Одиссея-14. Новый перевод
ОДИССЕЯ
Песнь четырнадцатая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Время напрасно не тратя, по узкой тропинке нагорной
Лесом пошёл он в ту сторону, где, по рассказу Афины,
Жил свинопас благородный, который усерднее прочей
Царской прислуги глядел за добром своего господина.
Он во дворе перед домом сидел за обычной работой.
Дом же стоял на высоком, доступном в окрестности месте.
Был возведён из тяжёлых камней и терновой оградой
Сплошь окружён. Из дубовых, обтёсанных, плотно друг к другу
В землю вколоченных кольев ограда. В самой же ограде
Прочных двенадцать закутов для крупных свиней находилось.
Каждую ночь в те закуты свиней запирали, и в каждой –
По пятьдесят, а в соседних закутах самцы для расплода.
Правда, в последнее время на спад поголовье животных
Резко пошло. Женихи принуждали почтенного старца
Самых откормленных к ним во дворец поставлять ежедневно.
Триста всего шестьдесят оставалось, когда к свинопасу
Вздумал идти Одиссей. Перед домом сидел за столом он,
Острым ножом вырезая из кожи воловье й подошвы.
Были в отлучке помощники старца. На пажитях трое
Стадо пасли. А четвёртый был послан хозяином в город,
Чтобы доставить скотину к обеду гуляк ненасытных.
Старый пастух да собаки его во дворе оставались.
Зоркие псы вдруг заметили нищего в жалких отрепьях.
Бросились злобно они на прохожего. Видя опасность,
Тут же присел он к земле, но при этом из рук его посох
Выпал. И жалкую гибель в своём бы он встретил владенье,
Если бы старец седой, за собаками бросясь поспешно,
Выбежать, кинув работу свою, не успел из ограды.
Крикнув на бешеных псов по-хозяйски, он камни с дороги
Стал поднимать и бросать в них, пока не отстали собаки.
Быстро потом подошёл и печально сказал Одиссею:
«Был бы, старик, ты разорван, когда б опоздал я немного.
Тяжким бы горем легло мне на сердце такое несчастье.
Мне же и так уж довольно печалей бессмертные дали.
Здесь, о моём господине божественном сетуя, должен
Я для незваных гостей боровов Одиссеевых лучших
В город спроваживать, а в это время хозяин, наверно,
Сам без покрова и пищи скитается в землях далёких,
Если он только сиянием дня до сих пор веселится.
В дом мой последуй за мною, старик. Я тебя дружелюбно
Доброй едой угощу и вином. Отдохнув, ты расскажешь,
Кто ты, откуда и беды какие в скитаниях встретил».
Так он сказал и направился в дом с неожиданным гостем.
Там он на кучу его посадил многолиственных свежих
Веток, недавно нарубленных, прежде косматою шкурой
Серны покрыв их. Всё это служило добротной постелью.
Был по душе столь радушный прием Одиссею. Сказал он:
«Зевса молю я и вечных богов, чтоб тебе ниспослали
Всякое благо за то, что меня ты так ласково принял».
Страннику скромно ответил Евмей, свинопас богоравный:
«Если бы, друг, кто и хуже тебя посетил нас, мы долг свой
Гостя почтить сохранили бы свято – ведь Зевс к нам приводит
Всяких людей. И убогий наш дар Олимпийцу угоден.
Слишком же щедрыми быть нам, рабам, невозможно, всечасно
В страхе живущим, понеже теперь господа молодые
Властвуют нами. Так Зевс порешил, чтоб лишён был возврата
Царь, столь ко мне благосклонный. Меня б он устроил и дал мне
Поле, и дом, и невесту с богатым приданным, и, словом,
Всё, что служителям верным давать господин благодушный
Должен, когда справедливые боги успехом усердье
Их награждают, как, скажем, меня награждают сегодня.
Как бы со мною он милостив был, если б только достигнул
Этого дома. Но нет уж его… О, зачем не Еленин
Род истреблён! От неё сокрушились колена славнейших
Наших героев. И он за обиду Атрида с другими
В Трою неволей пошёл истребить Илион многоконный».
Так говорил он. И, поясом лёгким хитон опоясав,
К той отдалённой закуте пошёл, где совсем молодые
Были животные. Двух поросят отобрал повесомей,
Мясо из них приготовил, умело пронзил вертелами,
Быстро изжарил, ячменной мукою куски пересыпав,
И первый вертел подал Одиссею. К нему неизменный
Кубок поставил, наполнив медвяным вином золотистым.
Сел против гостя, к обеду его приглашая, и молвил:
«Странник! Угодно ли будет тебе поросятины нашей
Скромно отведать? Исконная пища у нас. А свинину
Жрут женихи, не страшась никакого за то наказанья.
Дел беззаконных, однако, блаженные боги не любят.
Правда одна, и благие поступки людей им угодны.
Даже разбойники, злые губители, разные земли
Грабить привыкшие, -- многой добычей, дозволенной свыше,
Судно своё нагрузив и на нем возвращаясь в отчизну,
Страх покаянья великий в душе сохраняют. Они же,
Словно пророческий голос услышав какого-то бога,
Веря, что гибель постигла царя, ни своё, как прилично,
К бедной вдове сватовство не ведут, ни к себе не желают
В дом возвратиться, а грабят и грабят казну Одиссея.
Ночью и днём обнаглевшие гости пируют – съедают
Горы свинины, говядины, сыра и фруктов отменных,
Реки вина выпивают, и всё им, прожорливым, мало.
Дом же его несказанно богат был. Никто из живущих
Ныне дородный мужей – на земле Ионийского Зама
Или в Итаке – такого дохода не знает. Как десять
Равно богатых князей, он один получал ежедневно.
Чтобы не быть пустословом, я всё перечислю подробно.
Стад криворогих быков до двенадцати было. Овечьих,
Козьих, свиных – до двенадцати было. Да козьих особых
Было одиннадцать. Их на горах стерегут козоводы.
Каждый из тех пастухов ежедневно с отборным подарком
В город идёт, свой черёд соблюдая, такая же доля
И у меня – каждый день порося отсылаю строптивым».
Так говорил он, а гость в это время прекрасное мясо
Ел и вином запивал превосходным, рассказу внимая
И размышляя о том, как расправится с наглым отребьем.
Душу свою насладив и вином, и божественной пищей,
Кубок он с краем наполнил и в руки хозяину подал,
И свинопас с удовольствием принял наполненный кубок.
А Одиссей этим временем с просьбой к нему обратился:
«Друг! Расскажи о купившем тебя господине, который
Был так несметно богат, так могуч и потом, говоришь ты,
В Трое погиб, мстя врагам за обиду Атреева сына.
Знать я желаю: не встретился ль где он случайно со мною?
Зевсу и прочим бессмертным известно, могу ли в свою вам
Очередь что про него рассказать – уж давно я скитаюсь».
Вот что Евмей, господин пастухов, отвечал Одиссею:
«Старец, теперь никакой уж из странников, много бродивших,
Радостной вестью о нём ни жены не обманет, ни сына.
Часто в надежде, что их, угостив, наградят, проходимцы
Лгут, небылицы и басни о нём измышляя. И кто бы,
Странствуя в разных местах, ни зашёл к нам в Итаку, уж верно
Явится к нашей царице с нелепою сказкой о муже.
Ласково всех принимает она и рассказы их жадно
Слушает, а на ресницах её собираются слёзы.
Верю, и ты нам, старик, небылицу расскажешь охотно,
Если хламиду тебе посулим подарить за старанье.
