Одиссея-18. Новый перевод
ОДИССЕЯ
Песнь восемнадцатая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
В двери вошёл всем известный бродяга. Шатаясь по свету,
Скудным он жил подаяньем и в целой Итаке был славен
Жадным желудком своим, и нахальством безмерным, и пьянством.
Силы, однако, большой не имел, хоть и самым высоким
Был меж итакского люда. По имени слыл Арнеоном
(Матерью назван был так по рожденью), но в городе звали
Все его Иром, поскольку у каждого был на посылках.
В двери войдя, Одиссея он стал принуждать, чтоб покинул
Нищий обитель царя, говоря ему грубо и злобно:
«Прочь от дверей, старикашка! Иль за ноги вытащен будешь.
Разве не видишь, меня понуждают сидящие в зале
Вытолкать в двери тебя. Но марать понапрасну своих я
Рук не хочу. Убирайся, иль дело закончится дракой».
Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный:
«Ты – сумасброд. Я не делаю зла никому здесь. И сколько б
Там кто ни подал тебе, я не стану завидовать. Оба
Можем на этом пороге сидеть мы просторно. Не нужно
Спор заводить нам. Ты, вижу, такой же, как я, бесприютный
Странник. И нищи мы оба. Лишь боги даруют богатство.
Воли, однако, рукам не давай. Не советую. Стар я.
Но, рассердясь, я всю грудь у тебя разобью и лицо всё
В кровь. И просторнее будет тогда мне на этом пороге
Завтра, поскольку уж, думаю, ты не посмеешь вторично
Властвовать в доме царя Одиссея, Лаэртова сына».
Ир в несказанной досаде воскликнул, ему отвечая:
«Он же, прожора, и умничать вздумал! Не хуже стряпухи
Старой лепечет! Постой же. Тебя проучить мне порядком,
Видно, придётся, приняв в кулаки и из челюсти зубы
Выбив, как строгий пастух выбивает клыки у хавроньи,
В жадности алчной господскую губящей злачную ниву.
Полно сидеть! Выходи, покажи свою удаль-сноровку.
Вот погладим, как ты сладишь со мною, прославленным Иром».
Так между этими нищими в бранных словах разгорелась
Ссора на гладком пороге дверей. Антино й раньше многих
Ссору приметил и с хохотом громким к друзьям обратился:
«Эй, посмотрите, друзья, что в дверях происходит. Клянусь вам,
Мне, да и вам, не случалось подобного видеть. Спасибо
Зевсу за то, что послал нам такую забаву. С бродягой
Старым поссорился Ир, и, конечно же, дракой запахло.
Ну-ка, вставайте от чаш, нам стравить для забавы их нужно».
Так он сказал. Женихи, засмеявшись, вскочили поспешно
С мест и соперников, грязным одетых тряпьём, обступили.
Так, обратясь к женихам, Антиной, сын Евпейтов, промолвил:
«Козьи желудки пекутся на углях. Себе их на ужин
Мы отложили, наполнив и жиром, и кровью. Давайте
Сделаем так. Кто из двух драчунов победителем выйдет,
Лучший возьмёт для себя, и его на пирушки мы будем
Впредь приглашать, а другим же к нам в гридню входить не дозволим».
Хитрость замыслив, тогда им сказал Одиссей многоумный:
«В бой выходить с молодым старику, изнурённому в силах
Нищенской жизнью, неладно, друзья. Но докучный желудок
Нудит меня согласиться хотя бы и через побои.
Слушайте ж то, что скажу. Поклянитесь великою клятвой
Мне, что, потворствуя Иру, никто на меня не подымет
Рук и сопернику верх надо мной одержать не поможет».
Так говорил Одиссей, и, когда пировавшие клятву
Дали ему, Телемах богоравный к отцу обратился:
«Если ты сам добровольно желаешь и смело решился
Выступить в бой, то боязни не должен иметь. Кто посмеет
Руку поднять на тебя, тот с собою здесь многих поссорит.
Я здесь хозяин, защитник гостей, и, конечно, со мною
Будут теперь заодно Антиной, Евримах и другие».
Так он сказал. Женихи согласились. Тогда сын Лаэртов
Рубище снял и себя им, пристойность храня, опоясал.
Вмиг обнаружились плечи широкие, крепкие руки,
Грудь мускулистая. Вроде, и ростом он сделался выше
(Это незримо Афина к нему подошла и коснулась
Тела его своей тростью волшебной). И все с изумленьем
Нищего силу увидели. Так меж собой рассуждали
Знатные зрители: «Иру беда. За нахальство бедняга
Крепко поплатится. Кто бы подумал, какие под хламом
Спрятаны мускулы были, как будто из меди литые!»
Так говорили они. Обуяла великая трусость
Ира. Его, опоясав, рабы притащили насильно.
Бледный, дрожащий от страха, едва на ногах он держался.
С речью к нему обратившись, сказал Антиной, сын Евпейтов:
«Лучше тебе, хвастуну, умереть или даже совсем не родиться
Было бы, если теперь так дрожишь, так бесстыдно робеешь
Ты перед этим, измученным бедностью, старым бродягой.
Слушай, однако, и то, что услышишь, исполнится верно
Если тебя победит он и силой своей одолеет,
Будешь ты брошен на чёрный корабль и на твёрдую землю
К злому Эхету царю, всех людей истребителю, сослан.
Уши и нос беспощадною медью тебе он обрежет,
В крохи изрубит тебя и собакам отдаст на съеденье».
Сам тут себя самого вопросил Одиссей богоравный:
Сильно ударить его кулаком, чтоб он помер на месте
Или несильным ударом его опрокинуть? Обдумав,
Выбрал удар он несильный. Иначе могло подозренье
У женихов зародиться. Тут встали напротив друг друга
Наши бойцы. Кулаком Одиссея ударил соперник
Справа в плечо. Одиссей же его по затылку близ уха.
