Патриарх Гермоген

То были ужасные, грозные годы
Для русской несчастной земли,
Когда, как громбвыя тучи, невзгоды
Свинцом ей на грудь налегли.

Земля расшаталась; порвалися узы,
Скреплявшия с властью народ;
Погибли от Грознаго древние роды
И их заменил всякий сброд

Холопов кабальных, без правды, без чести,
Забывших и совесть, и стыд,
И живших плодами коварства и лести,
И мнивших: счастлив, коли сыт.

Борис Годунов, самозванец Димитрий,
И Шуйский, и Тушинский вор,
Сменяли друг друга, как Божия кара,
Как грозный судьбы приговор.

Повсюду, как волки, бродили поляки,
Как рой саранчи казаки
Носились по селам, и жгли, и терзали
Несчастную Русь их полки.

И много своих в те года изменило
И, радуясь общей беде,
Лишь рыбу ловить для поганой корысти
Старалися в мутной воде.

Но все же и в эти ужасные годы
В конец не повинул нас Бог,
И грозно карая за грех и неправду,
Собраться земле он помог.

Поднялися в Нижнем; Козьма Сухорукий,
Бедняк, ремеслом говядарь,
Должно быть потомок сынов Новограда,
Припомнил, как делывал встарь

Свободный народ, когда дело касалось
Защиты родных очагов,
Когда приближались союзныя рати
Исконных и храбрых врагов.

Кав вдруг создавалася мощная сила,
Коль вече решало возстать
Во славу великой, премудрой Софии
И родину всем защищать.

Припомнило Минина сердце былое
И кликнул могучий он клич,
И сильной, простой, задушевною речью
Сумел своей цели достичь.

Нашлися и деньги, и люди, сумели
Себе воеводу избрать,
И двинулась к бедной Москве полоненной
Великая русская рать.

Стеклись на подмогу другие, с Заруцким
Не мало пришло казаков,
Привел и свою боевую дружину
Рязанец Прокоп Ляпунов.

Москву, словно туча, они обложили
И бились с врагами земли,
И много и их, и своих положили,
Но всех одолеть не могли.

Поляки, как львы, защищались задорно
И крепко в Кремле заперлись,
И там продолжали держаться упорно
И биться на смерть поклялись.

Они не боялись бояр, ни казаков,
Все это продажный народ,
Все это корысти послушное стадо
Из хищных и алчных пород.

Их можно купить; ведь они признавали
Царем, кто захватывал власть,
А после охотно ему изменяли
И родину грабили всласть.

Страшила поляков лишь земская сила.
Страшил их тот русский народ,
Который лишь гнулся, но все не ломился
От страшных и долгих невзгод,

Который, ни прав, ни законов не зная,
Татарскую свергнув напасть,
Трудился незримо, Москве помогая
Упрочить единую власть.

Народ уж не верил князьям и боярам,
Но верили все в одного,
Кто в тяжкие годы лихаго безправья
Не тешил себя самого,

Служил не корысти, служил государству
И крепко стоял за своих,
И в сделку с врагом не вступал, и дарами
Не льстился коварными их,

И слал вдохновенныя всюду посланья,
Чтоб все поголовно легли,
Но только-б латинца избрать не посмели
Царем православной земли.

И знали поляки, что все их посулы,
И льготы, и сила, и власть,
Останутся втуне, что ими не сманишь
Всю Русь, что грозит им напасть,

Пока не удастся сломить Гермогена
И волю монаха склонить,
Хотя бы надеждой спастися от плена,
Отчизне своей изменить.

Но праведный старец, как Божий подвижник,
Как сын православной земли,
Был тверд неизменно, и сладкия речи
Его искусить не могли.

И ляхи решили святаго владыку
Еще раз с угрозой просить,
А если откажет, голодною смертью
В темнице его уморить.

Уж третия сутки владыку держали
Прикованным цепью, во тьме,
И пищи ему никакой не давали.
И жаждой томили в тюрьме.

Но доблестный старец, себя забывая,
Страданья свои отженя,
Молился и ждал, как предвестника рая,
Последняго смертнаго дня.

На утро пришли, застучали запоры,
Дробясь засверкали огни,
Вошли палачи — и зловещие взоры
Вперили на старца они.

За ними на блюд и в мисе узорной
Какия-то явства внесли,
И сняли с них крыши, покрытыя паром,
И близко к нему поднесли.

— «Послушай, старик, не упрямся, смирися,
Взгляни ты на этот обед,
Таким ты давно не упитывал чрева
В годину неволи и бед.

Вдохни — как приятно, попробуй — как вкусно,
Оставим его мы тебе,
А ты подпиши только эту бумагу
И ешь на здоровье себе.