Нет, уж конечно, собаки ему или хищные птицы
Кожу с костей оборвали – и с телом душа разлучилась.
Или он рыбами съеден морскими, а может, на взморье,
Кости его, золотистым песком занесённые, тлеют.
Так он погиб, в сокрушенье великом оставив домашних,
А наипаче меня. Никогда, никогда не найти уж
Мне господина, столь доброго, где бы ни жил я, хотя бы
Снова по воле бессмертных к отцу был и к матери милой
В дом приведён, где родился, где годы провёл молодые.
Но не о том я крушусь, хоть желал бы хоть раз их увидеть,
Хоть глазочком на дом посмотреть в позабытой отчизне.
Нет! Об одном Одиссее сегодня я плачу. Ах, добрый
Гость мой! Его и далёкого здесь не могу называть я
Просто по имени (так он со мною был милостив). Братом
Милым его я, хотя и в разлуке мы с ним, называю».
Царь Одиссей хитроумный сказал, отвечая Евмею:
«Если, не веря вестям, утверждаешь ты, друг, что сюда уж
Он не придёт, и уж ежели так ты упорен рассудком,
Я не скажу ничего. Но клянусь – Одиссей возвратится
В дом ваш несчастный. Тогда ты пришельцу заплатишь
Тем, что назвал ненароком в беседе – хитоном с хламидой.
Раньше его возвращенья с тебя не возьму я подарка,
Хоть и нуждаюсь я в новой одежде – моя износилась.
Так же, как ты, ненавижу и я пуще мрака Аида
Тех, кто своей нищетой приневолен к обманам коварным.
Я же клянусь Олимпийцем, и славным твоим угощеньем,
И очагом Одиссеева дома клянусь я, что скоро
Слово, которое сказано мною, окажется вещим.
Прежде, чем солнце окончит свой путь, Одиссей возвратится.
Прежде, чем месяц взошедший на небо заменится новым,
Вступит он в дом свой. И мщенье тогда совершится над каждым,
Кто Пенелопу и сына его дерзновенно обидел».
Так Одиссею Евмей, свинопас богоравный, ответил:
«Нет, и за вести свои ты от нас не получишь награды,
Добрый мой гость, и сюда Одиссей не придёт – успокойся.
Пей и начнём говорить о другом. Мне и слышать об этом
Тяжко. И сердце всегда обливается кровью, когда мне
Кто-то хоть словом напомнит о добром моём господине.
Также и клятвы давать не трудись. Возвратится ли, нет ли
К нам господин мой, как все бы желали мы – я, Пенелопа,
Старец Лаэрт и подобный богам Телемах. Но о сыне
Больше теперь, чем о славном, родившем его Одиссее,
Я сокрушаюсь. Как ветвь молодая, взлелеян богами
Был он. Я верил – со временем мужеской силы достигнув,
Будет подобно отцу он прекрасен и духом и телом.
Видно, разгневанный демон какой или смертный коварно
Разум его помутил. Чтоб узнать об отце от собратьев
В Пилос уплыл он недавно. А здесь, по дороге в Итаку,
В хитрой засаде укрывшись, его женихи поджидают.
Горько гадаем теперь мы в неведенье, или же в руки
Он попадётся врагам, или все же, от козней спасённый,
Будет помилован Зевсом.
Теперь же, мой добрый знакомец,
Мне расскажи, что с тубою худого и доброго было
В дни твоих странствий нелёгких, чтоб знал о тебе я всю правду.
Кто ты? Какого ты племени? Где ты живёшь? Кто отец твой?
Кто твоя мать? На каком кораблей и какою дорогой
К нам ты приплыл? И кто были твои корабельщики? В край наш
Ты не пешком ведь пришёл – об одном достоверно я знаю».
Так он сказал, и ответил ему Одиссей хитроумный:
«Всё расскажу откровенно, чтоб знал обо мне ты, как знают
Люди о жизни своей. И когда бы с тобой запаслись мы
Пищей и славным вином, пусть на год или даже на дольше,
И если б с глазу на глаз мы с тобою остались, и то бы
Я, ежедневно рассказ продолжая, не смог бы поведать
Горькую участь мою, содержащую столько несчастий,
Сколько на долю мою посчитали придумать на Небе.
Слушай же. Стал я уроженцем светлоравнинного Крита.
Был мой отец непомерно богат. И, подобно богатству,
Было детей у него от жены, ну а я – от рабыни,
Купленной им. Но, по правде сказать, я отцом благородным,
Каспором славным, Гилаксовым сыном, был признан законным.
Богом отца почитали критяне. Но боги земные
Сходят в Аид точно так же, как смертные нищие люди.
Поровну всё разделив, мои братья по жребию взяли
Каждый богатства свои. Мне же дали в наследство участок
Маленький самый и дом небольшой для житья. За меня же
Вышла богатых родителей дочь. Заслужил предпочтенье
Я за великую доблесть. На многое годный, в военном
Деле я всех превзошёл, был сметлив и не робок. Но время
Сном беззаботным летит, и удачи мои миновались.
Я лишь солома теперь, и хоть ты по соломе узнаешь
Прежнего колоса силу, теперь я бездомный бродяга.
Боги Арей и Афина вселили в кипучее сердце
Мне только к битвам любовь. Не однажды я, самых
Сильных и смелых созвав, выводил их на полчища вражьи.
Мыслью о смерти моё никогда не тревожилось сердце.
Первым всегда выбегал я с копьём, чтоб противника в поле
Быстро настигнуть и смерти предать. Но, отважный в сраженье,
Я не любил ни труда полевого, ни ровной и тихой
Жизни домашней, где детям любимым даём воспитанье.
Бег кораблей островёсельных был мне гораздо приятней.
Бой, и крылатые стрелы, и медноблестящие копья,
Грозные, в трепет великий и в страх приводящие многих,
Были мне по сердцу – боги любовь к ним вложили мне в сердце.
Люди не сходны – те любят одно, а другие другое.
Прежде, чем в Трою пошло броненосное племя ахеян,
Девять я раз в корабле быстроходном с отважной дружиной
Против людей иноземных ходил – и была нам удача.
Лучшее брал я себе из добычи. По жребию тоже
Много на часть мне досталось. Своё увеличив богатство
Стал я могуч и любим меж народами Крита. Когда же
Грозно сверкающий Зевс учредил роковой для ахеян
Путь, сокрушивший колена столь многих мужей знаменитых,
С Идоменеем, царём многославным, в то время был избран
Я с кораблями идти к Илиону. И было отречься
Мне невозможно – мы властью народа окованы были.
Девять мы лет воевали под Троей, посланцы ахеян.
Но на десятый, когда, ниспровергнув Приамов великий
Город, к своим кораблям возвратились, то бог разлучил нас.
Мне, злополучному, бедствия многие Зевс приготовил.
Целый я месяц провёл в своём доме с детьми и женою,
В роскоши праздничной в милой семь веселясь. Напоследок
Сильно в Египет меня устремило желание. Выбрав
Смелых товарищей, я корабли снарядил. Было девять
Их в этот раз. Но, когда мои спутники вместе собрались,
Целых шесть дней до отплытия мы пировали. Я много
В жертву богам и команде свой в угощенье зарезал
Крупных быков и баранов. И вот мы в открытое море
Вышли от Крита. Борей нас попутный, пронзительнохладный,
Нёс по стремнине легко и свободно. Корабль ни единый
Не был в пути повреждён. Нас, здоровых, весёлых и бодрых,
По морю мчали они, повинуясь кормилу и ветру.