Кровь изо рта полилась у несчастного Ира. Он на пол
Грузно упал, и завыл. Женихи же вокруг разразились
Смехом неистовым. А Одиссей благородный за пятку
Ира схватил, и его протащил до ворот, и, пристроив
Тощей спиною к стене, в руки посох вручил и суровый
Иру изрёк приговор: «Вот сиди и в царёву ограду
Въезд охраняй от собак и свиней. И не думай нахально
Властвовать в доме чужом, высылая прохожих оттуда,
Сам по натуре бродяга. Иначе же будет с тобою
Хуже беда». Он сказал и, на плечи набросив котомку,
К двери своей возвратился и сел на пороге. А гости
Встретили смехом его и, к нему подступая, сказали:
«Молим мы Зевса и вечных богов, чтоб они совершили
Всё, что ты хочешь, о чём ты их молишь – ты нас от прожоры,
Всем надоевшего крепко, избавил. Его мы отправим
К злому Эхету царю, истребителю всех поколений».
Так женихи говорили, не зная, что их пожеланья
Тайно сходились с молитвой его неустанной. Желудок,
Кровью и жиром наполненный, снял Антиной с раскалённых
Угольных долек и подал Лаэртову сыну. Два хлеба
Взяв из корзины, принёс Амфином. Он наполнил прекрасным
Кубок вином и сказал Одиссею, его поздравляя:
«Радуйся, добрый отец иноземец! Теперь нищетою
Ты удручён. Да пошлют наконец и тебе изобилье
Боги!» Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:
«Ты, Амфином, благомысленный юноша, вижу я. Знатен
Твой благородный отец, повсеместно молвою хвалимый –
Нис, уроженец Дулихия многобогатый. Его ты
Сын, мне сказали. И сам испытал я, сколь ты добродушен.
Слушай же, друг, и размысли о том, что теперь ты услышишь.
Всё на земле изменяется. Всё скоротечно. Всего же,
Что ни цветёт, ни живёт на земле, человек скоротечней.
Он о возможной в грядущем беде не помыслит, покуда
Жалуют боги удачей его и стоит на ногах он.
Если ж беду ниспошлют на него всемогущие боги,
Он негодует, но твёрдой душой неизбежное сносит.
Так суждено уж нам всем, на земле обитающим людям,
Что ни пошлёт нам великий владыка бессмертных и смертных.
Некогда славен и я меж людей был несметным богатством.
Силой своей увлечённый, тогда беззаконствовал много
Я, на отца и возлюбленных братьев своих полагаясь.
Горе тому, кто себе на земле позволяет неправду!
Должно, напротив, в смиренье дары от богов принимать нам.
Вижу, как здесь женихи, самовластно бесчинствуя, губят
Всё достоянье царя и наносят обиды супруге
Мужа, который, я мыслю, недолго с семьей и отчизной
Будет в разлуке. Он близко. О друг, да спасительный демон
Вовремя в дом твой тебя уведёт, чтоб царю на глаза ты
Здесь не попался, когда возвратится в свою он обитель.
Здесь не пройдёт без пролития крови, когда с женихами
Станет вести свой расчет он, войдя под домашнюю кровлю».
Так он сказал и вина золотого, свершив возлиянье,
Выпил. И кубок потом возвратил Амфиному. И тихим
Шагом пошёл Амфином, с головой наклонённой, с печалью
Смутного сердца, как будто предчувствием бедствия полный.
Но не ушёл от судьбы он. Его оковала Паллада,
Пасть от копья Телемахова вместе с другими назначив.
Сел он на стул свой опять, к женихам возвратившись беспечно.
Тут светлоокая дочь Громовержца вложила желанье
В грудь Пенелопы, разумной супруги Лаэртова сына,
Выйти, своим женихам показаться, сильнейшим желаньем
Сердце разжечь им. В глазах же супруга (который, возможно,
В доме уже) и любимого сына, явиться достойной
Их уваженья. К улыбке себя приневолив, царица
Ключнице верной своей Евреноме сказала: «Хочу я,
Что не входило мне в голову раньше, моим ненавистным,
Жадным моим женихам показаться. И дать Телемаху
Строгий совет, чтобы с шайкой грабителей он не водился.
Только слова их добры, а дела почернели от злобы».
Ей Евринома, усердная ключница, так отвечала:
«То, что, дитя, говоришь ты, и я нахожу справедливым.
Выдь к ним и милому сыну подай откровенный совет свой.
Прежде, однако, умойся, натри благовонным елеем
Щеки. Тебе не годится с лицом, постаревшим от плача,
К ним выходить. Красота увядает от скорби всегдашней.
Сын же твой милый созрел. И тебе, как молила ты, боги
Дали увидеть его повзрослевшим, уверенным мужем».
Так, отвечая служанке, царица Итаки сказала:
«Нет, никогда, Евринома, для них, ненавистных, не буду
Я натираться елеем. Мою красоту погубили
Боги Олимпа в тот час, как отправился милый мой в Трою.
Но позови Гипподамию, с нею пускай и Втоноя
Также придёт, чтоб меня проводить в пировую палату.
К ним не пойду я одна, то стыдливости женской противно».
Так говорила царица. Поспешно пошла Евринома
Кликнуть служанок дородных, чтоб тут же послать к Пенелопе.
Но в это время удачная мысль осенила Палладу.
Сну мироносцу велела богиня сойти к Пенелопе.
Сон прилетел, и обнял её дух, и царица утихла.
В креслах она неподвижно сидела. И ей, усыплённой,
Всё, чем пленяются очи мужей, даровала богиня.
Образ её просиял той красой несказанной, которой
В пламенно-быстрой и сладостно-томной с Харидами пляске
Образ Киприды, венком благовонным венчанной, сияет.
Стройный её возвеличился стан. И всё тело нежнее,
Чище, свежей и прельстительней стало по воле богини.
И удалилась из верхней палаты Афина Паллада.
Но торопливо вбежавшие в зал молодые служанки
Шумом невольным нарушили сладостный сон Пенелопы.
Быстро руками лицо потерев, Пенелопа сказала:
«Как же я сладко заснула в моём сокрушенье! О, если б
Мне и такую же сладкую смерть принесла Артемида
В это мгновенье, чтоб я непрерывной тоской перестала
Жизнь сокрушать от неведенья, где Одиссей, где супруг мой,
Воинской славой украшенный, между ахеян славнейший».
Тут же по лестнице вниз Пенелопа сошла, а за нею
Обе служанки сошли. И она, божество красотою,
В гридню вступила, в которой её женихи пировали.
Возле одной из высоких опорных колонн задержалась,
Щеки закрыла своим головным покрывалом блестящим.
