Вялотекущее...
Сожравши всю соль, что хотела просыпаться в драме,
Давно ошалевши, от с неба струящихся вод,
Как тот мотылек, что пришпилен иголкою к раме,
Бесславно и тщетно встречаю промозглый восход.
И тень на плетень не наводит дневное светило,
И краскою дождь обесцветил листвяную медь.
Я снова мотаюсь по жизни меж «будет» и «было»,
Забыв, что когда-то настанет еще «умереть»…
Не в фаворе нынче. Себя поднимаю я на смех.
Как водки хвативши, бредет-спотыкается речь,
Ложатся катрены поленницей собранной наспех,
И даже солярой сырые дрова не разжечь!
Распутица мыслей смешалася с грязью природной.
И мысли пропали, как крысы ушли с корабля,
Что черпает носом и тонет в пучине холодной,
А вместо Надежды – жердина,
веревка,
петля…
Но в вялотекущем надрыве доносятся стуки –
Оркестр мусолит Шопена харонную нить:
То комья по крышке стучат. Что за чУдные звуки!
Я простыни мокрые рву…
и встаю…
…чтобы жить!
Давно ошалевши, от с неба струящихся вод,
Как тот мотылек, что пришпилен иголкою к раме,
Бесславно и тщетно встречаю промозглый восход.
И тень на плетень не наводит дневное светило,
И краскою дождь обесцветил листвяную медь.
Я снова мотаюсь по жизни меж «будет» и «было»,
Забыв, что когда-то настанет еще «умереть»…
Не в фаворе нынче. Себя поднимаю я на смех.
Как водки хвативши, бредет-спотыкается речь,
Ложатся катрены поленницей собранной наспех,
И даже солярой сырые дрова не разжечь!
Распутица мыслей смешалася с грязью природной.
И мысли пропали, как крысы ушли с корабля,
Что черпает носом и тонет в пучине холодной,
А вместо Надежды – жердина,
веревка,
петля…
Но в вялотекущем надрыве доносятся стуки –
Оркестр мусолит Шопена харонную нить:
То комья по крышке стучат. Что за чУдные звуки!
Я простыни мокрые рву…
и встаю…
…чтобы жить!