Тень отражения. Эпилог
Вот — я
Вот — моё отражение.
Мы хотим поменяться местами.
Нам мешает земли движение,
Пожары, вулканы, цунами.
Нас нет
Ни в одном зазеркалье.
Мы давно убежали оттуда,
Я у края, обрыв вертикальный,
Отражение моё от испуга
Прижимается к скалам голым,
От меня уползает дальше.
Почему: год становится новым —
Отражение делает старше.
Я вру
Своему отражению:
«Подойди, мы с тобой полетаем».
Подходит. Без сожаления
С обрыва его толкаю.
Сумерки, зацепившись за ветки, висели бесформенными клочками. Охрипшие за день трамваи брели уныло, монотонно отсчитывая секунды. Равнодушно дребезжали стёкла в деревянных рамах старых опустевших домов, будто прощаясь и с трамваями, и с деревьями, и друг с другом. Ломкая, тонкая луна пыталась заглянуть в подслеповатые их глаза сквозь мутную смесь пыли, света фонарей, клубов белёсого дыма. Ночь опускалась медленно, лениво, неотступно.
Когда за окном совсем стемнело и затихли последние всхлипы города, она нехотя поднялась, прошла на кухню, взяла большую парафиновую свечу, спички. На минуту замерла у открытого окна. Закрыла глаза, закинула голову... Осторожно и медленно вдохнула горький воздух. Потом зажгла свечу. Поставила на подоконник, когда-то белый и ровный, а нынче весь в трещинах, облезлый и густо усыпанный засохшими мухами, мотыльками и бог весть ещё какими насекомыми. Остатки прозрачных штор о чём-то грустно перешёптывались с ветром тихим, медлительным, состарившимся.
скороговоркой выплюнул июль
последний, тридцать первый, зуб молочный,
озябшим боком прижимались ночи,
от колких уворачиваясь пуль,
к друг другу, вытесняя напрочь день,
еще недавно солнечный и ясный,
ворочалась в младенческой коляске
в туманах нерождённая осень,
играла погремушками листков,
облизывала августа пустышки,
скупали, не жалея медяков,
в базарный день тетрадки, ручки, книжки...
рябина торопилась покраснеть,
а солнце позже встанет - раньше ляжет...
то там, то тут какая-нибудь ветвь
хной зелень постаревшую бодяжит,
изранен воздух махами крыла,
в закатах стали узнаваться льдинки,
с тоски намедни муха умерла,
и под руку забытые пластинки
ушедшей кошкой возвратились вдруг,
но патефон свою иглу посеял...
всё холодней и горше капель стук
в мои неприспособленные сени,
в них ни двери, ни пола нет, ни стен,
исшоркан коврик и порог затоптан,
а тот, кто жил здесь, съехал насовсем,
забрав с собой лишь отражение в окнах...