Дней через пять мы доплыли до тихой реки светлоструйной,
Бравшей начало в глубинах Египта. Отдал я команду
У берегов корабли закрепить и с высот недалёких
Земли вокруг осмотреть. Но какое-то дикое буйство
Вдруг овладело посланцами нашими. Бросились грабить
Жителей местных, поля плодородные, всех убивая,
Кто на пути попадался. Одних только женщин в неволю
Брали они, приводя их к причалу. Но вскоре тревога
Стен городских, как волна штормовая, достигла. К рассвету
Войско несметное город собрал и на нас до восхода
Гром колесниц и сияние меди доспехов обрушил.
В жалкое бегство мои обратились под этим напором.
Многих тогда сотоварищей медь умертвила, а многих
В город силком увели в злополучное вечное рабство.
Мне же внушил громовержец заранее, как поступить мне.
(Только уж лучше бы я оказался в числе истреблённых –
Более жуткую участь послало мне вечное Небо).
Сняв с головы драгоценно-украшенный кожаный шлем свой,
Щит отстегнув от плеча и копьё медноострое бросив,
Я подбежал к колеснице царя и с молитвой колена
Обнял его. Он меня не отверг. Но с собой в колесницу
Сесть приказал и в свой дом меня ввёл, словно верного друга.
Видно, воистину Зевса он чтил, громовержца, но с тем – гостелюбца.
Целых семь лет я провёл в стороне той и много богатства
Там я собрал – египтяне меня одарили обильно.
Но уж восьмой, завершающий год наступил. И в Египет
Прибыл один финикиец, хитрец и обманщик коварный,
От злодеяний которого много людей пострадало.
Он, увлекательной речью меня обольстив, – Финикию
С ним посетить убедил, где имел он большое поместье.
До окончания года гостил у него я. Когда же
Дни миновали и месяцы, и совершился по кругу
Полного года обход, олимпийские стражницы Оры
В благостный край финикийский весну привели молодую.
В Ливию плыть предложил мне знакомец, где выгодно можно
Будет товар наш продать. Но коварно замыслил другое –
Вместе с товаром продать меня в вечное рабство ливийцам.
С ним и отправился я, без желанья, добра не предвидя.
Плыли довольно удачно, с попутным прохладным Бореем.
Крит был за нами уже. Но не знали мы помыслов Зевса.
Скрылась из виду земля. Только синее небо да море.
Вдруг Громовержец тяжёлосвинцовую тёмную тучу
Прямо над нашим сгустил кораблём. И под ним потемнела
Бездна. И Зевс, проблистав, с высоты на корабль громовую
Бросил стрелу. Закружилось пронзённое судно, и дымом
Серным его охватило. Все разом товарищи были
Сброшены в воду. И все, словно птицы морские, погибли.
Только меня надоумил Владыка за мачту схватиться
И, обвязавшись канатом, погибели верной избегнуть.
Девять мучтельных дней по волнам меня буря носила.
А на десятый, когда уже ночь наступала, волною
Мощной на берег феспротов Нептун меня вынес. Случилось,
Берегом сын проезжал властелина Эпира. Заметив,
Как я был выброшен с мачтой на берег, царевич, подъехав,
Узы мои разрубил и довёз в колеснице до царских
Светлых покоев. Федон благородный, владыка Эпира,
После того, как любезные слуги отмыли скитальца
В бане горячей, натёрли елеем, в хитон и хламиду
Свежепошитые тут же одели, – Федон благородный
Пир для меня учредил. Много дней и ночей он продлился.
Там я впервые узнал о судьбе Одиссея. Сказал мне
Царь, что гостил у него он, в отчизну свою возвращаясь.
Мне и богатство, какое скопил Одисеей, показал он.
Золото, медь и железную утварь чудесной работы.
Даже и внукам в десятом колене достанется много.
Столько сокровищ царю Одиссей в сохраненье оставил.
Сам же пошёл он в Додону, затем чтобы Зевса оракул
Возле тенистого Диева дуба его надоумил,
Как, по отстутствии долгом – открыто ли, тайно ли – в землю
Тучной Итаки ему возвратиться удобнее будет?
Мне же в богатом застолье Федон благородный поведал,
Что и корабль быстрохдный готов и команда морская
В милую землю отцов проводить Одиссея. Меня же
Он наперёд отослал, потому что готов был к отплытью
В хлебный Дулихий корабль. И владыка Эпира торговцам
В царство Акаста доставить меня приказал безопасно.
Но злонамеренным сердцем другое задумали тайно
Хлеботорговцы – решили продать меня в вечное рабство.
Силой сорвали с меня и хитон, и хламиду, в лохмотья
Переодели меня. Их на мне ты сегодня и видишь.
Вечером прибыли мы к берегам многогорной Итаки.
Руки и ноги связав мне верёвкой, торговцы на берег
Вышли, чтоб ужин устроить. Меня ж надоумило Небо,
Голову рваной одеждой окутав, скользнуть по кормилу
В воду затона и в место надёжное выплыть, в котором
Было бы можно укрыться в цветущем кустарнике. Вскоре
Засуетились, узнав о пропаже, хозяева судна.
Множество раз надо мной проходили, но волей небесной
Был я надёжно укрыт от свирепых эпирских торговцев.
Поиски тщетно закончив, они из залива уплыли.
Так всеблагими спасён был твой гость, и они же, наверно,
Путь до тебя указали. Пока умереть не судьба мне».
Так Одиссею ответил Евмей, свинопас благородный:
«Бедный скиталец! Всё сердце моё возмутил ты рассказом
О приключеньях твоих, о печалях и странствиях дальних.
Только одно не пойму я: зачем о царе Одиссее
Ты помянул? И зачем так на старости лет бесплезно
Ложью приправил слова? По несчастью, я слишком уверен,
Что не увижу уже господина. Жестоко богами
Был он преследуем. Если бы в Трое погиб он в сраженье
Или скончался от ран на руках у друзей и любимых,
Холм гробовой бы над ним был насыпан ахейскти народом.
Сыну и внукам оставил бы вечную славу в Итаке.
Нынче же Гарпии взяли его, и безвестно пропал он.
Я же при стаде живу здесь печальным пустынником. В город
К ним не хожу я, как разве когда Пенелопой бываю
Вызван, чтоб ввести пришельца случайного слышать. Они же
Гостя, усевшись кругом, осыпают вопросами жадно.
Все -- кто так искренне плачут о нашем владыке погибшем
Или богатства несчастного нынче так грабят безмерно.
Я ж не терплю ни вестей, ни распросов о нём бесполезных
Посел того, как обманут бродягой этольским, который,
Казни страшась за убийство, повсюду скитался и в дом мой
Случаем был приведён. Я его с уважением принял.
-- Видел я в Крите, в царёвом дворце, Одиссея, -- сказал он, --
Там исправял он свои корабли, пострадавшие в бурю.
Летом ли, осенью (так говорил Одиссей мне) в Итаке
Он и товарищи будут с несметно-великим богатством. --
Ты же, старик, испытавший так много, наб посланный Дием,
Баснею мне угодить иль меня успокоить не думай.
Мной не за это уважен, не тем мне любезен ты будешь --
Я Олимпийца страшусь гостелюбца, и сам ты мне дорог».
Так он сказал, и ответил ему Одиссей хитроумный:
«Подлинно, слишком уж ты недоверчив, мой добрый хозяин,
Если и клятва моя не вселяет в тебя убежденья.
