Одиссея-10. Новый перевод
ОДИССЕЯ
Песнь десятая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
ОДИССЕЯ
Песнь десятая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Вскоре на остров Эолию прибыли мы. Обитает
Там сын ГиппОта, Эол благородный, богами любимый.
Остров плавучий его неприступною медной стеною
Был обнесён. Берега подымались отвесным утёсом.
Шесть дочерей светлоликих жена родила властелину
Буйных ветров и еще шесть красавцев сынов многосильных.
Срок наступил, дочерей за сынов он в супружество отдал.
Днём с благородным отцом и заботливой матерью дружно
Пары супругов пируют в застолье, уставленном щедро
Праздничной пищей и сладким вином; наслаждаясь прекрасным
Пением флейт благозвучных. А вечер настанет, супруги
Мирно в покои расходятся, где дорогие постели
В тихой приятной прохладе уже поджидают счастливцев.
В город войдя, не без робости в дом мы богатый вступили
Неба любимца Эола. Но робость пришла понапрасну.
Месяц Эол угощал нас радушно и с жадностью слушал
Наши рассказы о Трое, о битвах аргивян, о их возвращенье.
Всё любопытный заставил меня рассказать по порядку.
Но напоследок, когда обратился я, в путь собираясь,
С просьбой к нему отпустить нас, Эол, согласясь благосклонно,
Дал мне в подарок из кожи быка, закалённой ветрами,
Мех с заключёнными в них роковыми ветрами. Являясь
Их господином, по воле могучего Зевса, умел он
Их возбуждать и обуздывать мог их, согласно с желаньем.
Мех на просторном моём корабле он серебряной ниткой
Туго стянул, чтоб ни малого быть не могло дуновенья
Резвых ветров. Лишь Зефиру велел он дыханьем попутным
Флот наш в пути провожать. Но и нынче домой возвратиться
Дий не судил нам. Своей безрассудностью всё мы сгубили.
Мы девять суток и денно и нощно свой путь совершали.
И на десятые берег отчизны увидел смотрящий.
Был он совсем уже близко – огни мы на нём различали.
В это мгновенье в глубокий я сон погрузился, поскольку
Правил кормилом всё время один, никому не хотел я
Вверить его, чтоб успешней отчизны любезной достигнуть.
Спутники этой порой завели разговор, полагая,
Что я с собой вёз не малую долю богатства, Эолом
Данную мне на прощанье. Они меж собой говорили:
«Боги! Как всюду его одного уважают и любят
Люди, какую бы землю и чьё бы жилище ни вздумал
Он посетить. Уж и в Трое он много сокровищ присвоил.
Мы с ним одно претерпели, а в дом свой с пустыми руками
Нам возвращаться приходится. Вот и Эол благородный
Только ему преподнёс в этом мехе какой-то подарок.
Ну-ка развяжем его. Не удастся ли здесь поживиться?»
Так говорили они, в ложных взятках меня обвиняя.
Мех был развязан. И гневные ветры исторглись на волю.
Бурю воздвигнув, они с кораблями их, громко рыдавших,
От берегов долгожданных угнали в открытое море.
Я пробудился и долго в сомненьях метался, не зная,
Что мне избрать, самому ли себя уничтожить, в пучину
Кинувшись, или, судьбе покорясь, меж несчастных остаться.
Я покорился судьбе. И на дне корабля, завернувшись
В мантию, долго лежал. К Эолийскому острову снова
Бурею наши суда принесло.
Двух товарищей взял я,
И поспешили мы к дому Эола, и снова застали
Вместе царя, и жену, и детей за семейным обедом.
В двери палаты войдя, на пороге мы сели смиренно.
И изумилась семья, все воскликнули чуть ли не в голос:
«Ты? Одиссей? Уж не гневный ли демон к тебе прикоснулся?
Разве не всё мы свершили, чтоб в земли отцов ваших славных
Прибыли вы беспрепятственно, без отклонений от цели?»
Так говорили они. С сокрушеньем души я ответил:
«Сон роковой и безумие спутников мне породили
Бедствие злое. Спасите, друзья. Вам лишь это возможно».
Так я сказал, умоляющим словом смягчить их надеясь.
Все замолчали. Но их повелитель ответствовал с гневом:
«Прочь недостойный! Немедля мой остров покинь! Неприлично
Нам под защиту свою принимать человека, который
Так очевидно бессмертным, блаженным богам ненавистен.
Прочь! Ненавистный всесильным богам и для нас ненавистен».
Так он сказал. И меня, зарыдавшего, из дому выслал.
Снова поплыли мы все в сокрушении сердца великом.
Люди мои, утомившись от гребли, утратили бодрость,
Помощи всякой лишённые собственным жалким безумством.
Денно и нощно шесть суток носясь по волнам, на седьмые
Прибыли в город мы с вечно распахнутым настежь широким
Зевом ворот. Потому лестригоны всегда Телепилой
Звали его. Возвращаясь с окрестных полей, вызывали
Голосом смену свою. В ворота загоняли баранов,
А криворогих быков выгоняли до солнца в ночное.
В славную пристань вошли мы. Её образуют утёсы,
Круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись возле
Устья великими, друг против друга из тёмного моря
Вставшими глыбами, вход закрывая в спокойную гавань.
Люди мои завели корабли под защиту утёсов,
В ряд их поставив у самого берега – там не бывает
Волн ни больших и ни малых, спокойна лагуна морская.
Я же свой чёрный корабль от других в отдаленье поставил,
Около устья, канатом его прикрепив под утёсом.
После взошёл на утёс, озирая окрестные земли.
Не было видно нигде ни быков, ни работников в поле,
Изредка только за чащами дым от костров подымался.
Трёх расторопных товарищей выбрал я, чтобы разведать,
К людям каким нас, вкушающим хлеб на земле плодородной,
Нынче судьба занесла. Многоезжая вскоре дорога
Мирно представилась им, по которой себе лестригоны
Возят дрова из лесов, покрывающих ближние горы.
Вскорости из Телепилы с кувшином за чистой водою
Девушка вышла. Сравнявшись с шумливым ключом Артакийским,
В воду кувшин погрузила. Посланцы мои подошли к ней.
«Дева, – сказали они, – объясни нам, кто этой землёю
Правит? Кто властвует здешним народом?» Ответила дева:
«Царь Антифат. Мой отец. Я сведу вас к нему». Дева быстро
Шла впереди. Выше спутников наших намного. У дома
Встретила их, надо думать, царица. Громадного роста.
Голосом громоподобным слуге приказала: немедля
Вызвать с собранья царя Антифата. Громада явилась.
Тут же схватила нежданного гостя и с жадностью съела.
Еле другие собрата судьбу избежали. К стоянке
В страхе большом принеслись, ничего объяснить не умея.
Яростный крик Антифата собрал городских великанов.
Землетрясенью подобно, они долетели до кручи,
С края которой видна была наша стоянка. С утёсов
Глыбы громадные тучею в строй кораблей полетели.
Страшные крики, снастей разрываемых треск, непомерный
Грохот разбитый судов. Всех собратьев моих людоеды,
Словно неведомых рыб, нанизали на острые колья
И унесли на съеденье в проклятый свой город. Один лишь
Целым остался мой дальний корабль, у откоса стоявший.
Острый свой меч обнажив, разрубил я сплетенья каната,
Подал рукою сигнал подналечь всею силой на вёсла,
Чтобы избегнуть беды. И гребцы, устрашённые, дружно
В вёсла ударили. Мимо стремнистых утёсов промчаться
Нам удалось и в открытое море удачливо выйти.
Все же другие ужасно погибли. Мы дальше поплыли,
В сердце своём сокрушаясь о мёртвых, но радуясь всё же,
Что по великому чуду мы сами остались живыми.
Остров Аи перед нами возник на просторах эгейских.
Как мы узнали потом, это царство Цирцеи. Известен
Также и брат ее мудролукавый Ээт, обладатель
В славной Колхиде руна золотого. Ээт и Цирцея
Были детьми лучезарного Солнца и Персы прекрасной,
От Океана рождённой.
