Чертово озеро
В палящий августовский зной, казалось, и серые замшелые камни начинали плавиться. Изнуренные, шли мы от Култука по непреодолимо отвратительному тракту. И не было вины строителей его в том, что давался путь по оному с трудом. Казалось, что сам рельеф местности, бесконечно высокие горные уступы и кручи, поросшие лиственницами, испытывают неприязнь к невольному путнику, спешащему по своим делам в дали, еще более необозримые. Поправив фуражку, я спешился, и жестом приказал остановиться и остальным своим спутникам. Это были хорошие, проверенные временем, дорогами и войнами люди, казаки из Шарагола, Верхнеудинска, Желтуры, столь разные внешне, но столь же и верные товарищам и своим лошадям. С какой теплотой осматривал теперь наших коней казак Полуянов, нежно обнимая их шеи, что-то нашептывал им в уши, утешая, иногда виновато посматривая на меня. Я же, записав эти строки в блокнот, подошел к горному инженеру Лощинскому.
«Андрей Казимиромич, честь имею! Не устали ли вы?»
«Ну что вы, Михаил Федорович, я привычный к горным переходам, а мы еще даже не начали нашу экспедицию. Красоты здесь, конечно, неописуемые…»
В синеющей дали открывались просторы неизведанной еще горной страны, покрывающей добрую часть Забайкалья. Извивались по склонам безымянные ручьи, недосягаемые нам, они несли свои серебряные струи куда-то вниз по скальникам, исчезая в дымке. Шумели кедры, потрясая колючими головами, тревожно гудели в теснинах осины и березы.
Лощинский был еще молод, но именно он был направлен в эти неприветливые места, чтобы провести разведку некоторых месторождений. Его светлые глаза так и сияли, взгляд был целеустремленным и волевым. Более всего, как мне тогда представлялось, он хотел открыть что-то сам, стать первым в своем ремесле. Скоро из-за поворота показались ушедшие ранее на разведку вахмистр Мордовской и казак Цыбиков.
«Ваше благородие, нам так дальше не пройти», - рапортовал Мордовской, - «Мы, ажно, почти до перевала дошли, маятнулись маленько. Тракт побит здорово, дожди или что там, но цельные валуны на дороге валяются. Лошадей погубим».
«Благодарю, Мордовской. Что скажете, Андрей Казимирович, прогуляемся пешком?»
«Я думаю, Михаил Федорович, по времени мы вполне успеваем, и провианта нам выделено предостаточно, поэтому можно устроить временный лагерь где-то здесь». – Лощинский сморщил лоб, отгоняя мошкару. Где-то недалеко пропела мелкая птичка.
«Я полагаю, что нам надо проехать чуть вперед, до одной знакомой мне поляны, там и будет наш стан до тех пор, пока мы не возвратимся из разведывательной экспедиции. Полуянов, Суетин, по коням. Мордовской, командуйте!»
«По коням!» - звонкий голос молодого вахмистра разнесся над горной долиной, и мы поспешили к зимовью.
Мелькали по обочинам деревья, в воздухе струилось марево, досадной помехой была мошкара, да и в плотной одежде было нестерпимо жарко.
Лощинский делал в толстой тетради небольшие пометки по ходу движения, наблюдая за его выверенными действиями, я преисполнился уважения к этому целеустремленному молодому человеку.
Скоро тракт стал забирать кверху, лиственницы сменились кедрами, на которых уже висели увесистые шишки. Между горным подъемом и сияющей летними красками тайгой оставалась небольшая поляна, где наш отряд спешился, и все стали разбивать лагерь.
Ну, а мне, как командующему этой небольшой группой вверенных мне людей, пришлось стоять перед выбором, кого мы оставим в лагере, а кому предстоит идти в экспедиции Лощинского.
Казаки деловито рассеялись по поляне. Кто-то ставил палатки, кто-то побежал за дровами в ближайшую рощицу, кто-то отправился к ручью за водой для людей и животных. Я снял с себя куртку, и присел на бревнышко рядом с Лощинским, который продолжал что-то записывать в тетради.
«Андрей Казимирович, любезный, на сколько дней примерно вы планируете нынешний поход?»
Лощинского словно вырвали из сновидений мои слова.