Можем, однако, мы сделать с тобой уговор, и пускай нам
Будут обоим поруками боги, владыки Олимпа:
Если домой возвратится, как я говорю, господин твой --
Дав мне хитон и хламиду, меня ты в Дулихий, который
Сердцем так жажду увидеть, отсюда отправишь. А если,
Мне вопреки, господин твой домой не воротится -- всех ты
Слуг соберешь и с утёса меня наивысшего сбросишь,
Чтобы никто из бродяг вам не мог уж рассказывать сказок».
Страннику, так отвечая, сказал свинопас богоравный:
«Друг мой, хулу повсеместную, имя бы гадкое нажил
Я меж людьми и теперь, и в грядущее время, когда бы
В дом свой принял бы тебя и, тебя угостив, как пристало,
Жизнь дорогую твою беззаконным убийством похитил.
Как бы я Зевсу тогда с бескорыстным смиреньем молился?
Время, однако, нам ужинать. Скоро воротятся люди
С пастбищ -- тогда и желанную вечерю здесь мы устроим».
Так говорили о многом они в разговоре согласном.
Стали свиней на ночлег пригонять, и животные с визгом
Дружно ломились в закуты. Евмей приказал подчинёным
Лучшую выбрать свинью, чтоб, зарезав её, дорогого
Гостя попотчевать, ну и самим насладиться едою.
«Много тяжёлых забот нам от наших гулён светлозубых.
Плод же от наших забот пожирают бесстыдно другие».
Так говоря, топором разрубал он большие поленья.
Те же свинью пятилетнюю, жирную, в избу загнали
И к очагу подвели. Свинопас благородный (он сердцем
Набожен был), первым делом о высших владыках подумал.
Шерсти щепотку состриг с головы пятилетней хавроньи,
Бросил в гудящий огонь и потом, всех богов призывая,
Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.
Вот он ударил свинью сбережённым при рубке поленом.
Замертво пала она, и её опалили, дорезав.
Тут же на части её рассекли. И от каждой по части
Взяли в усладу богам. И Евмей благородный в огонь их
Бросил, ячменной мукой пересыпав. Остатное мясо
Вздели на острые вертелы и на огне осторожно
Начали жарить. Поджарив же, с вертелов сняли и кучей
На деревянных подносах сложили. И поровну начал
Пищею всех оделять свинопас. Он приличие ведал.
На семь частей поделив запашистое мясо, назначил
Первую нимфам и Эрмию, Майину сыну -- вторую.
Прочие ж каждому, кто как сидел, соблюдая порядок.
Но хребтовиной, вкуснейшею частью свиньи пятилетней,
Гостя почтил. И, довольный вниманьем, скиталец почтенный,
Голос возвысив, сказал господину застолья: «Да будет
Столь же, Евмей, и к тебе многомилостив Зевс всемогущий,
Сколь ты ко мне старику, сироте, был приветлив и ласков».
Страннику так отвечал благородный пастух Одиссеев:
«Ешь на здоровье, таинственный гость мой, и нашим доволен
Будь угощеньем. Одно нам дарует, другого лишает
Зевсова сила. Но в этом от века её назначенье».
Это сказав, он наполненный сладким вином Одиссею
Кубок подал. Все уселись рядком за приборы. И мягким
Хлебом их всех наделил услужитель Месавлий, который
После отплытия в Трою хозяина был свинопасом
Куплен на деньги свои у тафийских купцов мореходных,
Для всевозможных услуг, без согласия царского дома.
После, когда насладились в застолье вином и едою,
Вынес Месавлий оставшийся хлеб. Остальные к постелям,
Каждый к своей, разбрелись. На дворе беспросветно-безлунна
Ночь наступила. Зефир бушевал дожденосный. Тогда-то
Начал рассказ Одиссей: «Я хочу перед вами похвастать
Делом одним -- мне прекрасное ваше вино развязало
Нынче язык. Ведь известно, что сила вина несказанна.
Даже умнейшего петь, и плясать, и смеяться заставить
Может она. А нередко и слово внушает такое,
Лучше б которое было сберечь про себя. Но я начал,
Стало быть, должен закончить. Зачем я не молод, как раньше,
И не имею той силы, как в Трое, когда мы в засаде
Были с отрядом -- Атрид Менелай с Одиссеем и ныне
Гость ваш случайный. В ту ночь мы, подкравшись к стенам Илиона,
Пряталась в диком кустарнике, выросшем в поле болотном.
Ветер холодный метель на нас снежную сыпал.
Наши щиты хрусталём от мороза подёрнулись тонким.
Тёплые мантии были у всех и хитоны. Одевшись
Ими, спокойно они под щитами спокойно дремали.
Я ж, безрассудный, товарищу мантию отдал; собравшись
В путь, не подумал, что ночью дрожать от мороза придётся.
Взял со щитом я лишь пояс один мой блестящий. Когда же
Ночи закончилась треть, Одиссею, лежащему рядом,
Тихо сказал я: «О друг Лаэртид хитроумный, послушай:
Мантию взять я забыл, и порывистый ветер холодный
Больше терпеть не могу; никакого нет средства согреться».
Так я сказал. И недолго он думал, что делать. Тихонько
На ухо мне прошептал: «Помолчи. Чтоб никто из ахеян,
Наших товарищей, спящих поблизости, нас не услышал».
Так прошептал он и, громче уже, обратился к отряду:
«Братья, -- сказал. -- Мне приснился божественный сон. Мы далёко,
Слишком далёко от наших зашли кораблей. Не пойдёт ли
Кто к Агамемнону, пастырю многих народов, Атриду,
С просьбой, чтоб в помощь людей нам прислал с кораблей на подмогу?»
Так он сказал. И поднялся, проснувшись, Фоас Этолийский.
Сбросив для лёгкости с плеч свою тёплую мантию, быстро
Он побежал к кораблям. Ну а я, его мантией тёплой
Тут же накрылся и мирно проспал до престольной Денницы.
О, для чего я не молод, не статен, как в прежние годы!
Верно, тогда бы и мантию кто-нибудь мне подарил бы
Из пастухов -- уважая в лице моём славного мужа.
Нынче же хилого нищего в рубище кто же уважит?»
Так отвечал Одиссею Евмей, свинопас благородный:
«Подлинно чудною повестью нас ты, мой гость, позабавил.
Нет ничего неприличного в ней, и она нам на пользу.
Знай, что тебе, испытавшему в жизни такие напасти,
В доме пастушьем моём никакого отказа не будет.
Завтра, однако, в своё ты оденешься рубиже снова.
Мантий у нас запасных здесь не водится. Мы не богаты
Платьем. У каждого только одно. Он его до износа
С плеч не снимает. Когда же возлюбленный сын Одиссеев
Явится в дом, он и мантию даст и хитон, чтоб одеться
Мог ты. И в сердцем желанную землю ты будешь отправлен».
Тут же он встал, у огня приготовил постель для пришельца,
Мягкой овчиной застлал и косматою шкурою козьей.
Лёг Одиссей на постель. И удобною мантией тёплой
Гостя хозяин накрыл. Сам её он в холодное время,
Время метелей и бурь, надевал на могучие плечи.
Сладко на ложе своём отдыхал Одиссей. И другие
Спали вблизи от огня. Лишь Евмей беспокойный оделся --
Мантией летней накрылся, окутал козлиною шкурой
Голову, меч через плечи повесил, копьё боевое
Взял и отправился к месту, где стало свиней ночевало
В гроте глубоком, дыханью седого Борея не властном.
Весело было в душе Одиссея -- уже засыпая,
Царственный думал скиталец, как верно слуга ему служит.