Плывя вдоль скалистых обрывов,
Вскоре мы бухту нашли и, на берег спасительный выйдя,
Там оставались два дня и две ночи, с печалью тяжёлой
В наших сердцах и в бессилии полном. Но вот лучезарный
Третий нам день принесла ясноликокудрявая Эос.
Взял я копьё и двуострый свой меч и, взобравшись на берег,
С горной вершины его осмотрел хорошенько окрестность.
Возле жилища Цирцеи, за лесом, разросшимся буйно,
Дым я багровый увидел. И долго мятущимся сердцем
Выбрать не мог, то ли сразу иди мне к жилищу Цирцеи,
То ли спуститься к друзьям и кого-то из них на разведку
Лесом безлюдным отправить. Когда я к стоянке спускался,
Сжалился благостный бог надо мной – я заметил оленя.
К струям холодным ключа поспешал он под зноем полдневным.
Меткое бросив копьё, поразил я бегущего зверя.
В спину вонзившись, его наконечник из правого бока
Вышел, и зверь застонал, и упал, и душа отлетела.
В тушу упёршись ногой, я копьё из рогатого вынул,
Рядом его положил и немедля болотных тростинок
Гибких и прочных нарвал, чтоб верёвкою свить их надёжной.
После оленю связал тростяною верёвкою ноги.
Голову между ногами просунул, поднялся, на плечи
Тяжкую ношу пристроил и вниз, на копьё опираясь,
Начал спускаться. У берега, возле кострища оставив
Божий подарок, друзьям, приунывшим на судне, я крикнул:
«Эй, ободритесь, товарищи! В тёмную область Аида
Прежде, пока не наступит наш день роковой, не сойдём мы.
Станем же нынче себя веселить самой лучшею пищей.
Думаю, хватит её нам на несколько дней. Просыпайтесь!»
Голос мой всех мореходов моих разбудил. Освежившись
Зябкой водой ключевой, побросав своё верхнее платье,
Тут же взялись за работу, чтоб сытный обед приготовить,
И аромат от оленьего мяса заполнил лагуну.
Весь этот день до потёмок, мы, сладким вином утешаясь,
Ели прекрасное мясо, а после заснули, как дети,
Под несмолкающим говором волн, ударяющих в берег.
Вышла из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Спутников я пригласил и сказал: «Земляки дорогие!
В этой лагуне мы, как в мышеловке. Не видим, где Эос
В быстрой своей колеснице спускается в бездну морскую,
Где поднимается, тройку своих лошадей погоняя.
В полдень вчерашний с крутой высоты я увидел, что остров
Гиблой пустыней воды окружён, даже чаек не видно.
Только за лесом соседним, у каменной башни какой-то,
Дым поднимался в пустынное небо», – печально сказал я.
И сокрушились сердца моих спутников бедных. На память,
Видно, пришли им и злой лестригон Антифат, и надменный
В силе своей неуёмной циклоп Полифем. Появились
Слёзы у них на глазах. Но напрасно, – в них не было пользы.
Тут разделить я решился товарищей на две дружины.
Сам я возглавил одну, Еврилоха назначил другою
Быть предводителем. Бросили жребий – кому оставаться
Дом наш морской охранять, а кому отправляться в разведку.
Доля разведчиков выпала на Еврилохово войско.
Правда, и войско собой представляло лишь пару десятков
Меднообутых бойцов, половину того, что осталось
От величавой армады героев, разрушивших Трою.
Вскоре они за горами увидели замок Цирцеи,
Множество тёсаных глыб, взгромождённых строителем дивным
Так, что подобие башни громадной причудливо вышло.
Горные львы вперемежку с волками лесными толпились
Около дома – волшебным питьём приручила Цирцея
Диких зверей. Не напали они на пришельцев, а мирно
К ним подбежали, кольцом окружили, махали хвостами.
Так к своему господину, хвостами виляя, собаки
Ластятся, зная, что он принесёт им остатки обеда.
Наши «хозяева», крошки с собой не имея и в ужас
Дикий пришедшие, к дому прекраснокудрявой поспешно
Ринулись. В доме же голосом звонко-приятным богиня
Пела, склоняясь к широкой, прекрасной, божественно тонкой
Ткани, какая из рук лишь богини бессмертной выходит.
К спутникам тут Политос обратился, мой верный приятель,
Впрочем, хороший приятель разведчикам всем. Он сказал им:
«Слышите голос приятный, товарищи? Кто-то за тканью
Дивно поёт, наполняя гармонией сладкой окрестность?
Кто же? Богиня иль сметная? Голос скорей подадим ей».
Так он сказал, и они закричали, чтоб вызвать певицу.
Вышла немедля она и, блестящую дверь отворяя,
В дом пригласила войти их всех вместе. Забыв осторожность,
Гости вошли. Еврилох лишь один, усомнившись, остался.
Строго по чину гостей рассадив, чародейка Цирцея
Смеси из сыра и мёда с ячменной мукой и с прамнейским
Светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья
В чаши, чтоб память у них об отчизне пропала. Когда же
Ею был подан, а ими отведан напиток, ударом
Быстрым жезла загнала чародейка в свиную закуту
Всех. Очутился там каждый с щетинистой кожей и длинным
Хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка.
Громко визжащих богиня закрыла тяжёлой задвижкой,
Высыпав в клеть желудей и орехов, так лакомых этим
Жадным до пищи животным. А наш Еврилох той порою
С вестью плачевной о новом несчастье примчался к лагуне.
Долго не мог, сколь ни силился, слова сказать он, могучим
Горем проникнутый в сердце. Слезами наполнены были
Очи его. И душа в нём терзалась от скорби. Когда же
Все мы его в изумленье великом расспрашивать стали,
Так рассказал он о страшной трагедии посланных наших:
«Лес перейдя, как ты нам повелел, Одиссей многославный,
Скоро мы дом увидали Цирцеи на месте открытом.
В нём, мы услышали, женщина пела, наверно, за тканью.
Смертная или богиня – не знаю. Мы голос подали.
Вышла она, пригласила войти нас. Забыв осторожность,
Наша дружина вошла. Лишь один я, почуяв погибель,
В дом не вошёл. А обратно из наших никто уж не вышел.
Долго я ждал. Напоследок ушёл, ничего не узнавши».
Так он сказал. И, немедля надев на плечо среброгвоздный,
Медный, двуострый свой меч и со стрелами лук прихватив, я
Тут же велел Еврилоху меня проводить по тропинке,
Тайно проделанной в чаще дружиной. Но бедный разведчик,
В страхе упав на колени, такими словами взмолился:
«Нет, повелитель! Позволь за тобой не ходить. Я уверен,
Сам ты уже не придешь, и дружину назад не воротишь.
Лучше прими мой разумный совет, чтоб, как можно скорее,
Бегством спастись, или все мы ужасного дня не минуем».
Так говорил Еврилох, и, ему отвечая, сказал я:
«Друг Еврилох, принуждать я тебя не хочу. Оставайся
Здесь, при моём корабле. Утешайся питьём и едою.
Я же пойду. Неминучей судьбе покорюсь безусловно».
Всем поклонившись, пошёл я от моря к жилищу Цирцеи,
Хитрой волшебницы, злой, самовластной, коварной, всесильной.
Но лишь спустился в долину, Гермес заступил мне дорогу.
Юноши образ имел он, с пушком на прелестных ланитах.
Ласково руку пожал и сказал с осторожной улыбкой:
«Стой, злополучный. Куда по горам ты бредёшь одиноко,
Здешнего края не ведая? Люди твои у Цирцеи.
Всех обратила в свиней чародейка и в хлев заперла свой.
Их ты избавить спешишь. Но и сам, опасаюсь, оттуда
Цел не уйдёшь. И с тобою случится, что с ними случилось.
