Почему я не люблю верлибр?

В эпиграфе мы видим насмешку Пушкина над романтическими словесами о средневековых замках и связанных с ними фантазиях. Это сказано о белом стихе, но вполне актуально и для нынешнего верлибра. И в том, однако, и в другом случае речь, прежде всего, о плохих стихах, и, поскольку верлибр раздражает, мы почти не встречаемся с хорошими верлибрами.

Ян Сатуновский, как бы перекликаясь с Пушкиным, говорит: «Верлибр это рубленая проза…»

Кусок Шопенгауэра, или, лучше, Ницше, любой абзац, выхваченный из текста прозы, можно считать верлибром. Не говоря уже о птице-тройке Гоголя.

Ритм – рифма. Корень, конечно, один и тот же. Путь во времени: ритм – рифма – арифмия и аритмия (верлибровость). Прекрасен язык, он сам ставит диагнозы. Медицински «аритмия» – начало разрушения организма, философски «арифмия» – начало немузыкальное, арифметическое, не лирика, а математика. ХХ век с его наукопоклонством и материализмом логично пришел к разрушению лирики со стороны структуры, формы, ритма-рифмы. Цель верлибра – не красота, а нечто чуждое поэзии, скорее всего бессознательное подражание науке. Лучше всего, наверное, мы разобрались бы в этих вещах, если бы проследили основательно, что происходило в мозгах столпа верлибра, Велимира, этого математического язычника, с арифметикой залезшего в язык. Впрочем, так как мир ныне наводнен велимироедами, представляющими собой описательную стадию развития данного едения, то не замедлит явиться и следующая стадия, обобщающая, на которой анализ мозгов Велимира почти адекватно будет заменен мозгами бесчисленных едов.

Античность жила без рифмы, народный стих безрифменный – вещи известные. Ритм – природен. Пляска, речь ритмичны. Рифма – вертикальный ритм. Рифма – изобретение цивилизации. Средневековой, христианской. Отказ от нее в ХХ веке знаменует отказ от христианства. Возврат в язычество (тот же Хлебников).

Рифма – в свое время стала дополнительным «препятствием» в речи. Тем препятствием, которое организует и заставляет творца из хаоса речи формовать вещь.

Сравнение: рифма = приемы плавания. Плавать трудно, нужно а) учиться б) прилагать усилия. Тонуть – легко, работать не надо. Плыть по течению бревном, ухнуть камнем, «отдаться стихии» – легко.

Схваченная ритмом и рифмой вещь становится отграненным, отшлифованным, изваянным произведением речи. В принципе рифма – роскошь. Но ритм – необходимость. Без ритма речь – сырой ком.

«Поток сознания» и верлибр возникли чуть ли не вместе. Верлибр – растасканный на куски тот же поток сознания. Вот и вся разница между прозой и стихами «в современном» смысле. Кажется, что чуть ли не из свального греха нынешних стиха и прозы возник гибрид современного эссе. Вот попытка дать ему определение: небольшое произведение в прозе от первого лица. Правда, тогда и хорошо написанное неделовое письмо тоже попадает сюда. Но кто сказал, что эпистолярный жанр не может быть художественным? В наше время письмо и вообще становится ближайшим родственником эссе, а иногда и двойником.

Верлибр (обычный, широко ходячий) – эмоциональная газета, одноразовый продукт. Никогда не хочется его читать дважды. Он как бы и востребован жизнью для фиксации самого верхнего слоя ощущений, для моментальной «фотосъёмки» «здесь-и-сейчас». Поэтому он неизбежно замкнуто-субъективен, миг прошел – и сам Элюар или Ружевич уже едва ли помнит, о чем этот стих. О читателе и говорить нечего. Читателя у верлибра нет и быть не может (я не говорю о «спецах», то есть кропателях верлибров, которые заглядывают в чужие либры из профревностного любопытства). Чувствуя это – на воре шапка горит, – нынешние мэтры либров, хотя бы из того же «Черновика», потому и заорали о смерти читателя, тут современные французские теории пришлись весьма кстати.

Верлибр отказывается и от ритма – и тем выходит за пределы стиха. Опирается ли он на какие-нибудь средства художественной выразительности? Конечно. Метафора и т.п. есть. Но ведь метафора и т.п. есть и в прозе.

Верлибр – уже не стихи и еще не проза. Может, он выполняет некую кризисную роль?

Если кирпичиками традиционной прозы являются смысловые единицы предложения, абзаца, периода, то молекулами потока сознания – видимо, верлиброиды, либры, то есть элементарные единицы ощущения. Похоже, что верлибр – молекула потока сознания, а поток сознания – один большой верлибр.

Известно, что писать плохие стихи легче, чем плохую прозу.

Меня всегда удивляло: почему, если рифма надоела и кажется бесперспективной, почему в таком случае не пишут белыми стихами? У меня рождается догадка, что белый, то есть строго ритмический стих требует работы мысли, иначе несостоятельность пишущего высвечивается очень быстро. Традиционная поэзия трудна, требует усилия. Верлибр легок. Верней, плохой верлибр легче плохого стиха любой другой формы. Он легче, потому что в нем меньше формы. Стремление к форме создало цивилизацию, точней культуру. В верлибре, как и во многих других новациях ХХ века, мы видим обратный вектор – к развоплощению. Человечество данным жестом как бы объявляет о своем банкротстве: больше не можем. Усилия тщетны. Будем свободны от всех и всяческих усилий.

Поэзия трудна, проза трудна. Верлибр, молекула «потоксознания», – легок. Не желая работать над собой, мы отказываемся от долговечных форм. Но долговечность форм – это долговечность человека, цивилизации, истории, культуры и так далее. Из долговечности же складывается доступная нам пока вечность, то есть теоретическое бессмертие. Культура есть теория бессмертия. Современности, отказывающейся от теоретического бессмертия, кажется, что, распадаясь до атомарного хаоса природы и сливаясь с ним, она обретает подлинное – природное – бессмертие. Но «бессмертие природы» – выражение, которое становится бессмысленным, как только речь заходит о человеке. Желая жить-мельтешить «здесь-и-сейчас», современность обманывает сама себя. Человечество пасует перед «незыблемыми» законами природы.

Верлибр Вячеслава Тюрина «Ну какой из меня художник?» – свидетельство того, что, когда стихи хороши, тогда не имеет значения, верлибр это или нет. Об этом просто не помнишь. Как не имеет это значения везде и всегда у Яна Сатуновского, зрительно отказавшегося от «кирпичей» регулярного стиха, но в силу естественной живости и талантливости своей поэтической речи не ставшего адептом верлибра.

Так почему же я «не признаю верлибра»? Еще, наверное, и потому, что он сейчас везде.

 

(2003 г.)