Справа и слева почтительно стали служанки. А гости
Дрожь испытали при виде её красоты, и сильнее
Вспыхнуло в каждом желание с ней разделить её ложе.
Сына к себе подозвав, Пенелопа тихонько спросила:
«Сын мой, скажи мне, ты в полном ли разуме? В детские годы
Был ты умней и приличие более ведал. А нынче
Мужеской силы достиг ты, и кто на тебя ни посмотрит,
Здешний ли кто, иностранец ли, нас посетивший, породу
Мужа великого в светлой твоей красоте угадает.
Где же, однако, твой ум? Ты совсем позабыл справедливость.
Дело бесчинное здесь у тебя на глазах совершилось.
Нищего странника в доме своём допустил ты обидеть.
Что же? Когда чужеземец, доверчиво твой посетивший
Дом, оскорблённый там будет сидеть и глумиться над бедным
Всякий начнёт – многолюдный упрёк ты получишь в отместку».
Матери так отвечал благомысленный сын Одиссеев:
«Милая мать, твой упрёк справедлив. На него не могу я
Сетовать. Я повзрослел. И легко я теперь отличаю
Зло от добра. Но, хотя из ребячества вышел я, всё же
Мне и теперь не всегда удаётся достойное выбрать.
Наши незваные гости приводят мой ум в беспорядок.
Злое одно замышляют они, а советника рядом
Нет у меня. Но сражение странника с Иром не ими
Было устроено. Высшая здесь обнаружилась воля.
Если б, – о Дий Громовержец! О Феб Аполлон! О Афина! –
Все женихи многобуйные в нашей обители ныне,
Кто во дворе, кто во внутренних наших покоях, сидели,
Головы свесив на грудь, как драчун свою голову свесил!»
Так про себя говорили они, от других в отдаленье.
Тут, обратясь к Пенелопе, сказал Евримах благородный:
«О многоумная старца Икария дочь, Пенелопа!
Если б могли все ахейцы ясийского Аргоса нынче
Видеть тебя, женихов бы двойное число объявилось
В доме твоём пировать. Превосходишь ты всех земнородных
Жён красотой, и возвышенным станом, и разумом светлым».
Так говорил Евримах. Пенелопа ему отвечала:
«Нет, Евримах. Красоту я утратила волей бессмертных
С тех самых пор, как в своих кораблях чернобоких ахейцы
В Трою пошли, и супруг мой любимый отправился с ними.
Если б он жизни моей покровителем был, возвратившись
В дом, несказанно была б я тогда и славна и прекрасна.
Нынче ж в печали я вяну. Враждует мой демон со мною.
В самый тот час, как отчизну свою он готов был покинуть,
Взяв мою праву руку, сказал он тогда на прощанье:
Думать не должно, чтоб воинство меднообутых ахеян
Всё без урона из Трои в отчизну свою возвратится.
Слышал, что в битвах отважны троянские воины – копья
Метко бросают. Из лука стреляют умело. Искусно
Грозно-летучей армадой своих колесниц смертоносных
Наши владеют враги. И мне трудно сказать, Пенелопа,
Даст ли мне Дий даже каплю надежды вернуться в Итаку.
Я на твоё попечение, жёнушка, всё оставляю.
Так же, как прежде, пекись об отце и о матери милой.
Даже усердней еще, потому что я буду далёко.
Сын наш когда возмужает, ты замуж за любого князя
Выйди, и дом наш покинь навсегда». На прощанье в то время
Так говорил Одиссей мне. И всё уж исполнилось. Скоро,
Скоро она, ненавистная ночь изболевшему сердцу
Брака наступит для бедной меня, всех земных утешений
Зевсом лишённой. На сердце моём несказанное горе.
В прежнее время обычай бывал, что, когда начинали
Свататься, знатного рода вдову иль богатую деву
Выбрав, один пред другим женихи отличиться старались –
В дом приводя к наречённой невесте быков и баранов,
Там угощали они всех друзей, и невесту дарили
Щедро, чужое ж имущество тратить без платы стыдились».
Кончила речь. В Одиссеево сердце проникло веселье.
Было приятно ему, что от них пожелала царица
Добрых подарков, польстив им словами, а в сердце осталась
К ним ненавистна. Тогда Антиной, сын Евпейтов, заметил:
«О многоумная старца Икария Дочь, Пенелопа,
Всякий подарок, тебе от твоих женихов подносимый,
Ты принимай. Не позволено то отвергать, что нам дарят.
Мы же, ты знай, не пойдём от тебя ни домой, ни в иное
Место, пока ты из нас по желанью не выберешь мужа».
Так говорил Антиной. Сотоварищи с ним согласились.
Каждый потом за подарком глашатая в дом свой направил.
Посланный длинную мантию с пёстрым шитьём Антиною
Подал. Двенадцать застёжек её золотых украшали.
Каждая с гибким крючком, чтоб, с кольцом зацепившись, держал он
Мантию. Цепь из обделанных в золото с чудным искусством,
Светлых, как солнце, больших янтарей принесли Евримаху.
С цепью подали и серьги ему – по три шарика в каждой,
Схожего с ягодой спелой, но как бы чуть-чуть шелковистой.
А молодому Писандру, любимцу отца Поликтора,
Женский убор принесли, ожерелье красы небывалой.
Были искусны и прочие все на подарки. Приняв их,
Вверх по ступеням высоким обратно пошла Пенелопа.
С ней удалились, подарки неся, молодые рабыни.
А женихи обратились к вину, резвым пляскам и пенью,
Снова шуметь принялись в ожидании ночи. Когда же
Тёмная ночь посреди их веселья настала, жаровни
В зале для пира поставив, наполненных с верхом дровами,
Гости лучиной зажгли их. Рабыни всю ночь до рассвета
Были должны за огнём наблюдать. Но к ним так обратился
В рубище нищем своём Одиссей: «Поспешите в покои
Вашей царицы, её развлекая своим разговором.
Я же останусь смотреть за огнём, и светло здесь в палате
Будет, хотя бы они до утра пировать оставались.
Им не удастся меня утомить. Я терпеть научился».
Так он рабыням сказал. Но они от души рассмеялись
И Меланфо отвечала на речь Одиссея сердито
(С детства её воспитаньем царица сама занималась.
Много красивых игрушек и всяческих лакомств давала.