Слушай, однако. Тебя от беды я великой избавить
Средство имею. Дам зелье тебе. Ты в жилище Цирцеи
Смело пойди с ним. Оно охранит от ужасного часа.
Я же тебе расскажу, в чём сильна и слаба чародейка.
Станет готовить питьё, да и зелья в то пойло подсыплет.
Но над тобой не подействуют чары. Чудесное средство,
Данное мною, их силу разрушит. Но, слушай, как скоро
Мощным жезлом чудотворным Цирцея к тебе прикоснётся,
Острый свой меч обнажи и страшней замахнись на богиню,
Словно бы хочешь её умертвить. В это время злодейка
Станет на ложе с собою тебя призывать. Не подумай
В гневе отречься от ложа богини. Тем самым избавишь
Спутников, будешь и сам полюбовно хозяйкою принят.
Только потребуй, чтоб прежде она поклялась бы великой
Клятвой, что вредного замысла против тебя не имеет.
Если иначе, расслабленный ею, удачу упустишь».
Тут же растенье мне подал Гермес, предварительно вырвав
С корнем его из земли. Называют бессмертные «моли»
Это растение. Стебли молочного цвета, а корни
Чёрные, словно ненастная ночь. Говорят, что с корнями
Смертным опасно его вырывать. Но богам – не опасно.
«Моли» отдав мне, Гермес на бессметный Олимп удалился.
Я же пошёл вдоль лесистого острова к дому Цирцеи,
Полный тревожными мыслями, мне волновавшими сердце.
Став перед дверью прекраснокудрявой богини, я громко
Начал её вызывать. И, услышав мой голос, богиня
Вышла, блестящую дверь отворив, и в свой дом дружелюбно
Мне предложила войти. С сокрушением сердца вошёл я.
Быстро в покои меня проводив, на редчайшей работы
Стул посадила меня среброгвоздый, резьбы небывалой,
Тут же скамейку для ног пододвинула, с дивным узором,
В чашу из чистого золота щедро влила свой напиток,
Прежде худое замыслив, подсыпала зелье. Когда же
Ею был подан, а мною безвредно отведан напиток,
Чару она совершила, жезлом меня гневно ударив,
И приказала: «Иди же свиньёй и валяйся с другими».
Я же свой меч моментально извлёк, и когда подбежал к ней
И замахнулся, как будто пытаясь убить чародейку,
Громко вскричала она, от меча отвернувшись: «Да кто ты?
Родом откуда? Каких ты родителей? Где проживаешь?
Я в изумленье. Питья моего ты отведал и не был
Им превращён. А доныне никто не избег чародейства,
Даже и те, кто едва лишь губами к питью прикасались.
Сердце железное бьётся в груди у тебя. И, конечно,
Ты Одиссей, многохитростный муж, о котором давно мне
Вещий Гермес, обладатель жезла золотого, поведал,
Что, возвращаясь из Трои, ко мне занесёт твоё судно.
Вставь же в ножны медноострый свой меч и скорее со мною
Ложе любви раздели. Сочетавшись сладчайшею страстью,
Мы без утайки друг другу сердца свои честно откроем».
Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:
«Как же могу я, Цирцея, твоим быть доверчивым другом,
Если в свиней обратила моих ты товарищей? Мне же,
Гибельный, верно, задумав обман, ты теперь предлагаешь
Ложе с тобой разделить, затворившись в твоей почивальне.
Там у меня, безоружного, мужество всё ты похитишь.
Нет, не надейся, чтоб ложе твоё разделил я с тобою
Прежде, покуда сама ты, богиня, не дашь мне великой
Клятвы, что вредного замысла против меня не имеешь».
Так я сказал, и Цирцея богами великими стала
Клясться. Когда ж поклялась, совершив свою клятву, с богиней
Лёг я в её почивальне на ложе небесно-прекрасном.
Этой порою заботились в светлых покоях четыре
Девы, служанки проворные, всем управлявшие в доме.
Были они дочерями потоков, и рощ, и священных
Рек, в необъятное лоно глубокого моря бегущих.
Первая дева, пристроив на кресла подушки, постлала
Пышные сверху ковры, на ковры – полотняные ткани.
К каждому креслу другая серебряный, чудной работы,
Стол пододвинула с хлебом в корзинах из золота. Третья
Ловко смешала в кратере серебряной воду с медвяным,
Сладким вином; на столы водрузила узорные кубки.
Светлой воды принесла напоследок четвёртая дева.
Яркий огонь разложив под треножным котлом, вскипятила
Воду она. И, когда я в покои вошел, осторожно
Стала она, из котла подливая воды вскипячённой
В свежую воду, меня обтирать животворною влагой,
Вмиг прекратив расслабленье и духа и тела. Когда же,
Тёплой водою омыт и натёрт ароматным елеем,
В лёгкий хитон приодет и в косматую мантию, – с девой
В новый покой я вступил, и она к среброгвоздному креслу,
С низкой скамейкой для ног, подвела меня, сесть предлагая.
Тут принесла на сосуде серебряном руки умыть мне
Полный студёной воды золотой рукомойник рабыня.
Гладкий потом пододвинула стол. На него положила
Хлеб домовитая ключница с разным съестным. Дружелюбно
Потчевать стала меня. Только пища была мне противна.
Думой объятый, сидел я с недобрым предчувствием в сердце.
Видя, что пищи божественной я не касаюсь, Цирцея
Тут же ко мне подошла и с хозяйской обидой спросила:
«Что у тебя на душе, Одиссей? Отчего так уныло
В светлых палатах моих ты сидишь, ничего не вкушая?
Или ещё ты коварства Цирцеи страшишься? Напрасен
Страх твой. Ты слышал, тебе поклялась я великою клятвой».
Так говорила богиня и так, отвечая, сказал я:
«О всеблагая! Какой, уважающий честность и правду,
Муж согласится себя утешать и питьём и едою
Прежде, пока не увидит своими глазами спасённых
Братьев своих? Если хочешь, чтоб пищи твоей я коснулся,
Спутников дай мне, тобою в людей превращённых, увидеть».
Так я сказал, и Цирцея, с жезлом подойдя к загородке,
Дверцу открыла и, выпустив жирных свиней из закута,
Мазью помазала их. И свалилась свиная щетина
С обезображенных тел. Вновь людьми они стали. Мгновенно
Братья признали меня. Зарыдали от счастья и скорби.
Видимо, жалость проникла и в душу Цирцеи. Тихонько
Мне приказала она: «Благородный наследник Лаэрта!
Медлить не будем. Спеши на песчаное взморье и верным
Спутникам так прикажи – чтобы судно втащили на берег,
Снасти и ваши богатства укрыли в соседней пещере.
Сделаешь это, и вместе с друзьями сюда возвращайся».
Так мне сказала, и я приказанью её подчинился.
Шагом поспешным придя к кораблю на песчаное взморье,
Встретил товарищей я в ожиданье известий тревожных.
Но, лишь увидев меня, всей гурьбой побежали навстречу
Братья мои по несчастьям. Вот так же телята, заметив
Дружно идущих по лугу коров, подгоняемых с пастбищ
Щёлканьем длинных кнутов и собачьим рассерженным лаем, --
Изгородь чуть не снося, устремляются к ним и мычаньем
Жалуясь и одновременно радуясь их возвращенью.
Так земляки мне сказали, в волненье мешая друг другу:
«Радостно нам возвращенье твоё, повелитель, как будто
В наше отечество, в нашу Итаку, мы вдруг возвратились.
Но не жалей нас, скажи, где товарищи? Что их постигло?»
Так говорили они торопливо, и так я ответил:
«Прежде, друзья, наше судно на берег зыбучий втащите.
В той вон пещере богатства и снасти надёжней укройте.
Ну а потом соберитесь и следуйте смело за меною.
К спутникам вас поведу я в святую обитель Цирцеи.
Их, за едой и питьём веселящихся, там вы найдёте».
Было немедля моё повеленье исполнено ими.
Но Еврилох, вопреки приказанью, хотел удержать их.