Пора положить, к обоюдному миру,
Конец этой тяжкой борьбе;
Смирись! Объяви своему ты народу,
Чтоб он покорился судьбе,

Чтоб он государем признал Владислава,
Что ты признаешь его сам,
И, вместе с другими, послом сановитым,
За ним отправляйся ты к нам».

Но старец был тверд и напрасно поляки
Надеялись этим путем
Сломить его силу, смирить непокорность
И встретить союзника в нем.

— «Молчи, отвечал он,— неужли ты думал,
Что я, как Исав, за обед,
За эту земную, ничтожную пищу,
Решуся служить вам. О, нет!

Сулите мне царства, сулите мне страны,
Сулите все блага земли,
Давайте весь мир, и тогда бы, безумцы,
Меня вы смутить не могли!

Кичитесь, злодеи! Недолго придется
В Москве вам теперь пировать!
По воле Господней, уж скоро прольется
Святая над ней благодать.

Сметет вас, как ветер метет паутину,
Как сор она выбросит вас;
Найдутся, поверьте, в лихую годину
Избранники Бога у нас.

Пируйте, беснуйтесь себе на погибель,
Кощунствуйте в храмах святых,
Безславную, злую и страшную гибель
Готовит Господь вам за них!..»

— «Довольно болтать! Ишь тебя разобрало!
Опомнись, проклятый старик!
Неужели пиром тебя не пробрало
И он в твою пасть не проник?

Должно быть, что нет! Так оставимте яства,
Пускай перед ним постоят,
Пускай перед носом его подымятся
И вдоволь его потомят;

Пусть ноздри его этот пар пощекочет,
Тогда, в непосильной борьбе,
Авось, наконец, он отведать захочет
И сам позовет нас к себе».

Ушли, но оставили мису с ухою
И рыбу, и хлеб, и вино,
И многия яства, которых владыка
В тюрьме не видал уж давно.

Но в теле больном, изможденном владыки
Был доблестный дух, не могли
Заставить его, для спасения жизни,
Прельститься дарами земли.

Что день, то все новыя яства меняли,
Все ближе их ставя к нему,
И даже скоромью уста оскверняли,
И все говорили ему,

Чтоб он покорился, заставя примером
С собой покориться народ,
Что иначе он неминуемо скоро
Голодною смертью умрет.

Молчал Гермоген, со смиреньем сносил он
Пору испытаний и бед,
На все их посулы, на все их глумленья,
Ни слова не молвил в ответ.

Но дни проходили и властное время
Свое понемногу взяло,
И жажды, и голода тяжкое бремя
Его и томило, и жгло.

Мучения голода мог перенесть он,
Но жить без питанья не мог,
И бренность ничтожнаго нашего тела
Сломила его, и он слег.

На пятыя сутки забылся владыка
И впал в лихорадочный бред,
Но все призывал милосердие Бога
Спасти от ужаснейших бед

Родную страну, и не дать ей погибнуть
От тяжких раздоров вождей,
И строго, и гневно ее наказуя,
Явить свою милость над ней.

Ему представлялась народная сила,
Могучая сила земли,
Которой дружины, как грозныя тучи,
Кольцом вражий стан облегли;

Он видел, как в яростной битве мешались
И вражьи, и русских полки,
Как ближе и ближе они подвигались,
Как стойко дрались поляки.

И долго та битва кипела, и долго
Сломить вражий стан не могла,
И быстро редела народная сила,
И большею частью легла.

Но вот, наконец, одолели поляков,
Пощады не дали врагам,
Прогнали злодеев и в Кремль златоверхий
Стеклись на молитву во храм.

Смиренно народ пред святыней Господней
Добычу победы сложил,
И он, патриарх Гермоген, на амвоне
Соборне молебен служил.

С какою отрадой свершал он служенье,
И все повторяли за ним:
И вечную память усопшим собратьям,
И многая лета живым.

Окончив молебен соборне, владыка
На Красное вышел крыльцо,
И было светло, и сияло как солнце
Его испитое лицо.

И пала толпа перед ним на колени,
И он осенил их крестом…
О, как он гордился такого народа
Духовным считаться отцом…

А вот и потомок державнаго рода,
Избранник всей русской земли,
Кого, по свободному миром желанью,
Все дружно царем нарекли,

Стоит перед ним… вот склонился смиренно,
Крестом свою грудь осенил
И ждет, чтобы он, Гермоген, всенародно
Тот выбор венцом утвердил.

Какою-то чудною силой подъятый,
Владыка поднялся с земли,
В такое мгновенье ни голод, ни муки
Его одолеть не могли.

Подняв ослабевшия руки, владыка
Как будто венец возложил,
Вздрогнул… пошатнулся… и грохнулся на зем…
И очи на веки смежил.