Сердце ж её нечувствительным было к печалям царицы.
Тайно любовный союз с Евримахом она заключила):
«Видно, совсем потерял ты рассудок, бродяга. Не хочешь,
Явно не хочешь искать ты ночлега подальше от дома
Нашего царского. Ясно, тебе здесь уютней. На слово
Дерзок ты больно в присутствии знатных господ. И душою
Ты не труслив. Но, видать от вина помутился твой разум.
Или, быть может, с рожденья горазд ты болтать. Или Ира
Ты, победив, поднял нос. Берегись, кто-нибудь посильнее
Зубы твои кулаком посчитает, и выставит так же,
Как разнесчастного Ира, тебя за ворота». Овидий
Мрачно взглянул на неё исподлобья и гневно добавил:
«Я на тебя Телемаху пожалуюсь, злая собака.
В мелкие части, болтунью, тебя искрошить он прикажет».
Слово его испугало рабынь. И они моментально
Все из палаты ушли. А пришелец стоял у жаровен,
Как разгорается пламя, следя, но не эта забота
Главной была у него. С женихов обнаглевших скиталец
Глаз не сводил, в размышленьях своих им готовя, что после
С ними исполнил на деле. А тою порою Афина
К дерзко-обидным поступкам ватагу гостей возбуждала,
Чтобы сильней разгорелось бы мщенье в душе Одиссея.
Так говорить Евримах, сын Полибиев, начал (обидеть
Словом своим Одиссея, других рассмешив, он старался):
«Слух ваш склоните ко мне, женихи Пенелопы, чтоб мог я
Высказать мог вам всё то, что велит мне рассудок и сердце.
Этот наш гость, без сомнения, демоном послан, чтоб было
Нам на пирушке светлей. Не от факелов, не от жаровен
Здесь так светло, а от плеши его, где единого волоса нету».
Так он сказал, а потом, обратясь к Одиссею, промолвил:
«Странник, ты, верно, поденщиком будешь согласен наняться
Скажем, ко мне, чтоб работать за плату хорошую в поле –
Рвать для забора терновник, деревья сжать молодые.
Круглый бы год получал от меня ты обильную пищу.
Всякое нужное платье, для ног надлежащую обувь.
Думаю, только, что будешь худой ты работник, привыкнув
К лени, без дела бродя и мирским подаяньем питаясь.
Даром свой жадный желудок кормить для тебя веселее».
Так он сказал, и ответил ему Одиссей хитроумный:
«Если б с тобой, Евримах, привелось мне поспорить работой,
Если б весною, когда продолжительней быть начинают
Дни, по косе, одинаково острой, обоим нам дали
В руки, чтоб, вместе работая с самого раннего часа
Вплоть до вечерней зари, мы траву луговую косили,
Или, когда запрягли бы нам в плуг двух быков круторогих,
Огненных, рослых, откормленных тучной травою, могучей
Силою равных, равно молодых и равно работящих,
Дали четыре нам поля вспахать для посева, тогда бы
Сам ты увидел, как быстро бы в длинные борозды плуг мой
Поле изрезал. А если б войну запалил здесь Всевышний
И дал мне щит, два копья медноострых и медный
Кованый шлем, чтоб моей голове был надёжной защитой,
Первым в сраженье меня ты тогда бы увидел. Тогда бы
Явно не стал ты меня попрекать ненасытным желудком.
Но человек ты надменный. Твоё неприязненно сердце.
Сам же себя, Евримах, ты считаешь великим и сильным
Лишь потому, что находишься в обществе низких и слабых.
Если б, однако, не жданный никем, Одиссей появился,
Сколь ни просторная плотником сделана дверь здесь, она бы
Узкой тебе, без оглядки бегущему, въявь показалась».
Он замолчал. Евримах, рассердясь, на него исподлобья
Грозно очами сверкнул и сказал: «Низкородный бродяга!
Вот погоди, я с тобою разделаюсь, время настанет.
Видно, вино помутило твой ум, или, может, такой уж
Ты от природы охотник без смысла болтать. Ну а может,
Ира осилив, ты сделался горд – берегись, горемыка!»
Так он сказал и скамейку схватил, чтоб пустить в Одиссея.
Но Одиссей отскочил и к коленам припал Амфинома.
Мимо него пролетев, виночерпия сильно скамейка
В правую руку ударила. Чаша, в ней бывшая, на пол
С шумом упала. А сам он со стоном на спину свалился.
Начали громко шуметь женихи в потемневшей палате:
«Было бы лучше, когда б до прихода издох этот нищий,
Не было б в доме невесты ненужного шума. Теперь мы
Ссоримся из-за него. Славный пир наш сегодня испорчен.
Кто при великом раздоре таком веселиться захочет?»
К ним обратилась тогда Телемахова сила святая:
«Буйные люди, вы все помешались. Не можете больше
Скрыть вы, что хмель обуял вас. Знать, демон какой поджигает
Вас на раздор. Пировали довольно вы. Спать уж пора вам.
Если хотите уйти, никого принуждать я не буду».
Так он гулякам сказал. Женихи, удивясь, промолчали,
Не ожидали услышать от юноши резкое слово.
Тут, обратившись к собранью, сказал Амфином благородный,
Нисов блистательный сын, от Аретовой царственной крови:
«Правду сказал он, друзья. На такое разумное слово
Мы не должны отвечать оскорбленьем. Не трогайте больше
Старого странника. Надо оставить в покое и прочих
Слуг, обитающих в доме Лаэртова славного сына.
Пусть виночерпий, скрепив свою боль, нам по новой наполнит
Царские кубки прекрасным вином, чтобы мы возлиянье
Перед уходом домой совершили, по доброй традиции нашей.
Странника ж здесь ночевать в Одиссеевом доме оставим,
На руки сдав Телемаху. Он гость Телемахова дома».
Так Амфирон говорил, и понравилось всем, что сказал он.
Тут Мулион, Амфиромов слуга, заменив винодара,
Муж благородной породы, вина с ключевою водою
С верхом в кратеры налив, золотые наполнил им кубки
И пировавшим разнёс. Возлиянье богам совершили
Гости царицы. И все разошлись, чтоб предаться покою.