«Стойте. Куда вы безумцы? – сказал он. – За ним вы хотите
В дом чародейки коварной идти? Да она превратит вас
Или в свиней, или, хуже, во львов и волков, чтоб жилище
Вы охраняли и ночью и днём. Там, поверьте, случится
То же, что в грязной пещере циклопа, куда безрассудно
За Одиссеем товарищи наши вошли. Половину
Чудище это сожрало. И кто был несчастья виною?»
Так говорил Еврилох. И меня уже гнев возгоревший
Меч понуждал длинноострый схватить и отточенной медью
Голову с плеч непокорных срубить, хоть и был он мне другом.
Но подоспевшие братья меня удержали от новой
Несправедливости: «Если желаешь, то пусть остаётся
Здесь, с кораблём, Еврилох – и его сторожит неусыпно.
Мы же пойдём за тобою в святую обитель Цирцеи».
Я их повёл за собой, одного лишь из них оставляя.
Но Еврилох не остался один с кораблём, а за нами
Следом пошёл, приведённый моими угрозами в трепет.
Тою порой остальные товарищи в доме Цирцеи
Баней себя освежили, душистым натёрлись елеем,
В лёгкий хитон и косматую мантию каждый облёкся.
Я, возвратившись, нашёл возрождённых за трапезой мирной.
Но, повстречавшись с друзьями, они о случившемся с ними
Всё рассказали и снова заплакали громко и горько.
Близко Цирцея ко мне подошла и сказала печально:
«Царь Одиссей, многохитростный муж, продолжатель Лаэрта!
Все вы свою укротите печаль и забудете слёзы.
Знаю доподлинно – вы на волнах многоводного моря
И на земле от свирепых людей потерпели немало.
Бросьте же горе, питьём и едой наслаждайтесь, покуда
В ваших сердцах не родится то мужество снова, с которым
Некогда в путь вы пустились, расставшись с отчизною милой».
Так мне сказала богиня, и я ей в душе покорился.
Вот уж и год пролетел, как в покоях коварной богини
Мы ежедневно едой и вином наслаждались. По кругу
Снова пора подошла – те и день, и минуты, когда мы
В тихой лагуне Эи оказались. И словно очнулись
Спутники странствий моих. Подступили ко мне с укоризной:
«Время, несчастный, тебе о возврате в Итаку подумать,
Если угодно богам, чтоб спаслись мы, чтоб мог ты увидеть
Светло-богатый свой дом, и отчизну, и всех, кого любишь».
Так мне сказали они, и в душе согласился я с ними.
Весь этот день мы с друзьями с каким-то особым настроем
Ели прекрасное мясо и сладким вином наслаждались.
Солнце тем временем село, и темень сгустилась ночная.
Спутники весело спать разошлись по уютным покоям.
Я же, к богине придя, опустился на мягкое ложе,
Крепко обнял ей колени и тихое слово промолвил:
«О дорогая Цирцея! Исполни своё обещанье
Нас возвратить на Итаки, в любимую нашу отчизну.
Сердце по ней сокрушается. Я не могу больше слушать
Тяжких укоров друзей, что мы долго в Эи задержались».
Так говорил я Цирцее, и так отвечала богиня:
«О сын Лаэрта, прославленный муж, Одиссей благородный!
В доме своём я тебя поневоле держать не посмею.
Но предначертана участь твоя. Уклоняясь с дороги,
К дому ведущей, ты должен проникнуть в Аидово царство.
Душу пророка, слепца, обладавшего разумом зорким,
Душу Тиресия фивского там ты при встрече расспросишь.
Разум ему одному сохранён Персифоной. С Аидом
Там она правит бездумными душами вечные веки».
Так говорила богиня. И сердце моё растерзала
Страшным известьем. Я горько заплакал. Мне стала противна
Жизнь. И на солнечный свет поглядеть не хотел я. И долго,
Мёртвым пластом растянувшись, лежал на постели Цирцеи.
Но наконец я очнулся и так обратился к богине:
«Кто же, Цирцея, на этом пути провожатым мне будет?
В Аде еще не бывал с кораблём ни один земнородный».
Так я спросил у богини, и так мне она отвечала:
«О сын Лаэрта, прославленный муж, Одиссей благородный!
Верь, кораблю твоему провожатый найдётся. Об этом
Ты не заботься. Но, мачту поставив и парус пристроив,
Смело плыви. Твой корабль передам я Борею. Когда же
Ты, Океан одолеешь, плывя поперёк неизменно
И доплывёшь до низинного берега, сплошь на котором
Дикий ракитник растёт, перемешанный с тополем чёрным,
Вдруг ты заметишь движенье потока, который под берег
Шумно уходит. Плыви по нему. И в Аидову область
Вступишь. Бежит там Пирифлегетон в Ахероново лоно
Вместе с Коцитом, великой протокою Стикса. Утёс там
Виден, и обе под ним многошумно сливаются реки.
Слушай теперь. И о том, что скажу, не забудь. Под утёсом
Выкопав яму глубокую, в локоть длины и такой же,
В точь, ширины, соверши возлияния мертвым, всех вместе
Голосом сердца призвав. Сделай три возлияния щедрых.
Первое – смесью медвяной, второе – вином благовонным,
Третье – водою. И всё пересыпав мукою ячменной.
Дай обещанье безжизненно веющим теням усопших:
В дом возвратившись, корову, тельцов не имевшую, в жертву
Им принести и в зажжённый костёр драгоценностей много
Бросить. Тиресия ж более прочих уважить, особо
Чёрного, лучшего в стаде барана ему посвящая.
После, когда обещание дашь многославным умершим,
Чёрных овцу и барана к Эребу, безмолвному царству,
Их обратив головами, а сам обратясь к Океану, –
В жертву теням принеси. И к тебе тут великой толпою
Выйдут ушедшие души умерших. Тогда ты поспешно
Спутникам дай повеленье содрать и с овцы и с барана,
Острой зарезанных медью, лежащих в крови перед вами,
Кожу, и бросить всё вместе в огонь, и призвать благородно
Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону.
Сам же ты, острый свой меч обнажив и представ перед ямой,
Строгий запрет наложи приближаться к оставшейся крови
Теням усопших, покуда тобой вопрошённый Тиресий
Ясно ответа не даст. После этого вскоре и сам он
Явится перед тобой, повелитель народов, и скажет,
Где же дорога твоя, и длинна ли она, и когда ты
Сможешь вернуться домой, если воля богов, чтоб вернулся».
Так говорила она. Той порой златотронная Эос
Встала. Богиня в хитон и хламиду меня облачила.
Светлосеребряной ризой из ткани почти что воздушной
Нежные плечи укрыла свои, золотым, драгоценным
Поясом стан обвила и покров с головы опустила.
Я же, чертоги её перейдя, разбудил итакийцев,
Всех поприветствовал и объявил им решенье Цирцеи:
«Время, друзья, вам от сладкого сна пробудиться. Покиньте
Ложа свои. Нас богиня с утра побуждает к отъезду».
Так я сказал, и они с восхищеньем восприняли новость.
Но и оттуда уплыть я не смог без утраты печальной.
Младший в команде моей, Ельпенор, не особо проворный,
Спать для прохлады ушёл на площадку на крыше. Проснувшись,
Он прямо с кровли шагнул, охмелённый, и насмерть разбился.
Я, между тем, сообщил землякам, что до отчего дома
Будет наш путь не прямой, что придётся нам в царство Аида
Плыть, чтобы душу Тиресия мне попытать, по которой
Нам возвращаться стезе, если боги на это согласны.
Спутников чуть не убило моё сообщение. Долго
В норму они приходили. И вот невесёлой толпою
Все мы пошли к кораблю в позабытую нами лагуну.
Этой порой на стоянку, где мы занимались работой,
С чёрным кудрявым руном привела нам овцу и барана
Наша Цирцея незримо. Оставила их. И меж нами
Тихо обратно прошла. Не положено смертным богиню
Видеть в заботах земных. Не положено это. Не должно.
