Тёмные тоже плачут
Себе придумавшие прорву опереточных богов
земные детища, не знающие магии, калечно
тревогу пудрят малодушными надеждами на вечность,
но механизм истёртых тел небесных вовсе не таков.
Почти испанцу, да не человеку, в нефтяную кровь
забрёл почти славянки, да не человека, чистый облик,
но прядей ясных и очей искристых, изумрудно-тёплых
теперь вовеки не случится в подлой копоти миров.
Теперь кормить не доведётся нам с тобою никогда
с ладоней белок завороженно в тенистом сонном парке,
а листопады, тополя, закаты, шёпоты, подарки,
забавы, песни поглотила судеб мутная вода,
хотя бродили мы ещё недавно в лепетах аллей
Лосинки, после же – ныряли в лихорадку дикой ночи,
и треугольник белокурый, до искусных ласк охочий
летал то вверх, то вниз, рифмуя с клином белых журавлей.
Над головами звёзды лживые – племён земных дома.
Теперь остаток тесной вечности я проползу по миру,
где несказанно нет тебя, в мозгу лишь раны-сувениры
по полкам сухо расставляя, как безумный геомант.
Ты лишь снежинка на губах, а я с эпохами на ты.
Потенциальное бессмертие – моё больное знамя.
Увы, меня б не одолело инквизиторское пламя.
Обсидиан, увы, не припасли мне рясы и кресты.
Моя любимая истлела на глазах, а мне игры
закон велел тянуть задор и мощь. Таков явлений юмор.
О Спящий, гадкий самодур, зачем избавиться Ты вздумал
от чёрной бездны одиночества и изваял миры?
О Спящий, видимо, разумными затем Ты создал нас,
но не безмерно, – чтобы пустота дразнила и пугала.
Среди Твоих созданий пустоту способен только Галла
объять рассудком отрешённым. Вот и весь, пожалуй, сказ.
Играя зыбкой пеленой чертога снов, моя любовь,
из измерения запретного, откуда нет известий,
в мой ум надтреснутый ворвись небрежно, где теперь ни есть ты,
вспори бурдюк почти нетленный – забери меня с собой!
Но по́лно! мы нигде не встретимся. Лишь тот, кто незнаком
с арканов горькими премудростями, убеждён в обратном.
Подруга знания – тоска. Смирю бесстрашно, однократно
я сердце древнее своё обсидиановым клинком.