22.05.15 г.,
Перенесение мощей свт. Николая Чудотворца
КОНЕЦ ВОСЕМНАДЦАТОЙ ПЕСНИ
Песнь восемнадцатая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
В двери вошёл всем известный бродяга. Шатаясь по свету,
Скудным он жил подаяньем и в целой Итаке был славен
Жадным желудком своим, и нахальством безмерным, и пьянством.
Силы, однако, большой не имел, хоть и самым высоким
Был меж итакского люда. По имени слыл Арнеоном
(Матерью назван был так по рожденью), но в городе звали
Все его Иром, поскольку у каждого был на посылках.
В двери войдя, Одиссея он стал принуждать, чтоб покинул
Нищий обитель царя, говоря ему грубо и злобно:
«Прочь от дверей, старикашка! Иль за ноги вытащен будешь.
Разве не видишь, меня понуждают сидящие в зале
Вытолкать в двери тебя. Но марать понапрасну своих я
Рук не хочу. Убирайся, иль дело закончится дракой».
Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный:
«Ты – сумасброд. Я не делаю зла никому здесь. И сколько б
Там кто ни подал тебе, я не стану завидовать. Оба
Можем на этом пороге сидеть мы просторно. Не нужно
Спор заводить нам. Ты, вижу, такой же, как я, бесприютный
Странник. И нищи мы оба. Лишь боги даруют богатство.
Воли, однако, рукам не давай. Не советую. Стар я.
Но, рассердясь, я всю грудь у тебя разобью и лицо всё
В кровь. И просторнее будет тогда мне на этом пороге
Завтра, поскольку уж, думаю, ты не посмеешь вторично
Властвовать в доме царя Одиссея, Лаэртова сына».
Ир в несказанной досаде воскликнул, ему отвечая:
«Он же, прожора, и умничать вздумал! Не хуже стряпухи
Старой лепечет! Постой же. Тебя проучить мне порядком,
Видно, придётся, приняв в кулаки и из челюсти зубы
Выбив, как строгий пастух выбивает клыки у хавроньи,
В жадности алчной господскую губящей злачную ниву.
Полно сидеть! Выходи, покажи свою удаль-сноровку.
Вот погладим, как ты сладишь со мною, прославленным Иром».
Так между этими нищими в бранных словах разгорелась
Ссора на гладком пороге дверей. Антино й раньше многих
Ссору приметил и с хохотом громким к друзьям обратился:
«Эй, посмотрите, друзья, что в дверях происходит. Клянусь вам,
Мне, да и вам, не случалось подобного видеть. Спасибо
Зевсу за то, что послал нам такую забаву. С бродягой
Старым поссорился Ир, и, конечно же, дракой запахло.
Ну-ка, вставайте от чаш, нам стравить для забавы их нужно».
Так он сказал. Женихи, засмеявшись, вскочили поспешно
С мест и соперников, грязным одетых тряпьём, обступили.
Так, обратясь к женихам, Антиной, сын Евпейтов, промолвил:
«Козьи желудки пекутся на углях. Себе их на ужин
Мы отложили, наполнив и жиром, и кровью. Давайте
Сделаем так. Кто из двух драчунов победителем выйдет,
Лучший возьмёт для себя, и его на пирушки мы будем
Впредь приглашать, а другим же к нам в гридню входить не дозволим».
Хитрость замыслив, тогда им сказал Одиссей многоумный:
«В бой выходить с молодым старику, изнурённому в силах
Нищенской жизнью, неладно, друзья. Но докучный желудок
Нудит меня согласиться хотя бы и через побои.
Слушайте ж то, что скажу. Поклянитесь великою клятвой
Мне, что, потворствуя Иру, никто на меня не подымет
Рук и сопернику верх надо мной одержать не поможет».
Так говорил Одиссей, и, когда пировавшие клятву
Дали ему, Телемах богоравный к отцу обратился:
«Если ты сам добровольно желаешь и смело решился
Выступить в бой, то боязни не должен иметь. Кто посмеет
Руку поднять на тебя, тот с собою здесь многих поссорит.
Я здесь хозяин, защитник гостей, и, конечно, со мною
Будут теперь заодно Антиной, Евримах и другие».
Так он сказал. Женихи согласились. Тогда сын Лаэртов
Рубище снял и себя им, пристойность храня, опоясал.
Вмиг обнаружились плечи широкие, крепкие руки,
Грудь мускулистая. Вроде, и ростом он сделался выше
(Это незримо Афина к нему подошла и коснулась
Тела его своей тростью волшебной). И все с изумленьем
Нищего силу увидели. Так меж собой рассуждали
Знатные зрители: «Иру беда. За нахальство бедняга
Крепко поплатится. Кто бы подумал, какие под хламом
Спрятаны мускулы были, как будто из меди литые!»
Так говорили они. Обуяла великая трусость
Ира. Его, опоясав, рабы притащили насильно.
Бледный, дрожащий от страха, едва на ногах он держался.
С речью к нему обратившись, сказал Антиной, сын Евпейтов:
«Лучше тебе, хвастуну, умереть или даже совсем не родиться
Было бы, если теперь так дрожишь, так бесстыдно робеешь
Ты перед этим, измученным бедностью, старым бродягой.
Слушай, однако, и то, что услышишь, исполнится верно
Если тебя победит он и силой своей одолеет,
Будешь ты брошен на чёрный корабль и на твёрдую землю
К злому Эхету царю, всех людей истребителю, сослан.
Уши и нос беспощадною медью тебе он обрежет,
В крохи изрубит тебя и собакам отдаст на съеденье».
Сам тут себя самого вопросил Одиссей богоравный:
Сильно ударить его кулаком, чтоб он помер на месте
Или несильным ударом его опрокинуть? Обдумав,
Выбрал удар он несильный. Иначе могло подозренье
У женихов зародиться. Тут встали напротив друг друга
Наши бойцы. Кулаком Одиссея ударил соперник
Справа в плечо. Одиссей же его по затылку близ уха.