«Вы знаете, Михаил Федорович, если нам удастся найти в ближайшее время хоть какие-то образцы, я немедля же должен сообщить об этом в Иркутск. Это дело непредвиденное, и может быть полезно для многого. Даже для этого тракта. Насколько я знаю – он единственный сообщается с югом Забайкалья напрямую. Если мы найдем здесь хоть что-то интересное, помимо того, что находили другие, то этот тракт не умрет. Вы ведь знаете, что государь планирует активно строить железнодорожный путь прямо по берегу Байкала. Здесь, в этой части Хамар-Дабана очень небольшой процент изученных мест, а уж разработок раз-два и обчелся. Тракт умрет, Михаил Федорович».
Я внимательно посмотрел на Лощинского. В его глазах сияли отсветы августовского солнца, а, быть может, томилась, подобно птице, сокровенная мечта.
«Дело чести помочь вам в изысканиях, Андрей Казимирович».
Тем временем. К нам подошел казак Цыбиков.
«Господа, пойдемте к костру. Отужинаем, чем бог послал!»
«Весьма признателен, Цыбиков, мы немедля придем».
Цыбиков улыбнулся, и вернулся к остальным.
Мы с Лощинским спустились к ручью, умылись и подошли к костру, где уже парил котел с доброй кашей. К каше полагалось по некоторому куску солонины. Вахмистр Мордовской лукаво подкрутил усы и сделал заговорщическое лицо. Я коротко кивнул, после чего он просиял, и убежал к палаткам.
Вокруг костра сидели казаки, при нашем появлении они привстали, но я жестом усадил их обратно.
Вернулся Мордовской с флягой, налив небольшое количество в кружки.
«Господа! Вы присутствуете в начале знаменательного похода! Мы впервые идем не в военную экспедицию, не на границу и не с деловым поручением», - мой голос звенел в таежной тишине, - «Мы идем искать то, что будет полезно нашей славной Родине, государю императору, и отечественной науке. И я очень горд, что в этом участвуете вы все, господа! Ура!»
Жестяные кружки были подняты к небу, а Лощинский смущенно улыбнулся. Скоро каша разошлась по мискам, и повелись обычные для вечерок разговоры о былом, однако после заката все отправились спать, выставив дозорного, который должен был сменяться каждые два часа до рассвета.
***
Наутро, лишь только забрезжили первые лучи рассвета, начались сборы. В экспедицию отправлялись, помимо меня и Лощинского, казаки Цыбиков, Акулов, Бурунов и Измайлов. Еще пять человек остались под началом Мордовского и Полуянова, который, помимо известной любви к лошадям, был и самым старшим из нас.
Выдвинулись с заплечными мешками, разделив посильно нехитрый скарб между всеми. Бурунов и Измайлов несли с собой и некоторое оборудование. Лощинский выглядел упоенным. Впереди нас шел Цыбиков, замыкающим был Акулов. Настроение было боевым и воодушевленным.
Над величественными горами по окоему синеющих вершин пробежала кровавая полоса зари, а мы уже шли по тракту все дальше и дальше, отмечая, впрочем, его отвратительное состояние после дождей. То тут, то там зияли крупные вымоины, обнажившие горную породу, унеся весь грунт вниз. Лощинский внимательно осматривал каждую, проводя анализ. Казачки мои не скучали, пели песни, да курили самодельные трубки, которыми, между прочим, славились селенгинские умельцы.
К полудню сделали привал, почти забравшись на крутой гребень Комарского хребта. Костер не разводили, подкрепились сухарями да солониной.
В этом месте тракт начинал извиваться змеей, поднимаясь причудливыми терассами, и мне невольно захотелось вслух восхититься инженерной мыслью, проложившей путь сквозь горные хребты.
Лощинский шел бодро, но видно было, что он очень устал, возможно, он мало спал, и ел второпях. Я покачал головой, насколько же столь молодой человек может переживать за свое дело.
Цыбиков на отвороте очередного витка тракта остановился и подождал меня.
«Господин хорунжий! Смотрите, какая оказия!» - он взволнованно показал рукой на юг, там, над самым окоемом горизонта собирались гневные тучи.
«Даст бог, пронесет, и ветер отгонит эту хмарь к Байкалу».
«Шибко быстро она собирается. И вполне догонит нас уже к вечеру».
«Мы успеем спуститься в долину Подкомарной?»