26.08.14 г., вечер
Конец десятой песни
Песнь десятая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
ОДИССЕЯ
Песнь десятая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Вскоре на остров Эолию прибыли мы. Обитает
Там сын ГиппОта, Эол благородный, богами любимый.
Остров плавучий его неприступною медной стеною
Был обнесён. Берега подымались отвесным утёсом.
Шесть дочерей светлоликих жена родила властелину
Буйных ветров и еще шесть красавцев сынов многосильных.
Срок наступил, дочерей за сынов он в супружество отдал.
Днём с благородным отцом и заботливой матерью дружно
Пары супругов пируют в застолье, уставленном щедро
Праздничной пищей и сладким вином; наслаждаясь прекрасным
Пением флейт благозвучных. А вечер настанет, супруги
Мирно в покои расходятся, где дорогие постели
В тихой приятной прохладе уже поджидают счастливцев.
В город войдя, не без робости в дом мы богатый вступили
Неба любимца Эола. Но робость пришла понапрасну.
Месяц Эол угощал нас радушно и с жадностью слушал
Наши рассказы о Трое, о битвах аргивян, о их возвращенье.
Всё любопытный заставил меня рассказать по порядку.
Но напоследок, когда обратился я, в путь собираясь,
С просьбой к нему отпустить нас, Эол, согласясь благосклонно,
Дал мне в подарок из кожи быка, закалённой ветрами,
Мех с заключёнными в них роковыми ветрами. Являясь
Их господином, по воле могучего Зевса, умел он
Их возбуждать и обуздывать мог их, согласно с желаньем.
Мех на просторном моём корабле он серебряной ниткой
Туго стянул, чтоб ни малого быть не могло дуновенья
Резвых ветров. Лишь Зефиру велел он дыханьем попутным
Флот наш в пути провожать. Но и нынче домой возвратиться
Дий не судил нам. Своей безрассудностью всё мы сгубили.
Мы девять суток и денно и нощно свой путь совершали.
И на десятые берег отчизны увидел смотрящий.
Был он совсем уже близко – огни мы на нём различали.
В это мгновенье в глубокий я сон погрузился, поскольку
Правил кормилом всё время один, никому не хотел я
Вверить его, чтоб успешней отчизны любезной достигнуть.
Спутники этой порой завели разговор, полагая,
Что я с собой вёз не малую долю богатства, Эолом
Данную мне на прощанье. Они меж собой говорили:
«Боги! Как всюду его одного уважают и любят
Люди, какую бы землю и чьё бы жилище ни вздумал
Он посетить. Уж и в Трое он много сокровищ присвоил.
Мы с ним одно претерпели, а в дом свой с пустыми руками
Нам возвращаться приходится. Вот и Эол благородный
Только ему преподнёс в этом мехе какой-то подарок.
Ну-ка развяжем его. Не удастся ли здесь поживиться?»
Так говорили они, в ложных взятках меня обвиняя.
Мех был развязан. И гневные ветры исторглись на волю.
Бурю воздвигнув, они с кораблями их, громко рыдавших,
От берегов долгожданных угнали в открытое море.
Я пробудился и долго в сомненьях метался, не зная,
Что мне избрать, самому ли себя уничтожить, в пучину
Кинувшись, или, судьбе покорясь, меж несчастных остаться.
Я покорился судьбе. И на дне корабля, завернувшись
В мантию, долго лежал. К Эолийскому острову снова
Бурею наши суда принесло.
Двух товарищей взял я,
И поспешили мы к дому Эола, и снова застали
Вместе царя, и жену, и детей за семейным обедом.
В двери палаты войдя, на пороге мы сели смиренно.
И изумилась семья, все воскликнули чуть ли не в голос:
«Ты? Одиссей? Уж не гневный ли демон к тебе прикоснулся?
Разве не всё мы свершили, чтоб в земли отцов ваших славных
Прибыли вы беспрепятственно, без отклонений от цели?»
Так говорили они. С сокрушеньем души я ответил:
«Сон роковой и безумие спутников мне породили
Бедствие злое. Спасите, друзья. Вам лишь это возможно».
Так я сказал, умоляющим словом смягчить их надеясь.
Все замолчали. Но их повелитель ответствовал с гневом:
«Прочь недостойный! Немедля мой остров покинь! Неприлично
Нам под защиту свою принимать человека, который
Так очевидно бессмертным, блаженным богам ненавистен.
Прочь! Ненавистный всесильным богам и для нас ненавистен».
Так он сказал. И меня, зарыдавшего, из дому выслал.
Снова поплыли мы все в сокрушении сердца великом.
Люди мои, утомившись от гребли, утратили бодрость,
Помощи всякой лишённые собственным жалким безумством.
Денно и нощно шесть суток носясь по волнам, на седьмые
Прибыли в город мы с вечно распахнутым настежь широким
Зевом ворот. Потому лестригоны всегда Телепилой
Звали его. Возвращаясь с окрестных полей, вызывали
Голосом смену свою. В ворота загоняли баранов,
А криворогих быков выгоняли до солнца в ночное.
В славную пристань вошли мы. Её образуют утёсы,
Круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись возле
Устья великими, друг против друга из тёмного моря
Вставшими глыбами, вход закрывая в спокойную гавань.
Люди мои завели корабли под защиту утёсов,
В ряд их поставив у самого берега – там не бывает
Волн ни больших и ни малых, спокойна лагуна морская.
Я же свой чёрный корабль от других в отдаленье поставил,
Около устья, канатом его прикрепив под утёсом.
После взошёл на утёс, озирая окрестные земли.
Не было видно нигде ни быков, ни работников в поле,
Изредка только за чащами дым от костров подымался.
Трёх расторопных товарищей выбрал я, чтобы разведать,
К людям каким нас, вкушающим хлеб на земле плодородной,
Нынче судьба занесла. Многоезжая вскоре дорога
Мирно представилась им, по которой себе лестригоны
Возят дрова из лесов, покрывающих ближние горы.
Вскорости из Телепилы с кувшином за чистой водою
Девушка вышла. Сравнявшись с шумливым ключом Артакийским,
В воду кувшин погрузила. Посланцы мои подошли к ней.
«Дева, – сказали они, – объясни нам, кто этой землёю
Правит? Кто властвует здешним народом?» Ответила дева:
«Царь Антифат. Мой отец. Я сведу вас к нему». Дева быстро
Шла впереди. Выше спутников наших намного. У дома
Встретила их, надо думать, царица. Громадного роста.
Голосом громоподобным слуге приказала: немедля
Вызвать с собранья царя Антифата. Громада явилась.
Тут же схватила нежданного гостя и с жадностью съела.
Еле другие собрата судьбу избежали. К стоянке
В страхе большом принеслись, ничего объяснить не умея.
Яростный крик Антифата собрал городских великанов.
Землетрясенью подобно, они долетели до кручи,
С края которой видна была наша стоянка. С утёсов
Глыбы громадные тучею в строй кораблей полетели.
Страшные крики, снастей разрываемых треск, непомерный
Грохот разбитый судов. Всех собратьев моих людоеды,
Словно неведомых рыб, нанизали на острые колья
И унесли на съеденье в проклятый свой город. Один лишь
Целым остался мой дальний корабль, у откоса стоявший.
Острый свой меч обнажив, разрубил я сплетенья каната,
Подал рукою сигнал подналечь всею силой на вёсла,
Чтобы избегнуть беды. И гребцы, устрашённые, дружно
В вёсла ударили. Мимо стремнистых утёсов промчаться
Нам удалось и в открытое море удачливо выйти.
Все же другие ужасно погибли. Мы дальше поплыли,
В сердце своём сокрушаясь о мёртвых, но радуясь всё же,
Что по великому чуду мы сами остались живыми.
Остров Аи перед нами возник на просторах эгейских.
Как мы узнали потом, это царство Цирцеи. Известен
Также и брат ее мудролукавый Ээт, обладатель
В славной Колхиде руна золотого. Ээт и Цирцея
Были детьми лучезарного Солнца и Персы прекрасной,
От Океана рождённой.