Кровь изо рта полилась у несчастного Ира. Он на пол
Грузно упал, и завыл. Женихи же вокруг разразились
Смехом неистовым. А Одиссей благородный за пятку
Ира схватил, и его протащил до ворот, и, пристроив
Тощей спиною к стене, в руки посох вручил и суровый
Иру изрёк приговор: «Вот сиди и в царёву ограду
Въезд охраняй от собак и свиней. И не думай нахально
Властвовать в доме чужом, высылая прохожих оттуда,
Сам по натуре бродяга. Иначе же будет с тобою
Хуже беда». Он сказал и, на плечи набросив котомку,
К двери своей возвратился и сел на пороге. А гости
Встретили смехом его и, к нему подступая, сказали:
«Молим мы Зевса и вечных богов, чтоб они совершили
Всё, что ты хочешь, о чём ты их молишь – ты нас от прожоры,
Всем надоевшего крепко, избавил. Его мы отправим
К злому Эхету царю, истребителю всех поколений».
Так женихи говорили, не зная, что их пожеланья
Тайно сходились с молитвой его неустанной. Желудок,
Кровью и жиром наполненный, снял Антиной с раскалённых
Угольных долек и подал Лаэртову сыну. Два хлеба
Взяв из корзины, принёс Амфином. Он наполнил прекрасным
Кубок вином и сказал Одиссею, его поздравляя:
«Радуйся, добрый отец иноземец! Теперь нищетою
Ты удручён. Да пошлют наконец и тебе изобилье
Боги!» Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:
«Ты, Амфином, благомысленный юноша, вижу я. Знатен
Твой благородный отец, повсеместно молвою хвалимый –
Нис, уроженец Дулихия многобогатый. Его ты
Сын, мне сказали. И сам испытал я, сколь ты добродушен.
Слушай же, друг, и размысли о том, что теперь ты услышишь.
Всё на земле изменяется. Всё скоротечно. Всего же,
Что ни цветёт, ни живёт на земле, человек скоротечней.
Он о возможной в грядущем беде не помыслит, покуда
Жалуют боги удачей его и стоит на ногах он.
Если ж беду ниспошлют на него всемогущие боги,
Он негодует, но твёрдой душой неизбежное сносит.
Так суждено уж нам всем, на земле обитающим людям,
Что ни пошлёт нам великий владыка бессмертных и смертных.
Некогда славен и я меж людей был несметным богатством.
Силой своей увлечённый, тогда беззаконствовал много
Я, на отца и возлюбленных братьев своих полагаясь.
Горе тому, кто себе на земле позволяет неправду!
Должно, напротив, в смиренье дары от богов принимать нам.
Вижу, как здесь женихи, самовластно бесчинствуя, губят
Всё достоянье царя и наносят обиды супруге
Мужа, который, я мыслю, недолго с семьей и отчизной
Будет в разлуке. Он близко. О друг, да спасительный демон
Вовремя в дом твой тебя уведёт, чтоб царю на глаза ты
Здесь не попался, когда возвратится в свою он обитель.
Здесь не пройдёт без пролития крови, когда с женихами
Станет вести свой расчет он, войдя под домашнюю кровлю».
Так он сказал и вина золотого, свершив возлиянье,
Выпил. И кубок потом возвратил Амфиному. И тихим
Шагом пошёл Амфином, с головой наклонённой, с печалью
Смутного сердца, как будто предчувствием бедствия полный.
Но не ушёл от судьбы он. Его оковала Паллада,
Пасть от копья Телемахова вместе с другими назначив.
Сел он на стул свой опять, к женихам возвратившись беспечно.
Тут светлоокая дочь Громовержца вложила желанье
В грудь Пенелопы, разумной супруги Лаэртова сына,
Выйти, своим женихам показаться, сильнейшим желаньем
Сердце разжечь им. В глазах же супруга (который, возможно,
В доме уже) и любимого сына, явиться достойной
Их уваженья. К улыбке себя приневолив, царица
Ключнице верной своей Евреноме сказала: «Хочу я,
Что не входило мне в голову раньше, моим ненавистным,
Жадным моим женихам показаться. И дать Телемаху
Строгий совет, чтобы с шайкой грабителей он не водился.
Только слова их добры, а дела почернели от злобы».
Ей Евринома, усердная ключница, так отвечала:
«То, что, дитя, говоришь ты, и я нахожу справедливым.
Выдь к ним и милому сыну подай откровенный совет свой.
Прежде, однако, умойся, натри благовонным елеем
Щеки. Тебе не годится с лицом, постаревшим от плача,
К ним выходить. Красота увядает от скорби всегдашней.
Сын же твой милый созрел. И тебе, как молила ты, боги
Дали увидеть его повзрослевшим, уверенным мужем».
Так, отвечая служанке, царица Итаки сказала:
«Нет, никогда, Евринома, для них, ненавистных, не буду
Я натираться елеем. Мою красоту погубили
Боги Олимпа в тот час, как отправился милый мой в Трою.
Но позови Гипподамию, с нею пускай и Втоноя
Также придёт, чтоб меня проводить в пировую палату.
К ним не пойду я одна, то стыдливости женской противно».
Так говорила царица. Поспешно пошла Евринома
Кликнуть служанок дородных, чтоб тут же послать к Пенелопе.
Но в это время удачная мысль осенила Палладу.
Сну мироносцу велела богиня сойти к Пенелопе.
Сон прилетел, и обнял её дух, и царица утихла.
В креслах она неподвижно сидела. И ей, усыплённой,
Всё, чем пленяются очи мужей, даровала богиня.
Образ её просиял той красой несказанной, которой
В пламенно-быстрой и сладостно-томной с Харидами пляске
Образ Киприды, венком благовонным венчанной, сияет.
Стройный её возвеличился стан. И всё тело нежнее,
Чище, свежей и прельстительней стало по воле богини.
И удалилась из верхней палаты Афина Паллада.
Но торопливо вбежавшие в зал молодые служанки
Шумом невольным нарушили сладостный сон Пенелопы.
Быстро руками лицо потерев, Пенелопа сказала:
«Как же я сладко заснула в моём сокрушенье! О, если б
Мне и такую же сладкую смерть принесла Артемида
В это мгновенье, чтоб я непрерывной тоской перестала
Жизнь сокрушать от неведенья, где Одиссей, где супруг мой,
Воинской славой украшенный, между ахеян славнейший».
Тут же по лестнице вниз Пенелопа сошла, а за нею
Обе служанки сошли. И она, божество красотою,
В гридню вступила, в которой её женихи пировали.
Возле одной из высоких опорных колонн задержалась,
Щеки закрыла своим головным покрывалом блестящим.