31.12.14 г., день
Конец четырнадцатой песни
Песнь четырнадцатая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Время напрасно не тратя, по узкой тропинке нагорной
Лесом пошёл он в ту сторону, где, по рассказу Афины,
Жил свинопас благородный, который усерднее прочей
Царской прислуги глядел за добром своего господина.
Он во дворе перед домом сидел за обычной работой.
Дом же стоял на высоком, доступном в окрестности месте.
Был возведён из тяжёлых камней и терновой оградой
Сплошь окружён. Из дубовых, обтёсанных, плотно друг к другу
В землю вколоченных кольев ограда. В самой же ограде
Прочных двенадцать закутов для крупных свиней находилось.
Каждую ночь в те закуты свиней запирали, и в каждой –
По пятьдесят, а в соседних закутах самцы для расплода.
Правда, в последнее время на спад поголовье животных
Резко пошло. Женихи принуждали почтенного старца
Самых откормленных к ним во дворец поставлять ежедневно.
Триста всего шестьдесят оставалось, когда к свинопасу
Вздумал идти Одиссей. Перед домом сидел за столом он,
Острым ножом вырезая из кожи воловье й подошвы.
Были в отлучке помощники старца. На пажитях трое
Стадо пасли. А четвёртый был послан хозяином в город,
Чтобы доставить скотину к обеду гуляк ненасытных.
Старый пастух да собаки его во дворе оставались.
Зоркие псы вдруг заметили нищего в жалких отрепьях.
Бросились злобно они на прохожего. Видя опасность,
Тут же присел он к земле, но при этом из рук его посох
Выпал. И жалкую гибель в своём бы он встретил владенье,
Если бы старец седой, за собаками бросясь поспешно,
Выбежать, кинув работу свою, не успел из ограды.
Крикнув на бешеных псов по-хозяйски, он камни с дороги
Стал поднимать и бросать в них, пока не отстали собаки.
Быстро потом подошёл и печально сказал Одиссею:
«Был бы, старик, ты разорван, когда б опоздал я немного.
Тяжким бы горем легло мне на сердце такое несчастье.
Мне же и так уж довольно печалей бессмертные дали.
Здесь, о моём господине божественном сетуя, должен
Я для незваных гостей боровов Одиссеевых лучших
В город спроваживать, а в это время хозяин, наверно,
Сам без покрова и пищи скитается в землях далёких,
Если он только сиянием дня до сих пор веселится.
В дом мой последуй за мною, старик. Я тебя дружелюбно
Доброй едой угощу и вином. Отдохнув, ты расскажешь,
Кто ты, откуда и беды какие в скитаниях встретил».
Так он сказал и направился в дом с неожиданным гостем.
Там он на кучу его посадил многолиственных свежих
Веток, недавно нарубленных, прежде косматою шкурой
Серны покрыв их. Всё это служило добротной постелью.
Был по душе столь радушный прием Одиссею. Сказал он:
«Зевса молю я и вечных богов, чтоб тебе ниспослали
Всякое благо за то, что меня ты так ласково принял».
Страннику скромно ответил Евмей, свинопас богоравный:
«Если бы, друг, кто и хуже тебя посетил нас, мы долг свой
Гостя почтить сохранили бы свято – ведь Зевс к нам приводит
Всяких людей. И убогий наш дар Олимпийцу угоден.
Слишком же щедрыми быть нам, рабам, невозможно, всечасно
В страхе живущим, понеже теперь господа молодые
Властвуют нами. Так Зевс порешил, чтоб лишён был возврата
Царь, столь ко мне благосклонный. Меня б он устроил и дал мне
Поле, и дом, и невесту с богатым приданным, и, словом,
Всё, что служителям верным давать господин благодушный
Должен, когда справедливые боги успехом усердье
Их награждают, как, скажем, меня награждают сегодня.
Как бы со мною он милостив был, если б только достигнул
Этого дома. Но нет уж его… О, зачем не Еленин
Род истреблён! От неё сокрушились колена славнейших
Наших героев. И он за обиду Атрида с другими
В Трою неволей пошёл истребить Илион многоконный».
Так говорил он. И, поясом лёгким хитон опоясав,
К той отдалённой закуте пошёл, где совсем молодые
Были животные. Двух поросят отобрал повесомей,
Мясо из них приготовил, умело пронзил вертелами,
Быстро изжарил, ячменной мукою куски пересыпав,
И первый вертел подал Одиссею. К нему неизменный
Кубок поставил, наполнив медвяным вином золотистым.
Сел против гостя, к обеду его приглашая, и молвил:
«Странник! Угодно ли будет тебе поросятины нашей
Скромно отведать? Исконная пища у нас. А свинину
Жрут женихи, не страшась никакого за то наказанья.
Дел беззаконных, однако, блаженные боги не любят.
Правда одна, и благие поступки людей им угодны.
Даже разбойники, злые губители, разные земли
Грабить привыкшие, -- многой добычей, дозволенной свыше,
Судно своё нагрузив и на нем возвращаясь в отчизну,
Страх покаянья великий в душе сохраняют. Они же,
Словно пророческий голос услышав какого-то бога,
Веря, что гибель постигла царя, ни своё, как прилично,
К бедной вдове сватовство не ведут, ни к себе не желают
В дом возвратиться, а грабят и грабят казну Одиссея.
Ночью и днём обнаглевшие гости пируют – съедают
Горы свинины, говядины, сыра и фруктов отменных,
Реки вина выпивают, и всё им, прожорливым, мало.
Дом же его несказанно богат был. Никто из живущих
Ныне дородный мужей – на земле Ионийского Зама
Или в Итаке – такого дохода не знает. Как десять
Равно богатых князей, он один получал ежедневно.
Чтобы не быть пустословом, я всё перечислю подробно.
Стад криворогих быков до двенадцати было. Овечьих,
Козьих, свиных – до двенадцати было. Да козьих особых
Было одиннадцать. Их на горах стерегут козоводы.
Каждый из тех пастухов ежедневно с отборным подарком
В город идёт, свой черёд соблюдая, такая же доля
И у меня – каждый день порося отсылаю строптивым».
Так говорил он, а гость в это время прекрасное мясо
Ел и вином запивал превосходным, рассказу внимая
И размышляя о том, как расправится с наглым отребьем.
Душу свою насладив и вином, и божественной пищей,
Кубок он с краем наполнил и в руки хозяину подал,
И свинопас с удовольствием принял наполненный кубок.
А Одиссей этим временем с просьбой к нему обратился:
«Друг! Расскажи о купившем тебя господине, который
Был так несметно богат, так могуч и потом, говоришь ты,
В Трое погиб, мстя врагам за обиду Атреева сына.
Знать я желаю: не встретился ль где он случайно со мною?
Зевсу и прочим бессмертным известно, могу ли в свою вам
Очередь что про него рассказать – уж давно я скитаюсь».
Вот что Евмей, господин пастухов, отвечал Одиссею:
«Старец, теперь никакой уж из странников, много бродивших,
Радостной вестью о нём ни жены не обманет, ни сына.
Часто в надежде, что их, угостив, наградят, проходимцы
Лгут, небылицы и басни о нём измышляя. И кто бы,
Странствуя в разных местах, ни зашёл к нам в Итаку, уж верно
Явится к нашей царице с нелепою сказкой о муже.
Ласково всех принимает она и рассказы их жадно
Слушает, а на ресницах её собираются слёзы.
Верю, и ты нам, старик, небылицу расскажешь охотно,
Если хламиду тебе посулим подарить за старанье.