Плывя вдоль скалистых обрывов,
Вскоре мы бухту нашли и, на берег спасительный выйдя,
Там оставались два дня и две ночи, с печалью тяжёлой
В наших сердцах и в бессилии полном. Но вот лучезарный
Третий нам день принесла ясноликокудрявая Эос.
Взял я копьё и двуострый свой меч и, взобравшись на берег,
С горной вершины его осмотрел хорошенько окрестность.
Возле жилища Цирцеи, за лесом, разросшимся буйно,
Дым я багровый увидел. И долго мятущимся сердцем
Выбрать не мог, то ли сразу иди мне к жилищу Цирцеи,
То ли спуститься к друзьям и кого-то из них на разведку
Лесом безлюдным отправить. Когда я к стоянке спускался,
Сжалился благостный бог надо мной – я заметил оленя.
К струям холодным ключа поспешал он под зноем полдневным.
Меткое бросив копьё, поразил я бегущего зверя.
В спину вонзившись, его наконечник из правого бока
Вышел, и зверь застонал, и упал, и душа отлетела.
В тушу упёршись ногой, я копьё из рогатого вынул,
Рядом его положил и немедля болотных тростинок
Гибких и прочных нарвал, чтоб верёвкою свить их надёжной.
После оленю связал тростяною верёвкою ноги.
Голову между ногами просунул, поднялся, на плечи
Тяжкую ношу пристроил и вниз, на копьё опираясь,
Начал спускаться. У берега, возле кострища оставив
Божий подарок, друзьям, приунывшим на судне, я крикнул:
«Эй, ободритесь, товарищи! В тёмную область Аида
Прежде, пока не наступит наш день роковой, не сойдём мы.
Станем же нынче себя веселить самой лучшею пищей.
Думаю, хватит её нам на несколько дней. Просыпайтесь!»
Голос мой всех мореходов моих разбудил. Освежившись
Зябкой водой ключевой, побросав своё верхнее платье,
Тут же взялись за работу, чтоб сытный обед приготовить,
И аромат от оленьего мяса заполнил лагуну.
Весь этот день до потёмок, мы, сладким вином утешаясь,
Ели прекрасное мясо, а после заснули, как дети,
Под несмолкающим говором волн, ударяющих в берег.
Вышла из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Спутников я пригласил и сказал: «Земляки дорогие!
В этой лагуне мы, как в мышеловке. Не видим, где Эос
В быстрой своей колеснице спускается в бездну морскую,
Где поднимается, тройку своих лошадей погоняя.
В полдень вчерашний с крутой высоты я увидел, что остров
Гиблой пустыней воды окружён, даже чаек не видно.
Только за лесом соседним, у каменной башни какой-то,
Дым поднимался в пустынное небо», – печально сказал я.
И сокрушились сердца моих спутников бедных. На память,
Видно, пришли им и злой лестригон Антифат, и надменный
В силе своей неуёмной циклоп Полифем. Появились
Слёзы у них на глазах. Но напрасно, – в них не было пользы.
Тут разделить я решился товарищей на две дружины.
Сам я возглавил одну, Еврилоха назначил другою
Быть предводителем. Бросили жребий – кому оставаться
Дом наш морской охранять, а кому отправляться в разведку.
Доля разведчиков выпала на Еврилохово войско.
Правда, и войско собой представляло лишь пару десятков
Меднообутых бойцов, половину того, что осталось
От величавой армады героев, разрушивших Трою.
Вскоре они за горами увидели замок Цирцеи,
Множество тёсаных глыб, взгромождённых строителем дивным
Так, что подобие башни громадной причудливо вышло.
Горные львы вперемежку с волками лесными толпились
Около дома – волшебным питьём приручила Цирцея
Диких зверей. Не напали они на пришельцев, а мирно
К ним подбежали, кольцом окружили, махали хвостами.
Так к своему господину, хвостами виляя, собаки
Ластятся, зная, что он принесёт им остатки обеда.
Наши «хозяева», крошки с собой не имея и в ужас
Дикий пришедшие, к дому прекраснокудрявой поспешно
Ринулись. В доме же голосом звонко-приятным богиня
Пела, склоняясь к широкой, прекрасной, божественно тонкой
Ткани, какая из рук лишь богини бессмертной выходит.
К спутникам тут Политос обратился, мой верный приятель,
Впрочем, хороший приятель разведчикам всем. Он сказал им:
«Слышите голос приятный, товарищи? Кто-то за тканью
Дивно поёт, наполняя гармонией сладкой окрестность?
Кто же? Богиня иль сметная? Голос скорей подадим ей».
Так он сказал, и они закричали, чтоб вызвать певицу.
Вышла немедля она и, блестящую дверь отворяя,
В дом пригласила войти их всех вместе. Забыв осторожность,
Гости вошли. Еврилох лишь один, усомнившись, остался.
Строго по чину гостей рассадив, чародейка Цирцея
Смеси из сыра и мёда с ячменной мукой и с прамнейским
Светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья
В чаши, чтоб память у них об отчизне пропала. Когда же
Ею был подан, а ими отведан напиток, ударом
Быстрым жезла загнала чародейка в свиную закуту
Всех. Очутился там каждый с щетинистой кожей и длинным
Хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка.
Громко визжащих богиня закрыла тяжёлой задвижкой,
Высыпав в клеть желудей и орехов, так лакомых этим
Жадным до пищи животным. А наш Еврилох той порою
С вестью плачевной о новом несчастье примчался к лагуне.
Долго не мог, сколь ни силился, слова сказать он, могучим
Горем проникнутый в сердце. Слезами наполнены были
Очи его. И душа в нём терзалась от скорби. Когда же
Все мы его в изумленье великом расспрашивать стали,
Так рассказал он о страшной трагедии посланных наших:
«Лес перейдя, как ты нам повелел, Одиссей многославный,
Скоро мы дом увидали Цирцеи на месте открытом.
В нём, мы услышали, женщина пела, наверно, за тканью.
Смертная или богиня – не знаю. Мы голос подали.
Вышла она, пригласила войти нас. Забыв осторожность,
Наша дружина вошла. Лишь один я, почуяв погибель,
В дом не вошёл. А обратно из наших никто уж не вышел.
Долго я ждал. Напоследок ушёл, ничего не узнавши».
Так он сказал. И, немедля надев на плечо среброгвоздный,
Медный, двуострый свой меч и со стрелами лук прихватив, я
Тут же велел Еврилоху меня проводить по тропинке,
Тайно проделанной в чаще дружиной. Но бедный разведчик,
В страхе упав на колени, такими словами взмолился:
«Нет, повелитель! Позволь за тобой не ходить. Я уверен,
Сам ты уже не придешь, и дружину назад не воротишь.
Лучше прими мой разумный совет, чтоб, как можно скорее,
Бегством спастись, или все мы ужасного дня не минуем».
Так говорил Еврилох, и, ему отвечая, сказал я:
«Друг Еврилох, принуждать я тебя не хочу. Оставайся
Здесь, при моём корабле. Утешайся питьём и едою.
Я же пойду. Неминучей судьбе покорюсь безусловно».
Всем поклонившись, пошёл я от моря к жилищу Цирцеи,
Хитрой волшебницы, злой, самовластной, коварной, всесильной.
Но лишь спустился в долину, Гермес заступил мне дорогу.
Юноши образ имел он, с пушком на прелестных ланитах.
Ласково руку пожал и сказал с осторожной улыбкой:
«Стой, злополучный. Куда по горам ты бредёшь одиноко,
Здешнего края не ведая? Люди твои у Цирцеи.
Всех обратила в свиней чародейка и в хлев заперла свой.
Их ты избавить спешишь. Но и сам, опасаюсь, оттуда
Цел не уйдёшь. И с тобою случится, что с ними случилось.
Слушай, однако. Тебя от беды я великой избавить
Средство имею. Дам зелье тебе. Ты в жилище Цирцеи
Смело пойди с ним. Оно охранит от ужасного часа.