Справа и слева почтительно стали служанки. А гости
Дрожь испытали при виде её красоты, и сильнее
Вспыхнуло в каждом желание с ней разделить её ложе.
Сына к себе подозвав, Пенелопа тихонько спросила:
«Сын мой, скажи мне, ты в полном ли разуме? В детские годы
Был ты умней и приличие более ведал. А нынче
Мужеской силы достиг ты, и кто на тебя ни посмотрит,
Здешний ли кто, иностранец ли, нас посетивший, породу
Мужа великого в светлой твоей красоте угадает.
Где же, однако, твой ум? Ты совсем позабыл справедливость.
Дело бесчинное здесь у тебя на глазах совершилось.
Нищего странника в доме своём допустил ты обидеть.
Что же? Когда чужеземец, доверчиво твой посетивший
Дом, оскорблённый там будет сидеть и глумиться над бедным
Всякий начнёт – многолюдный упрёк ты получишь в отместку».
Матери так отвечал благомысленный сын Одиссеев:
«Милая мать, твой упрёк справедлив. На него не могу я
Сетовать. Я повзрослел. И легко я теперь отличаю
Зло от добра. Но, хотя из ребячества вышел я, всё же
Мне и теперь не всегда удаётся достойное выбрать.
Наши незваные гости приводят мой ум в беспорядок.
Злое одно замышляют они, а советника рядом
Нет у меня. Но сражение странника с Иром не ими
Было устроено. Высшая здесь обнаружилась воля.
Если б, – о Дий Громовержец! О Феб Аполлон! О Афина! –
Все женихи многобуйные в нашей обители ныне,
Кто во дворе, кто во внутренних наших покоях, сидели,
Головы свесив на грудь, как драчун свою голову свесил!»
Так про себя говорили они, от других в отдаленье.
Тут, обратясь к Пенелопе, сказал Евримах благородный:
«О многоумная старца Икария дочь, Пенелопа!
Если б могли все ахейцы ясийского Аргоса нынче
Видеть тебя, женихов бы двойное число объявилось
В доме твоём пировать. Превосходишь ты всех земнородных
Жён красотой, и возвышенным станом, и разумом светлым».
Так говорил Евримах. Пенелопа ему отвечала:
«Нет, Евримах. Красоту я утратила волей бессмертных
С тех самых пор, как в своих кораблях чернобоких ахейцы
В Трою пошли, и супруг мой любимый отправился с ними.
Если б он жизни моей покровителем был, возвратившись
В дом, несказанно была б я тогда и славна и прекрасна.
Нынче ж в печали я вяну. Враждует мой демон со мною.
В самый тот час, как отчизну свою он готов был покинуть,
Взяв мою праву руку, сказал он тогда на прощанье:
Думать не должно, чтоб воинство меднообутых ахеян
Всё без урона из Трои в отчизну свою возвратится.
Слышал, что в битвах отважны троянские воины – копья
Метко бросают. Из лука стреляют умело. Искусно
Грозно-летучей армадой своих колесниц смертоносных
Наши владеют враги. И мне трудно сказать, Пенелопа,
Даст ли мне Дий даже каплю надежды вернуться в Итаку.
Я на твоё попечение, жёнушка, всё оставляю.
Так же, как прежде, пекись об отце и о матери милой.
Даже усердней еще, потому что я буду далёко.
Сын наш когда возмужает, ты замуж за любого князя
Выйди, и дом наш покинь навсегда». На прощанье в то время
Так говорил Одиссей мне. И всё уж исполнилось. Скоро,
Скоро она, ненавистная ночь изболевшему сердцу
Брака наступит для бедной меня, всех земных утешений
Зевсом лишённой. На сердце моём несказанное горе.
В прежнее время обычай бывал, что, когда начинали
Свататься, знатного рода вдову иль богатую деву
Выбрав, один пред другим женихи отличиться старались –
В дом приводя к наречённой невесте быков и баранов,
Там угощали они всех друзей, и невесту дарили
Щедро, чужое ж имущество тратить без платы стыдились».
Кончила речь. В Одиссеево сердце проникло веселье.
Было приятно ему, что от них пожелала царица
Добрых подарков, польстив им словами, а в сердце осталась
К ним ненавистна. Тогда Антиной, сын Евпейтов, заметил:
«О многоумная старца Икария Дочь, Пенелопа,
Всякий подарок, тебе от твоих женихов подносимый,
Ты принимай. Не позволено то отвергать, что нам дарят.
Мы же, ты знай, не пойдём от тебя ни домой, ни в иное
Место, пока ты из нас по желанью не выберешь мужа».
Так говорил Антиной. Сотоварищи с ним согласились.
Каждый потом за подарком глашатая в дом свой направил.
Посланный длинную мантию с пёстрым шитьём Антиною
Подал. Двенадцать застёжек её золотых украшали.
Каждая с гибким крючком, чтоб, с кольцом зацепившись, держал он
Мантию. Цепь из обделанных в золото с чудным искусством,
Светлых, как солнце, больших янтарей принесли Евримаху.
С цепью подали и серьги ему – по три шарика в каждой,
Схожего с ягодой спелой, но как бы чуть-чуть шелковистой.
А молодому Писандру, любимцу отца Поликтора,
Женский убор принесли, ожерелье красы небывалой.
Были искусны и прочие все на подарки. Приняв их,
Вверх по ступеням высоким обратно пошла Пенелопа.
С ней удалились, подарки неся, молодые рабыни.
А женихи обратились к вину, резвым пляскам и пенью,
Снова шуметь принялись в ожидании ночи. Когда же
Тёмная ночь посреди их веселья настала, жаровни
В зале для пира поставив, наполненных с верхом дровами,
Гости лучиной зажгли их. Рабыни всю ночь до рассвета
Были должны за огнём наблюдать. Но к ним так обратился
В рубище нищем своём Одиссей: «Поспешите в покои
Вашей царицы, её развлекая своим разговором.
Я же останусь смотреть за огнём, и светло здесь в палате
Будет, хотя бы они до утра пировать оставались.
Им не удастся меня утомить. Я терпеть научился».
Так он рабыням сказал. Но они от души рассмеялись
И Меланфо отвечала на речь Одиссея сердито
(С детства её воспитаньем царица сама занималась.
Много красивых игрушек и всяческих лакомств давала.
Сердце ж её нечувствительным было к печалям царицы.