Нет, уж конечно, собаки ему или хищные птицы
Кожу с костей оборвали – и с телом душа разлучилась.
Или он рыбами съеден морскими, а может, на взморье,
Кости его, золотистым песком занесённые, тлеют.
Так он погиб, в сокрушенье великом оставив домашних,
А наипаче меня. Никогда, никогда не найти уж
Мне господина, столь доброго, где бы ни жил я, хотя бы
Снова по воле бессмертных к отцу был и к матери милой
В дом приведён, где родился, где годы провёл молодые.
Но не о том я крушусь, хоть желал бы хоть раз их увидеть,
Хоть глазочком на дом посмотреть в позабытой отчизне.
Нет! Об одном Одиссее сегодня я плачу. Ах, добрый
Гость мой! Его и далёкого здесь не могу называть я
Просто по имени (так он со мною был милостив). Братом
Милым его я, хотя и в разлуке мы с ним, называю».
Царь Одиссей хитроумный сказал, отвечая Евмею:
«Если, не веря вестям, утверждаешь ты, друг, что сюда уж
Он не придёт, и уж ежели так ты упорен рассудком,
Я не скажу ничего. Но клянусь – Одиссей возвратится
В дом ваш несчастный. Тогда ты пришельцу заплатишь
Тем, что назвал ненароком в беседе – хитоном с хламидой.
Раньше его возвращенья с тебя не возьму я подарка,
Хоть и нуждаюсь я в новой одежде – моя износилась.
Так же, как ты, ненавижу и я пуще мрака Аида
Тех, кто своей нищетой приневолен к обманам коварным.
Я же клянусь Олимпийцем, и славным твоим угощеньем,
И очагом Одиссеева дома клянусь я, что скоро
Слово, которое сказано мною, окажется вещим.
Прежде, чем солнце окончит свой путь, Одиссей возвратится.
Прежде, чем месяц взошедший на небо заменится новым,
Вступит он в дом свой. И мщенье тогда совершится над каждым,
Кто Пенелопу и сына его дерзновенно обидел».
Так Одиссею Евмей, свинопас богоравный, ответил:
«Нет, и за вести свои ты от нас не получишь награды,
Добрый мой гость, и сюда Одиссей не придёт – успокойся.
Пей и начнём говорить о другом. Мне и слышать об этом
Тяжко. И сердце всегда обливается кровью, когда мне
Кто-то хоть словом напомнит о добром моём господине.
Также и клятвы давать не трудись. Возвратится ли, нет ли
К нам господин мой, как все бы желали мы – я, Пенелопа,
Старец Лаэрт и подобный богам Телемах. Но о сыне
Больше теперь, чем о славном, родившем его Одиссее,
Я сокрушаюсь. Как ветвь молодая, взлелеян богами
Был он. Я верил – со временем мужеской силы достигнув,
Будет подобно отцу он прекрасен и духом и телом.
Видно, разгневанный демон какой или смертный коварно
Разум его помутил. Чтоб узнать об отце от собратьев
В Пилос уплыл он недавно. А здесь, по дороге в Итаку,
В хитрой засаде укрывшись, его женихи поджидают.
Горько гадаем теперь мы в неведенье, или же в руки
Он попадётся врагам, или все же, от козней спасённый,
Будет помилован Зевсом.
Теперь же, мой добрый знакомец,
Мне расскажи, что с тубою худого и доброго было
В дни твоих странствий нелёгких, чтоб знал о тебе я всю правду.
Кто ты? Какого ты племени? Где ты живёшь? Кто отец твой?
Кто твоя мать? На каком кораблей и какою дорогой
К нам ты приплыл? И кто были твои корабельщики? В край наш
Ты не пешком ведь пришёл – об одном достоверно я знаю».
Так он сказал, и ответил ему Одиссей хитроумный:
«Всё расскажу откровенно, чтоб знал обо мне ты, как знают
Люди о жизни своей. И когда бы с тобой запаслись мы
Пищей и славным вином, пусть на год или даже на дольше,
И если б с глазу на глаз мы с тобою остались, и то бы
Я, ежедневно рассказ продолжая, не смог бы поведать
Горькую участь мою, содержащую столько несчастий,
Сколько на долю мою посчитали придумать на Небе.
Слушай же. Стал я уроженцем светлоравнинного Крита.
Был мой отец непомерно богат. И, подобно богатству,
Было детей у него от жены, ну а я – от рабыни,
Купленной им. Но, по правде сказать, я отцом благородным,
Каспором славным, Гилаксовым сыном, был признан законным.
Богом отца почитали критяне. Но боги земные
Сходят в Аид точно так же, как смертные нищие люди.
Поровну всё разделив, мои братья по жребию взяли
Каждый богатства свои. Мне же дали в наследство участок
Маленький самый и дом небольшой для житья. За меня же
Вышла богатых родителей дочь. Заслужил предпочтенье
Я за великую доблесть. На многое годный, в военном
Деле я всех превзошёл, был сметлив и не робок. Но время
Сном беззаботным летит, и удачи мои миновались.
Я лишь солома теперь, и хоть ты по соломе узнаешь
Прежнего колоса силу, теперь я бездомный бродяга.
Боги Арей и Афина вселили в кипучее сердце
Мне только к битвам любовь. Не однажды я, самых
Сильных и смелых созвав, выводил их на полчища вражьи.
Мыслью о смерти моё никогда не тревожилось сердце.
Первым всегда выбегал я с копьём, чтоб противника в поле
Быстро настигнуть и смерти предать. Но, отважный в сраженье,
Я не любил ни труда полевого, ни ровной и тихой
Жизни домашней, где детям любимым даём воспитанье.
Бег кораблей островёсельных был мне гораздо приятней.
Бой, и крылатые стрелы, и медноблестящие копья,
Грозные, в трепет великий и в страх приводящие многих,
Были мне по сердцу – боги любовь к ним вложили мне в сердце.
Люди не сходны – те любят одно, а другие другое.
Прежде, чем в Трою пошло броненосное племя ахеян,
Девять я раз в корабле быстроходном с отважной дружиной
Против людей иноземных ходил – и была нам удача.
Лучшее брал я себе из добычи. По жребию тоже
Много на часть мне досталось. Своё увеличив богатство
Стал я могуч и любим меж народами Крита. Когда же
Грозно сверкающий Зевс учредил роковой для ахеян
Путь, сокрушивший колена столь многих мужей знаменитых,
С Идоменеем, царём многославным, в то время был избран
Я с кораблями идти к Илиону. И было отречься
Мне невозможно – мы властью народа окованы были.
Девять мы лет воевали под Троей, посланцы ахеян.
Но на десятый, когда, ниспровергнув Приамов великий
Город, к своим кораблям возвратились, то бог разлучил нас.
Мне, злополучному, бедствия многие Зевс приготовил.
Целый я месяц провёл в своём доме с детьми и женою,
В роскоши праздничной в милой семь веселясь. Напоследок
Сильно в Египет меня устремило желание. Выбрав
Смелых товарищей, я корабли снарядил. Было девять
Их в этот раз. Но, когда мои спутники вместе собрались,
Целых шесть дней до отплытия мы пировали. Я много
В жертву богам и команде свой в угощенье зарезал
Крупных быков и баранов. И вот мы в открытое море
Вышли от Крита. Борей нас попутный, пронзительнохладный,
Нёс по стремнине легко и свободно. Корабль ни единый
Не был в пути повреждён. Нас, здоровых, весёлых и бодрых,
По морю мчали они, повинуясь кормилу и ветру.