«Думаю, да. Как раз к закату. Полагаю, что мы дойдем и дальше, к Чертову озеру. Только вот места там шибко нехорошие, говорят» - Цыбиков покачал головой.
Через некоторое время тракт стал уходить вниз со склонов хребта в долину небольшой реки, в ровной тишине которой шумели водопады. Адали от нас, над ровной каймой горного хребта уже сгущалось недоброе. Небо на глазах чернело, наливалось неприветливыми цветами. Цыбиков снова подошел ко мне.
«Неспокойно мне, шибко неспокойно, ваше благородие! Надо, во что бы то ни стало, дойти до Чертова озера, там, в низинах между падями, глядишь, и укроемся, настигает-настигает нас окаянное».
Я мрачно посмотрел на Лощинского, с трудом передвигающегося по каменистому тракту, явно скрывающего свое недомогание, и обратился к Цыбикову:
«А почему, черт возьми, это озеро прозывается Чертовым, что там за оказия творится?»
Цыбиков невольно улыбнулся, на смуглом лице расправились морщинки, но снова посмурнел, обеспокоенный ситуацией.
«А тут все просто, никаких чертей там нет. Четыре горки соединяются на том месте в плато, которое становится, как бы, чертой между ними, поэтому и все там Чертово, и перевал, и озеро. А остальное, поди, люди додумывают. Но место там нехорошее. А нехорошее само по себе, если бы нужда не заставляла, нипочем бы там не стал останавливаться».
В отрогах, где-то на юге, уже погромыхивало, и то и дело мои казачки останавливались и суеверно крестились, направляя головы к востоку. За спиной постоянно чувствовалось что-то неотвратимое, тяжелое. Лощинский совсем замолчал, и вскоре, я, нагнав его, попытался заговорить:
«Андрей Казимирович, голубчик, все ли с вами хорошо?»
«Да-да, вполне сносно. Немного притомился, но вполне сносно. Благодарю вас за участие, Михаил Федорович!»
Разумеется, я не поверил геологу, и знаком велел Акулову доглядывать за Лощинским.
Летний зной сменился прохладой. Подозрительная тишина висела в воздухе, не было слышно птиц, и даже вездесущие насекомые, обычно стрекотавшие в травах, затихли. Внезапный ветер спустил с горных вершин облака, налитые тяжестью, но дождя не было, хотя стало влажно, и наша одежда покрылась волглой неприятной росой. Растянувшись по хребту унылой колонной, мы брели в какой-то неприятной белесой мгле, где радостное августовское солнце, словно кануло в бездну. Облака опустились еще ниже, и вот уже отвратительный влажный туман накрыл наш отряд. Переговариваясь в этой безмолвной пустоте, мы решили спускаться, все еще удивляясь, что громыхающая на отрогах гроза так и не пролила на нас дождь.
Внезапно, очередной порыв ветра заставил нас захлебнуться воздухом. Мы оторопело остановились, почти ничего не видя в тумане.
Внезапно, по отрогам словно прошелся треск и гром, оглушив нас, заставил казаков чертыхаться в голос. Знаками Цыбиков показал, что надо спускаться вниз, не оставаться на открытом месте. Лощинский несмело последовал за Цыбиковым. Вдруг над нами раздался отвратительнейший треск, небеса разверзлись и яркая вспышка озарила хребет, последовавший раскат грома оглушил всех нас, и я внезапно понял, что абсолютно не могу двигаться. В непроглядном тумане горели ящички с инструментом, оплавленные пламенем, которое уже затихало под порывами ветра, а на земле лежали Бурунов и Измайлов, недвижимые, по их одежде еще бегали язычки пламени, поднимая к небу пар, неподалеку от них Акулов лежал навзничь, с открытыми глазами, и хватал воздух ртом. Я стоял, не в силах пошевелиться, только замечая, как снизу по склону к нашим товарищам, горбясь, подбирается Цыбиков, переворачивает Бурунова, качает головой.
Скоро зашевелился Акулов, и подошел к Измайлову, я также постарался выйти из ступора.
«Мать честная, господи! Их ведь наповал свалило. Что ж это такое-то?» - причитал Акулов, - «А ружья то, Михайло Федорович, как есть сплавило!»
