новый Франкенштейн (в соавторстве с Твоя Гербера)

Сдирая руки и бельё,

царапая до крови по застёжкам,

он по-звериному рычал,

непроизвольно по-щенячьи тыкаясь

в сосок груди.

 

Она шептала:

- Погоди,

а тело непослушно льнуло

к его рукам –

податливо и ближе.

Дыханием порывистым и нежным

дразнила.

 

Лежать не в силах.

Ползёт по швам змеёю ткань,

витает в воздухе мольба про «перестань»

или «продолжи» -

не разобрать сквозь гул в ушах.

И сердце рвётся,

бьётся.

Поднимаясь на её глазах,

до её глаз.

Как раз, под уровень пупка.

А там

его рука рисует знаки,

пробуждая.

Побуждая на сладкий тихий стон.

 

По шее пульс стекает терпкой влагой.

язык скользит, целует,

тает

на холмике с волнующим соском,

в слиянии теряясь,

растворяясь,

касаясь изнутри

незащищённой частью оголённых нервов,

настойчиво и верно погружаясь

в бескрайний и глубокий мир,

держа баланс на грани,

грубо, нежно,

затихая

и вновь взрываясь.

 

«Ещё»,

– теряя влагу шепчут губы.

Ласкают волосы рельефные ключицы.

Мир перевернутый.

Настойчивая мчится наездница,

скользя волнообразно.

Накрывая.

 

Взлетает,

мечется в безумном танце

над ним,

водой стекая под него.

Входя и открываясь, приглашая,

впитываясь без остатка.

 

Зубами чувствуя упругость, нежность,

губами шрам стирая с левой ягодицы,

он думал - может ли присниться,

пригрезиться в горячечном бреду

вся эта страсть?

 

Возможно это сон?

 

Но пламенный, тактильный стон её

туманил мысли,

вгоняя в трепет тело.

 

Он своим целым

чувствовал детали и ощущал

реальным

в ней

всю нереальность.

 

Расслабившись,

зажмурившись от неги,

вдыхая тишины манящей шёпот и тонкие флюиды той, что рядом,

он ощутил — проснулась Джомолунгма.

 

Настойчивые, бархатные губы

скользнули по вершине мирозданья,

в себя впуская плоти эластичность.

Не отрывая языка и взгляда

порхала бабочкой и

в липкость клейковины

все глубже погружала.

Никак не контролируя движения

и оголяя белизну эмали,

стонала,

окунаясь в его трепет.

И причащалась.

 

«Ой, всё...», -

безмолвные его слова

переплетения горячих тел распутать попытались.

Но струны нервов, жил

уже спаялись,

слиплись,

и ожил «новый Франкенштейн».