Дней через пять мы доплыли до тихой реки светлоструйной,
Бравшей начало в глубинах Египта. Отдал я команду
У берегов корабли закрепить и с высот недалёких
Земли вокруг осмотреть. Но какое-то дикое буйство
Вдруг овладело посланцами нашими. Бросились грабить
Жителей местных, поля плодородные, всех убивая,
Кто на пути попадался. Одних только женщин в неволю
Брали они, приводя их к причалу. Но вскоре тревога
Стен городских, как волна штормовая, достигла. К рассвету
Войско несметное город собрал и на нас до восхода
Гром колесниц и сияние меди доспехов обрушил.
В жалкое бегство мои обратились под этим напором.
Многих тогда сотоварищей медь умертвила, а многих
В город силком увели в злополучное вечное рабство.
Мне же внушил громовержец заранее, как поступить мне.
(Только уж лучше бы я оказался в числе истреблённых –
Более жуткую участь послало мне вечное Небо).
Сняв с головы драгоценно-украшенный кожаный шлем свой,
Щит отстегнув от плеча и копьё медноострое бросив,
Я подбежал к колеснице царя и с молитвой колена
Обнял его. Он меня не отверг. Но с собой в колесницу
Сесть приказал и в свой дом меня ввёл, словно верного друга.
Видно, воистину Зевса он чтил, громовержца, но с тем – гостелюбца.
Целых семь лет я провёл в стороне той и много богатства
Там я собрал – египтяне меня одарили обильно.
Но уж восьмой, завершающий год наступил. И в Египет
Прибыл один финикиец, хитрец и обманщик коварный,
От злодеяний которого много людей пострадало.
Он, увлекательной речью меня обольстив, – Финикию
С ним посетить убедил, где имел он большое поместье.
До окончания года гостил у него я. Когда же
Дни миновали и месяцы, и совершился по кругу
Полного года обход, олимпийские стражницы Оры
В благостный край финикийский весну привели молодую.
В Ливию плыть предложил мне знакомец, где выгодно можно
Будет товар наш продать. Но коварно замыслил другое –
Вместе с товаром продать меня в вечное рабство ливийцам.
С ним и отправился я, без желанья, добра не предвидя.
Плыли довольно удачно, с попутным прохладным Бореем.
Крит был за нами уже. Но не знали мы помыслов Зевса.
Скрылась из виду земля. Только синее небо да море.
Вдруг Громовержец тяжёлосвинцовую тёмную тучу
Прямо над нашим сгустил кораблём. И под ним потемнела
Бездна. И Зевс, проблистав, с высоты на корабль громовую
Бросил стрелу. Закружилось пронзённое судно, и дымом
Серным его охватило. Все разом товарищи были
Сброшены в воду. И все, словно птицы морские, погибли.
Только меня надоумил Владыка за мачту схватиться
И, обвязавшись канатом, погибели верной избегнуть.
Девять мучтельных дней по волнам меня буря носила.
А на десятый, когда уже ночь наступала, волною
Мощной на берег феспротов Нептун меня вынес. Случилось,
Берегом сын проезжал властелина Эпира. Заметив,
Как я был выброшен с мачтой на берег, царевич, подъехав,
Узы мои разрубил и довёз в колеснице до царских
Светлых покоев. Федон благородный, владыка Эпира,
После того, как любезные слуги отмыли скитальца
В бане горячей, натёрли елеем, в хитон и хламиду
Свежепошитые тут же одели, – Федон благородный
Пир для меня учредил. Много дней и ночей он продлился.
Там я впервые узнал о судьбе Одиссея. Сказал мне
Царь, что гостил у него он, в отчизну свою возвращаясь.
Мне и богатство, какое скопил Одисеей, показал он.
Золото, медь и железную утварь чудесной работы.
Даже и внукам в десятом колене достанется много.
Столько сокровищ царю Одиссей в сохраненье оставил.
Сам же пошёл он в Додону, затем чтобы Зевса оракул
Возле тенистого Диева дуба его надоумил,
Как, по отстутствии долгом – открыто ли, тайно ли – в землю
Тучной Итаки ему возвратиться удобнее будет?
Мне же в богатом застолье Федон благородный поведал,
Что и корабль быстрохдный готов и команда морская
В милую землю отцов проводить Одиссея. Меня же
Он наперёд отослал, потому что готов был к отплытью
В хлебный Дулихий корабль. И владыка Эпира торговцам
В царство Акаста доставить меня приказал безопасно.
Но злонамеренным сердцем другое задумали тайно
Хлеботорговцы – решили продать меня в вечное рабство.
Силой сорвали с меня и хитон, и хламиду, в лохмотья
Переодели меня. Их на мне ты сегодня и видишь.
Вечером прибыли мы к берегам многогорной Итаки.
Руки и ноги связав мне верёвкой, торговцы на берег
Вышли, чтоб ужин устроить. Меня ж надоумило Небо,
Голову рваной одеждой окутав, скользнуть по кормилу
В воду затона и в место надёжное выплыть, в котором
Было бы можно укрыться в цветущем кустарнике. Вскоре
Засуетились, узнав о пропаже, хозяева судна.
Множество раз надо мной проходили, но волей небесной
Был я надёжно укрыт от свирепых эпирских торговцев.
Поиски тщетно закончив, они из залива уплыли.
Так всеблагими спасён был твой гость, и они же, наверно,
Путь до тебя указали. Пока умереть не судьба мне».
Так Одиссею ответил Евмей, свинопас благородный:
«Бедный скиталец! Всё сердце моё возмутил ты рассказом
О приключеньях твоих, о печалях и странствиях дальних.
Только одно не пойму я: зачем о царе Одиссее
Ты помянул? И зачем так на старости лет бесплезно
Ложью приправил слова? По несчастью, я слишком уверен,
Что не увижу уже господина. Жестоко богами
Был он преследуем. Если бы в Трое погиб он в сраженье
Или скончался от ран на руках у друзей и любимых,
Холм гробовой бы над ним был насыпан ахейскти народом.
Сыну и внукам оставил бы вечную славу в Итаке.
Нынче же Гарпии взяли его, и безвестно пропал он.
Я же при стаде живу здесь печальным пустынником. В город
К ним не хожу я, как разве когда Пенелопой бываю
Вызван, чтоб ввести пришельца случайного слышать. Они же
Гостя, усевшись кругом, осыпают вопросами жадно.
Все -- кто так искренне плачут о нашем владыке погибшем
Или богатства несчастного нынче так грабят безмерно.
Я ж не терплю ни вестей, ни распросов о нём бесполезных
Посел того, как обманут бродягой этольским, который,
Казни страшась за убийство, повсюду скитался и в дом мой
Случаем был приведён. Я его с уважением принял.
-- Видел я в Крите, в царёвом дворце, Одиссея, -- сказал он, --
Там исправял он свои корабли, пострадавшие в бурю.
Летом ли, осенью (так говорил Одиссей мне) в Итаке
Он и товарищи будут с несметно-великим богатством. --
Ты же, старик, испытавший так много, наб посланный Дием,
Баснею мне угодить иль меня успокоить не думай.
Мной не за это уважен, не тем мне любезен ты будешь --
Я Олимпийца страшусь гостелюбца, и сам ты мне дорог».
Так он сказал, и ответил ему Одиссей хитроумный:
«Подлинно, слишком уж ты недоверчив, мой добрый хозяин,
Если и клятва моя не вселяет в тебя убежденья.