Цыбиков оттаскивал Бурунова вниз по склону, под кедр, показывая Акулову, чтобы брал Измайлова. Я спустил вниз, к кедру, их имущество, отмечая, что оно безвозвратно испорчено ударом молнии. Внезапно налетевший шквал, хлопок и треск подсказал нам, что все еще только начинается. Наконец-то, хлынул холодный беспощадный ливень, и мы буквально покатились вниз с горы. Вскоре, мы собрались в редколесье, и я заметил отсутствие Лощинского.
«Он, видать, от грозы ошалел, и метнулся вниз, ваше благородие», - запыхавшись, доложил Акулов, - «Авось все с ним будет хорошо, коли успел спрятаться».
«Как же это с ребятушками так», - сокрушался я, - «Одним ударом сразу двоих положило…»
«Ваше благородие, надо нам к озеру двигаться, пока не поздно и еще что-то видно, разожжем огонь, инда Лощинский на его свет придет» - Цыбиков предложил нам, не мешкая, двигаться дальше.
Громовые раскаты нагнетали суеверный страх, я пытался считать время от каждого из них, чтобы понять, где же находится сердце непогоды, но в суматохе бури ничего не получалось. Спускаясь в небольшой распадок по крутым склонам, почти влекомые потоками грязи, и несущихся вниз потоков воды, мы спускались, стараясь не ускользнуть вслед всей той массе, что неумолимо неслась вниз. Наверху снова раздался хлопок, и очередная молния подожгла старый кедр, стоящий чуть выше нашей братии.
«Да что ж такое-то», - суеверно перекрестился Акулов, - «Матерь Божия, Никола Угодник, пронеси!»
Цыбиков, ловко перепрыгнул через поток, и поспешил вниз, остановившись, помахал нам рукой.
Чернейшая туча, принесенная злым ветром, остановилась аккурат над нами, и стала сыпать твердым крошевом.
«От тебе и август, мать честная…» - проговорил Акулов.
Внезапно, словно гадкая оса, откуда-то сбоку прилетела пуля, попав Акулову в шею. Удивленно посмотрев на меня, Акулов осел на пологий косогор. Выхватив свой револьвер, я увидел, как по склону убегает стремительно вниз некто в зеленоватом одеянии. Несомненно, это был Лощинский. Цыбиков начал стрелять вслед ему из ружья.
«Цыбиков, отставить!» - крикнул я и, беглым взглядом, оценив ситуацию, понял, что Акулову уже ничем не помочь. Прикрыв его смелые и добрые глаза ладонью, я начал прыжками спускаться к Цыбикову.
Снеговая пурга заметелила сырые отроги, но злой ветер прекратился.
Откуда-то издалека раздался страшный крик. Так могут голосить разве, что совсем выжившие из ума люди. Крик раздавался со стороны треклятого Чертова озера.
Цыбиков покачал головой, и вскинув ружье, направился на крик, всей своей осанкой напоминая теперь посконного охотника. Я проверил заряды у револьвера, и поспешил за ним.
Стальное небо, с которого низко опустились на колючие вершины Хамар-Дабана тучи, сыпавшие снегом на отроги, мешая летнее разнотравье с мертвенным саваном нежданной зимы, не предвещало ничего хорошего. Озеро лежало в долине бездонным черным зраком, отвратительным оком всего того, что творилось вокруг, а на его берегу металась фигурка в зеленом, стреляя в разные стороны из револьвера и крича страшным голосом. Лощинский. Обезумев от нервного истощения, бессонницы, и потрясенный случившимся природным страхом, он кричал, срывая голос, и не было в этом крике уже ничего человеческого. Скоро очередная пуля выщепила кусок из стоящего рядом со мной кедра. Я грустно посмотрел на Цыбикова, и молча кивнул. Цыбиков встал на одно колено, прицелился и выстрелил.
Фигурка на берегу опрокинулась, с тихим всплеском упав в воду. Скоро мы вышли к водам проклятого озера, и я посмотрел на убитого. Снова перед моими глазами предстало одухотворенное лицо молодого, ратующего за свои мечты и чаяния молодого человека, так нелепо завершившего свой жизненный путь.
Чертово озеро горевало сполохами уходящей грозы, торжественно надвинулись на нас горные кручи, неведомые каверны, усмехаясь в седые бороды, а небо внезапно раскрылось непроглядной синевой, озаряя последний августовский день.
(с) Александр Мраков