Я же тебе расскажу, в чём сильна и слаба чародейка.
Станет готовить питьё, да и зелья в то пойло подсыплет.
Но над тобой не подействуют чары. Чудесное средство,
Данное мною, их силу разрушит. Но, слушай, как скоро
Мощным жезлом чудотворным Цирцея к тебе прикоснётся,
Острый свой меч обнажи и страшней замахнись на богиню,
Словно бы хочешь её умертвить. В это время злодейка
Станет на ложе с собою тебя призывать. Не подумай
В гневе отречься от ложа богини. Тем самым избавишь
Спутников, будешь и сам полюбовно хозяйкою принят.
Только потребуй, чтоб прежде она поклялась бы великой
Клятвой, что вредного замысла против тебя не имеет.
Если иначе, расслабленный ею, удачу упустишь».
Тут же растенье мне подал Гермес, предварительно вырвав
С корнем его из земли. Называют бессмертные «моли»
Это растение. Стебли молочного цвета, а корни
Чёрные, словно ненастная ночь. Говорят, что с корнями
Смертным опасно его вырывать. Но богам – не опасно.
«Моли» отдав мне, Гермес на бессметный Олимп удалился.
Я же пошёл вдоль лесистого острова к дому Цирцеи,
Полный тревожными мыслями, мне волновавшими сердце.
Став перед дверью прекраснокудрявой богини, я громко
Начал её вызывать. И, услышав мой голос, богиня
Вышла, блестящую дверь отворив, и в свой дом дружелюбно
Мне предложила войти. С сокрушением сердца вошёл я.
Быстро в покои меня проводив, на редчайшей работы
Стул посадила меня среброгвоздый, резьбы небывалой,
Тут же скамейку для ног пододвинула, с дивным узором,
В чашу из чистого золота щедро влила свой напиток,
Прежде худое замыслив, подсыпала зелье. Когда же
Ею был подан, а мною безвредно отведан напиток,
Чару она совершила, жезлом меня гневно ударив,
И приказала: «Иди же свиньёй и валяйся с другими».
Я же свой меч моментально извлёк, и когда подбежал к ней
И замахнулся, как будто пытаясь убить чародейку,
Громко вскричала она, от меча отвернувшись: «Да кто ты?
Родом откуда? Каких ты родителей? Где проживаешь?
Я в изумленье. Питья моего ты отведал и не был
Им превращён. А доныне никто не избег чародейства,
Даже и те, кто едва лишь губами к питью прикасались.
Сердце железное бьётся в груди у тебя. И, конечно,
Ты Одиссей, многохитростный муж, о котором давно мне
Вещий Гермес, обладатель жезла золотого, поведал,
Что, возвращаясь из Трои, ко мне занесёт твоё судно.
Вставь же в ножны медноострый свой меч и скорее со мною
Ложе любви раздели. Сочетавшись сладчайшею страстью,
Мы без утайки друг другу сердца свои честно откроем».
Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:
«Как же могу я, Цирцея, твоим быть доверчивым другом,
Если в свиней обратила моих ты товарищей? Мне же,
Гибельный, верно, задумав обман, ты теперь предлагаешь
Ложе с тобой разделить, затворившись в твоей почивальне.
Там у меня, безоружного, мужество всё ты похитишь.
Нет, не надейся, чтоб ложе твоё разделил я с тобою
Прежде, покуда сама ты, богиня, не дашь мне великой
Клятвы, что вредного замысла против меня не имеешь».
Так я сказал, и Цирцея богами великими стала
Клясться. Когда ж поклялась, совершив свою клятву, с богиней
Лёг я в её почивальне на ложе небесно-прекрасном.
Этой порою заботились в светлых покоях четыре
Девы, служанки проворные, всем управлявшие в доме.
Были они дочерями потоков, и рощ, и священных
Рек, в необъятное лоно глубокого моря бегущих.
Первая дева, пристроив на кресла подушки, постлала
Пышные сверху ковры, на ковры – полотняные ткани.
К каждому креслу другая серебряный, чудной работы,
Стол пододвинула с хлебом в корзинах из золота. Третья
Ловко смешала в кратере серебряной воду с медвяным,
Сладким вином; на столы водрузила узорные кубки.
Светлой воды принесла напоследок четвёртая дева.
Яркий огонь разложив под треножным котлом, вскипятила
Воду она. И, когда я в покои вошел, осторожно
Стала она, из котла подливая воды вскипячённой
В свежую воду, меня обтирать животворною влагой,
Вмиг прекратив расслабленье и духа и тела. Когда же,
Тёплой водою омыт и натёрт ароматным елеем,
В лёгкий хитон приодет и в косматую мантию, – с девой
В новый покой я вступил, и она к среброгвоздному креслу,
С низкой скамейкой для ног, подвела меня, сесть предлагая.
Тут принесла на сосуде серебряном руки умыть мне
Полный студёной воды золотой рукомойник рабыня.
Гладкий потом пододвинула стол. На него положила
Хлеб домовитая ключница с разным съестным. Дружелюбно
Потчевать стала меня. Только пища была мне противна.
Думой объятый, сидел я с недобрым предчувствием в сердце.
Видя, что пищи божественной я не касаюсь, Цирцея
Тут же ко мне подошла и с хозяйской обидой спросила:
«Что у тебя на душе, Одиссей? Отчего так уныло
В светлых палатах моих ты сидишь, ничего не вкушая?
Или ещё ты коварства Цирцеи страшишься? Напрасен
Страх твой. Ты слышал, тебе поклялась я великою клятвой».
Так говорила богиня и так, отвечая, сказал я:
«О всеблагая! Какой, уважающий честность и правду,
Муж согласится себя утешать и питьём и едою
Прежде, пока не увидит своими глазами спасённых
Братьев своих? Если хочешь, чтоб пищи твоей я коснулся,
Спутников дай мне, тобою в людей превращённых, увидеть».
Так я сказал, и Цирцея, с жезлом подойдя к загородке,
Дверцу открыла и, выпустив жирных свиней из закута,
Мазью помазала их. И свалилась свиная щетина
С обезображенных тел. Вновь людьми они стали. Мгновенно
Братья признали меня. Зарыдали от счастья и скорби.
Видимо, жалость проникла и в душу Цирцеи. Тихонько
Мне приказала она: «Благородный наследник Лаэрта!
Медлить не будем. Спеши на песчаное взморье и верным
Спутникам так прикажи – чтобы судно втащили на берег,
Снасти и ваши богатства укрыли в соседней пещере.
Сделаешь это, и вместе с друзьями сюда возвращайся».
Так мне сказала, и я приказанью её подчинился.
Шагом поспешным придя к кораблю на песчаное взморье,
Встретил товарищей я в ожиданье известий тревожных.
Но, лишь увидев меня, всей гурьбой побежали навстречу
Братья мои по несчастьям. Вот так же телята, заметив
Дружно идущих по лугу коров, подгоняемых с пастбищ
Щёлканьем длинных кнутов и собачьим рассерженным лаем, --
Изгородь чуть не снося, устремляются к ним и мычаньем
Жалуясь и одновременно радуясь их возвращенью.
Так земляки мне сказали, в волненье мешая друг другу:
«Радостно нам возвращенье твоё, повелитель, как будто
В наше отечество, в нашу Итаку, мы вдруг возвратились.
Но не жалей нас, скажи, где товарищи? Что их постигло?»
Так говорили они торопливо, и так я ответил:
«Прежде, друзья, наше судно на берег зыбучий втащите.
В той вон пещере богатства и снасти надёжней укройте.
Ну а потом соберитесь и следуйте смело за меною.
К спутникам вас поведу я в святую обитель Цирцеи.
Их, за едой и питьём веселящихся, там вы найдёте».
Было немедля моё повеленье исполнено ими.
Но Еврилох, вопреки приказанью, хотел удержать их.
