Семнадцать

кто-то писал, что мы влюбляемся в голос...

да чёрт его знает, во что мы влюбляемся в семнадцать лет?

 

впервые он позвонил в марте.

 

искал текстовика для сколоченной из местных ребят метал-группы...

странная штука судьба: мы проболтали весь вечер.

зацепил, как порвавшаяся гитарная струна цепляет рукав свитера:

почти мимолетно, но оставляя некрасивые затяжки.

 

в нём не было ничего. а в то же время было всё.

 

и я писала о призрачных гонщиках,

колокольной руси, неприкаянности ночных городов,

любви, о которой не знала до его вечернего звонка.

 

впервые он приехал в июле –

с концертом в наш потрёпанный жизнью дк:

событие для местных малолетних и не очень алкашей,

точка невозврата для меня.

 

он был обычным, а в то же время особенным

для глупого неопытного сердца.

 

впервые он признался в сентябре:

под лестницей подъезда в доме,

где мы с подругой снимали комнату.

и затхлый подъезд, и предстоящая контрольная по вышке в вузе,

и его вполне вероятная ложь утонули в рифах "омелы",

что долбила в одних наушниках на двоих.

 

впервые я подумала, что нам надо расстаться, в декабре:

тогда он признался, что больше года встречался и с бывшей,

хотя мы жили вместе.

ложь – тоже порванная гитарная струна.

бьёт по лицу резко, неожиданно царапает,

больно до слёз.

 

всё закончилось в марте:

два года счастья, обид, обмана и надежд на общую дорогу.

ни одна наша песня так и не прозвучала...

 

мне девятнанадцать, и кажется, что всё впереди.

мне двадцать два, и я пытаюсь полюбить другого.

мне двадцать семь, и я почти не вспоминаю о нём.

мне тридцать.

и, наверное, я никогда ни с кем не почувствую того же,

что чувствовала в семнадцать,

когда его голос в трубке звучал родным:

"привет, любимая!"