Тайно любовный союз с Евримахом она заключила):
«Видно, совсем потерял ты рассудок, бродяга. Не хочешь,
Явно не хочешь искать ты ночлега подальше от дома
Нашего царского. Ясно, тебе здесь уютней. На слово
Дерзок ты больно в присутствии знатных господ. И душою
Ты не труслив. Но, видать от вина помутился твой разум.
Или, быть может, с рожденья горазд ты болтать. Или Ира
Ты, победив, поднял нос. Берегись, кто-нибудь посильнее
Зубы твои кулаком посчитает, и выставит так же,
Как разнесчастного Ира, тебя за ворота». Овидий
Мрачно взглянул на неё исподлобья и гневно добавил:
«Я на тебя Телемаху пожалуюсь, злая собака.
В мелкие части, болтунью, тебя искрошить он прикажет».
Слово его испугало рабынь. И они моментально
Все из палаты ушли. А пришелец стоял у жаровен,
Как разгорается пламя, следя, но не эта забота
Главной была у него. С женихов обнаглевших скиталец
Глаз не сводил, в размышленьях своих им готовя, что после
С ними исполнил на деле. А тою порою Афина
К дерзко-обидным поступкам ватагу гостей возбуждала,
Чтобы сильней разгорелось бы мщенье в душе Одиссея.
Так говорить Евримах, сын Полибиев, начал (обидеть
Словом своим Одиссея, других рассмешив, он старался):
«Слух ваш склоните ко мне, женихи Пенелопы, чтоб мог я
Высказать мог вам всё то, что велит мне рассудок и сердце.
Этот наш гость, без сомнения, демоном послан, чтоб было
Нам на пирушке светлей. Не от факелов, не от жаровен
Здесь так светло, а от плеши его, где единого волоса нету».
Так он сказал, а потом, обратясь к Одиссею, промолвил:
«Странник, ты, верно, поденщиком будешь согласен наняться
Скажем, ко мне, чтоб работать за плату хорошую в поле –
Рвать для забора терновник, деревья сжать молодые.
Круглый бы год получал от меня ты обильную пищу.
Всякое нужное платье, для ног надлежащую обувь.
Думаю, только, что будешь худой ты работник, привыкнув
К лени, без дела бродя и мирским подаяньем питаясь.
Даром свой жадный желудок кормить для тебя веселее».
Так он сказал, и ответил ему Одиссей хитроумный:
«Если б с тобой, Евримах, привелось мне поспорить работой,
Если б весною, когда продолжительней быть начинают
Дни, по косе, одинаково острой, обоим нам дали
В руки, чтоб, вместе работая с самого раннего часа
Вплоть до вечерней зари, мы траву луговую косили,
Или, когда запрягли бы нам в плуг двух быков круторогих,
Огненных, рослых, откормленных тучной травою, могучей
Силою равных, равно молодых и равно работящих,
Дали четыре нам поля вспахать для посева, тогда бы
Сам ты увидел, как быстро бы в длинные борозды плуг мой
Поле изрезал. А если б войну запалил здесь Всевышний
И дал мне щит, два копья медноострых и медный
Кованый шлем, чтоб моей голове был надёжной защитой,
Первым в сраженье меня ты тогда бы увидел. Тогда бы
Явно не стал ты меня попрекать ненасытным желудком.
Но человек ты надменный. Твоё неприязненно сердце.
Сам же себя, Евримах, ты считаешь великим и сильным
Лишь потому, что находишься в обществе низких и слабых.
Если б, однако, не жданный никем, Одиссей появился,
Сколь ни просторная плотником сделана дверь здесь, она бы
Узкой тебе, без оглядки бегущему, въявь показалась».
Он замолчал. Евримах, рассердясь, на него исподлобья
Грозно очами сверкнул и сказал: «Низкородный бродяга!
Вот погоди, я с тобою разделаюсь, время настанет.
Видно, вино помутило твой ум, или, может, такой уж
Ты от природы охотник без смысла болтать. Ну а может,
Ира осилив, ты сделался горд – берегись, горемыка!»
Так он сказал и скамейку схватил, чтоб пустить в Одиссея.
Но Одиссей отскочил и к коленам припал Амфинома.
Мимо него пролетев, виночерпия сильно скамейка
В правую руку ударила. Чаша, в ней бывшая, на пол
С шумом упала. А сам он со стоном на спину свалился.
Начали громко шуметь женихи в потемневшей палате:
«Было бы лучше, когда б до прихода издох этот нищий,
Не было б в доме невесты ненужного шума. Теперь мы
Ссоримся из-за него. Славный пир наш сегодня испорчен.
Кто при великом раздоре таком веселиться захочет?»
К ним обратилась тогда Телемахова сила святая:
«Буйные люди, вы все помешались. Не можете больше
Скрыть вы, что хмель обуял вас. Знать, демон какой поджигает
Вас на раздор. Пировали довольно вы. Спать уж пора вам.
Если хотите уйти, никого принуждать я не буду».
Так он гулякам сказал. Женихи, удивясь, промолчали,
Не ожидали услышать от юноши резкое слово.
Тут, обратившись к собранью, сказал Амфином благородный,
Нисов блистательный сын, от Аретовой царственной крови:
«Правду сказал он, друзья. На такое разумное слово
Мы не должны отвечать оскорбленьем. Не трогайте больше
Старого странника. Надо оставить в покое и прочих
Слуг, обитающих в доме Лаэртова славного сына.
Пусть виночерпий, скрепив свою боль, нам по новой наполнит
Царские кубки прекрасным вином, чтобы мы возлиянье
Перед уходом домой совершили, по доброй традиции нашей.
Странника ж здесь ночевать в Одиссеевом доме оставим,
На руки сдав Телемаху. Он гость Телемахова дома».
Так Амфирон говорил, и понравилось всем, что сказал он.
Тут Мулион, Амфиромов слуга, заменив винодара,
Муж благородной породы, вина с ключевою водою
С верхом в кратеры налив, золотые наполнил им кубки
И пировавшим разнёс. Возлиянье богам совершили
Гости царицы. И все разошлись, чтоб предаться покою.
22.05.15 г.,
Перенесение мощей свт. Николая Чудотворца
КОНЕЦ ВОСЕМНАДЦАТОЙ ПЕСНИ