«Стойте. Куда вы безумцы? – сказал он. – За ним вы хотите
В дом чародейки коварной идти? Да она превратит вас
Или в свиней, или, хуже, во львов и волков, чтоб жилище
Вы охраняли и ночью и днём. Там, поверьте, случится
То же, что в грязной пещере циклопа, куда безрассудно
За Одиссеем товарищи наши вошли. Половину
Чудище это сожрало. И кто был несчастья виною?»
Так говорил Еврилох. И меня уже гнев возгоревший
Меч понуждал длинноострый схватить и отточенной медью
Голову с плеч непокорных срубить, хоть и был он мне другом.
Но подоспевшие братья меня удержали от новой
Несправедливости: «Если желаешь, то пусть остаётся
Здесь, с кораблём, Еврилох – и его сторожит неусыпно.
Мы же пойдём за тобою в святую обитель Цирцеи».
Я их повёл за собой, одного лишь из них оставляя.
Но Еврилох не остался один с кораблём, а за нами
Следом пошёл, приведённый моими угрозами в трепет.
Тою порой остальные товарищи в доме Цирцеи
Баней себя освежили, душистым натёрлись елеем,
В лёгкий хитон и косматую мантию каждый облёкся.
Я, возвратившись, нашёл возрождённых за трапезой мирной.
Но, повстречавшись с друзьями, они о случившемся с ними
Всё рассказали и снова заплакали громко и горько.
Близко Цирцея ко мне подошла и сказала печально:
«Царь Одиссей, многохитростный муж, продолжатель Лаэрта!
Все вы свою укротите печаль и забудете слёзы.
Знаю доподлинно – вы на волнах многоводного моря
И на земле от свирепых людей потерпели немало.
Бросьте же горе, питьём и едой наслаждайтесь, покуда
В ваших сердцах не родится то мужество снова, с которым
Некогда в путь вы пустились, расставшись с отчизною милой».
Так мне сказала богиня, и я ей в душе покорился.
Вот уж и год пролетел, как в покоях коварной богини
Мы ежедневно едой и вином наслаждались. По кругу
Снова пора подошла – те и день, и минуты, когда мы
В тихой лагуне Эи оказались. И словно очнулись
Спутники странствий моих. Подступили ко мне с укоризной:
«Время, несчастный, тебе о возврате в Итаку подумать,
Если угодно богам, чтоб спаслись мы, чтоб мог ты увидеть
Светло-богатый свой дом, и отчизну, и всех, кого любишь».
Так мне сказали они, и в душе согласился я с ними.
Весь этот день мы с друзьями с каким-то особым настроем
Ели прекрасное мясо и сладким вином наслаждались.
Солнце тем временем село, и темень сгустилась ночная.
Спутники весело спать разошлись по уютным покоям.
Я же, к богине придя, опустился на мягкое ложе,
Крепко обнял ей колени и тихое слово промолвил:
«О дорогая Цирцея! Исполни своё обещанье
Нас возвратить на Итаки, в любимую нашу отчизну.
Сердце по ней сокрушается. Я не могу больше слушать
Тяжких укоров друзей, что мы долго в Эи задержались».
Так говорил я Цирцее, и так отвечала богиня:
«О сын Лаэрта, прославленный муж, Одиссей благородный!
В доме своём я тебя поневоле держать не посмею.
Но предначертана участь твоя. Уклоняясь с дороги,
К дому ведущей, ты должен проникнуть в Аидово царство.
Душу пророка, слепца, обладавшего разумом зорким,
Душу Тиресия фивского там ты при встрече расспросишь.
Разум ему одному сохранён Персифоной. С Аидом
Там она правит бездумными душами вечные веки».
Так говорила богиня. И сердце моё растерзала
Страшным известьем. Я горько заплакал. Мне стала противна
Жизнь. И на солнечный свет поглядеть не хотел я. И долго,
Мёртвым пластом растянувшись, лежал на постели Цирцеи.
Но наконец я очнулся и так обратился к богине:
«Кто же, Цирцея, на этом пути провожатым мне будет?
В Аде еще не бывал с кораблём ни один земнородный».
Так я спросил у богини, и так мне она отвечала:
«О сын Лаэрта, прославленный муж, Одиссей благородный!
Верь, кораблю твоему провожатый найдётся. Об этом
Ты не заботься. Но, мачту поставив и парус пристроив,
Смело плыви. Твой корабль передам я Борею. Когда же
Ты, Океан одолеешь, плывя поперёк неизменно
И доплывёшь до низинного берега, сплошь на котором
Дикий ракитник растёт, перемешанный с тополем чёрным,
Вдруг ты заметишь движенье потока, который под берег
Шумно уходит. Плыви по нему. И в Аидову область
Вступишь. Бежит там Пирифлегетон в Ахероново лоно
Вместе с Коцитом, великой протокою Стикса. Утёс там
Виден, и обе под ним многошумно сливаются реки.
Слушай теперь. И о том, что скажу, не забудь. Под утёсом
Выкопав яму глубокую, в локоть длины и такой же,
В точь, ширины, соверши возлияния мертвым, всех вместе
Голосом сердца призвав. Сделай три возлияния щедрых.
Первое – смесью медвяной, второе – вином благовонным,
Третье – водою. И всё пересыпав мукою ячменной.
Дай обещанье безжизненно веющим теням усопших:
В дом возвратившись, корову, тельцов не имевшую, в жертву
Им принести и в зажжённый костёр драгоценностей много
Бросить. Тиресия ж более прочих уважить, особо
Чёрного, лучшего в стаде барана ему посвящая.
После, когда обещание дашь многославным умершим,
Чёрных овцу и барана к Эребу, безмолвному царству,
Их обратив головами, а сам обратясь к Океану, –
В жертву теням принеси. И к тебе тут великой толпою
Выйдут ушедшие души умерших. Тогда ты поспешно
Спутникам дай повеленье содрать и с овцы и с барана,
Острой зарезанных медью, лежащих в крови перед вами,
Кожу, и бросить всё вместе в огонь, и призвать благородно
Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону.
Сам же ты, острый свой меч обнажив и представ перед ямой,
Строгий запрет наложи приближаться к оставшейся крови
Теням усопших, покуда тобой вопрошённый Тиресий
Ясно ответа не даст. После этого вскоре и сам он
Явится перед тобой, повелитель народов, и скажет,
Где же дорога твоя, и длинна ли она, и когда ты
Сможешь вернуться домой, если воля богов, чтоб вернулся».
Так говорила она. Той порой златотронная Эос
Встала. Богиня в хитон и хламиду меня облачила.
Светлосеребряной ризой из ткани почти что воздушной
Нежные плечи укрыла свои, золотым, драгоценным
Поясом стан обвила и покров с головы опустила.
Я же, чертоги её перейдя, разбудил итакийцев,
Всех поприветствовал и объявил им решенье Цирцеи:
«Время, друзья, вам от сладкого сна пробудиться. Покиньте
Ложа свои. Нас богиня с утра побуждает к отъезду».
Так я сказал, и они с восхищеньем восприняли новость.
Но и оттуда уплыть я не смог без утраты печальной.
Младший в команде моей, Ельпенор, не особо проворный,
Спать для прохлады ушёл на площадку на крыше. Проснувшись,
Он прямо с кровли шагнул, охмелённый, и насмерть разбился.
Я, между тем, сообщил землякам, что до отчего дома
Будет наш путь не прямой, что придётся нам в царство Аида
Плыть, чтобы душу Тиресия мне попытать, по которой
Нам возвращаться стезе, если боги на это согласны.
Спутников чуть не убило моё сообщение. Долго
В норму они приходили. И вот невесёлой толпою
Все мы пошли к кораблю в позабытую нами лагуну.
Этой порой на стоянку, где мы занимались работой,
С чёрным кудрявым руном привела нам овцу и барана
Наша Цирцея незримо. Оставила их. И меж нами
Тихо обратно прошла. Не положено смертным богиню
Видеть в заботах земных. Не положено это. Не должно.
26.08.14 г., вечер
Конец десятой песни