Можем, однако, мы сделать с тобой уговор, и пускай нам
Будут обоим поруками боги, владыки Олимпа:
Если домой возвратится, как я говорю, господин твой --
Дав мне хитон и хламиду, меня ты в Дулихий, который
Сердцем так жажду увидеть, отсюда отправишь. А если,
Мне вопреки, господин твой домой не воротится -- всех ты
Слуг соберешь и с утёса меня наивысшего сбросишь,
Чтобы никто из бродяг вам не мог уж рассказывать сказок».
Страннику, так отвечая, сказал свинопас богоравный:
«Друг мой, хулу повсеместную, имя бы гадкое нажил
Я меж людьми и теперь, и в грядущее время, когда бы
В дом свой принял бы тебя и, тебя угостив, как пристало,
Жизнь дорогую твою беззаконным убийством похитил.
Как бы я Зевсу тогда с бескорыстным смиреньем молился?
Время, однако, нам ужинать. Скоро воротятся люди
С пастбищ -- тогда и желанную вечерю здесь мы устроим».
Так говорили о многом они в разговоре согласном.
Стали свиней на ночлег пригонять, и животные с визгом
Дружно ломились в закуты. Евмей приказал подчинёным
Лучшую выбрать свинью, чтоб, зарезав её, дорогого
Гостя попотчевать, ну и самим насладиться едою.
«Много тяжёлых забот нам от наших гулён светлозубых.
Плод же от наших забот пожирают бесстыдно другие».
Так говоря, топором разрубал он большие поленья.
Те же свинью пятилетнюю, жирную, в избу загнали
И к очагу подвели. Свинопас благородный (он сердцем
Набожен был), первым делом о высших владыках подумал.
Шерсти щепотку состриг с головы пятилетней хавроньи,
Бросил в гудящий огонь и потом, всех богов призывая,
Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.
Вот он ударил свинью сбережённым при рубке поленом.
Замертво пала она, и её опалили, дорезав.
Тут же на части её рассекли. И от каждой по части
Взяли в усладу богам. И Евмей благородный в огонь их
Бросил, ячменной мукой пересыпав. Остатное мясо
Вздели на острые вертелы и на огне осторожно
Начали жарить. Поджарив же, с вертелов сняли и кучей
На деревянных подносах сложили. И поровну начал
Пищею всех оделять свинопас. Он приличие ведал.
На семь частей поделив запашистое мясо, назначил
Первую нимфам и Эрмию, Майину сыну -- вторую.
Прочие ж каждому, кто как сидел, соблюдая порядок.
Но хребтовиной, вкуснейшею частью свиньи пятилетней,
Гостя почтил. И, довольный вниманьем, скиталец почтенный,
Голос возвысив, сказал господину застолья: «Да будет
Столь же, Евмей, и к тебе многомилостив Зевс всемогущий,
Сколь ты ко мне старику, сироте, был приветлив и ласков».
Страннику так отвечал благородный пастух Одиссеев:
«Ешь на здоровье, таинственный гость мой, и нашим доволен
Будь угощеньем. Одно нам дарует, другого лишает
Зевсова сила. Но в этом от века её назначенье».
Это сказав, он наполненный сладким вином Одиссею
Кубок подал. Все уселись рядком за приборы. И мягким
Хлебом их всех наделил услужитель Месавлий, который
После отплытия в Трою хозяина был свинопасом
Куплен на деньги свои у тафийских купцов мореходных,
Для всевозможных услуг, без согласия царского дома.
После, когда насладились в застолье вином и едою,
Вынес Месавлий оставшийся хлеб. Остальные к постелям,
Каждый к своей, разбрелись. На дворе беспросветно-безлунна
Ночь наступила. Зефир бушевал дожденосный. Тогда-то
Начал рассказ Одиссей: «Я хочу перед вами похвастать
Делом одним -- мне прекрасное ваше вино развязало
Нынче язык. Ведь известно, что сила вина несказанна.
Даже умнейшего петь, и плясать, и смеяться заставить
Может она. А нередко и слово внушает такое,
Лучше б которое было сберечь про себя. Но я начал,
Стало быть, должен закончить. Зачем я не молод, как раньше,
И не имею той силы, как в Трое, когда мы в засаде
Были с отрядом -- Атрид Менелай с Одиссеем и ныне
Гость ваш случайный. В ту ночь мы, подкравшись к стенам Илиона,
Пряталась в диком кустарнике, выросшем в поле болотном.
Ветер холодный метель на нас снежную сыпал.
Наши щиты хрусталём от мороза подёрнулись тонким.
Тёплые мантии были у всех и хитоны. Одевшись
Ими, спокойно они под щитами спокойно дремали.
Я ж, безрассудный, товарищу мантию отдал; собравшись
В путь, не подумал, что ночью дрожать от мороза придётся.
Взял со щитом я лишь пояс один мой блестящий. Когда же
Ночи закончилась треть, Одиссею, лежащему рядом,
Тихо сказал я: «О друг Лаэртид хитроумный, послушай:
Мантию взять я забыл, и порывистый ветер холодный
Больше терпеть не могу; никакого нет средства согреться».
Так я сказал. И недолго он думал, что делать. Тихонько
На ухо мне прошептал: «Помолчи. Чтоб никто из ахеян,
Наших товарищей, спящих поблизости, нас не услышал».
Так прошептал он и, громче уже, обратился к отряду:
«Братья, -- сказал. -- Мне приснился божественный сон. Мы далёко,
Слишком далёко от наших зашли кораблей. Не пойдёт ли
Кто к Агамемнону, пастырю многих народов, Атриду,
С просьбой, чтоб в помощь людей нам прислал с кораблей на подмогу?»
Так он сказал. И поднялся, проснувшись, Фоас Этолийский.
Сбросив для лёгкости с плеч свою тёплую мантию, быстро
Он побежал к кораблям. Ну а я, его мантией тёплой
Тут же накрылся и мирно проспал до престольной Денницы.
О, для чего я не молод, не статен, как в прежние годы!
Верно, тогда бы и мантию кто-нибудь мне подарил бы
Из пастухов -- уважая в лице моём славного мужа.
Нынче же хилого нищего в рубище кто же уважит?»
Так отвечал Одиссею Евмей, свинопас благородный:
«Подлинно чудною повестью нас ты, мой гость, позабавил.
Нет ничего неприличного в ней, и она нам на пользу.
Знай, что тебе, испытавшему в жизни такие напасти,
В доме пастушьем моём никакого отказа не будет.
Завтра, однако, в своё ты оденешься рубиже снова.
Мантий у нас запасных здесь не водится. Мы не богаты
Платьем. У каждого только одно. Он его до износа
С плеч не снимает. Когда же возлюбленный сын Одиссеев
Явится в дом, он и мантию даст и хитон, чтоб одеться
Мог ты. И в сердцем желанную землю ты будешь отправлен».
Тут же он встал, у огня приготовил постель для пришельца,
Мягкой овчиной застлал и косматою шкурою козьей.
Лёг Одиссей на постель. И удобною мантией тёплой
Гостя хозяин накрыл. Сам её он в холодное время,
Время метелей и бурь, надевал на могучие плечи.
Сладко на ложе своём отдыхал Одиссей. И другие
Спали вблизи от огня. Лишь Евмей беспокойный оделся --
Мантией летней накрылся, окутал козлиною шкурой
Голову, меч через плечи повесил, копьё боевое
Взял и отправился к месту, где стало свиней ночевало
В гроте глубоком, дыханью седого Борея не властном.
Весело было в душе Одиссея -- уже засыпая,
Царственный думал скиталец, как верно слуга ему служит.
31.12.14 г., день
Конец четырнадцатой песни
