост,
Выждал зодчий сочетанья благосклонных звезд.

Гороскоп сперва составив, зодчий-звездочет
Выбрал наконец счастливый первый день работ.

Вознеся сперва молитву пред лицом творца,
Заложил Шида основу первого дворца.

Семь чертогов он два целых года возводил,
Ежедневно на рассвете на леса всходил.

Да! Поистине — ты скажешь — зодчий был велик!
Семь невиданно прекрасных он дворцов воздвиг.

Был у каждого свой тайный гороскоп, свой цвет.
С честью выполнил строитель данный им обет.

Шах Бахрам, придя, увидел средь своих садов
Семь дворцов, как семь небесных светлых куполов.

Знал он, что достигли слухи отдаленных стран,
Как безжалостно с Симнаром поступил Нуман.

Был Нуман за то сурово всюду осужден,
Что премудрого Симнара смерти предал он.

Чтоб Шида был им доволен, счастлив был весь век,
Шах ему богатый город подарил — Бабек.

Он сказал: «Нуман ошибку тяжкую свершил,
Я судить его не волен, — знал он, что творил».

Не по скупости Нуманом был Симнар убит,
Не по щедрости так щедро и Бахрам дарит.

Таково предначертанье в жизни сей земной, —
Здесь всегда один в убытке, с прибылью — другой,

Этот жаждою томится, гибнет тот в воде,
И награду за Симнара воздают Шиде.

Мудрый ведает: грядущий день от нас закрыт.
Поражен своей судьбою — человек молчит.

ОПИСАНИЕ СЕМИ ДВОРЦОВ

В дни, когда — в венце Кубада — шах после войны
Фарр сияния хосрова поднял до луны,

Под усильями упорных мастерских резцов,
Семь — подобных Бисутунам — поднялось дворцов.

Встало семь дворцов — до неба — в пышных куполах,
Каждый купол был воздвигнут на семи столбах.

Окружил дворцы стеною зодчий. И Бахрам
Поднялся на эту стену, словно к небесам.

Семь дворцов Бахрам увидел, словно семь планет.
В соответствии планетам у дворцов был цвет.

И во всем Шида премудрый дал отличья им
В соответствии великим поясам земным.

Первый купол, что Кейвану зодчий посвятил,
Камнем черным, словно мускус, облицован был.

Тот, который был отмечен знаком Муштари,
Весь сандаловым снаружи был и изнутри.

А дворец, что был Бахрамом красным озарен,
Розовел порфиром, красен был в основе он.

Тот, в котором зодчий знаки солнца усмотрел,
Ярко-желтым был, как солнце, золотом горел.

Ну, а купол, чьим уделом был венец Зухры,
Мрамором лучился белым, как венец Зухры.

Тот же, чьею был защитой в небе Утарид,
Бирюзой горел, как в небе Утарид горит.

А построенный под знаком молодой Луны,
Зелен был, как счастье шаха, как наряд весны.

Так воздвиг Шида для шаха славных семь дворцов,
Семь цветных, как семь планетных в мире поясов.

Цвет свой семь пределов мира шаху принесли.
Как хозяйки семь царевен в семь дворцов вошли.

Каждая царевна замок выбрала себе
По ее происхожденью, цвету и судьбе.

Внутреннее все убранство в каждом из дворцов
Свойственных ему оттенков было и цветов,

В те дворцы по дням недели шах Бахрам входил
И с одною из красавиц время проводил.

Он в субботу, в день Кейвана, в черный шел дворец,
Как ему по гороскопу предсказал мудрец.

В воскресенье — желтый замок посещал Бахрам,
И по очереди в каждом пировал Бахрам.

И в каком дворце за чашей ни садился он,
В цвет дворца и цвет планеты был он облачен.

И полна очарованья, блеска и ума,
Госпожа дворца садилась близ него сама.

Каждая хотела сердце шахское пленить,
Привязать его, халвою шаха накормить.

И они ему, за пиром тайным без гостей,
Рассказали семь волшебных старых повестей.

Хоть воздвиг Бахрам когда-то дивных семь дворцов,
Но не спасся все ж от смерти он в конце концов.

Низами! От сада жизни отведи свой взгляд!
В нем шипами стали розы, и шипы язвят.

Вспомни: в ад поверг Бахрама рай его страстей
В этом царстве двух обманных, мимолетных дней.