Праздник кожаного ремня
Сегодня у нас праздник «кожаного ремня». По крайней мере так, сказала мама. Она сегодня улыбается и на сердце от этого хорошо. Ремень скручен в тугую змейку, положен в кастрюлю, и мы с братом завороженно наблюдаем как начинают бежать вверх пузырики по стенке кастрюли. Есть охота! Кажется, живот изнутри прилип к спине и воет оттуда трагическую волчью песню. Я прислушиваюсь к его вою. Он всё громче, громче. И вдруг мама встряхивает меня: «Владик. Ты что не слышишь? Сирены воют. Налёт. Надо в убежище».
– А как же праздник? – вяло протестую я.
– Вот вернемся и будем праздновать, а пока живо вниз! – подталкивает меня и Серёжку мама. Мы с братом настоящая команда и совсем уже большие и почти не боимся, когда мама нас оставляет одних. В это время мы залезаем на подоконник и глядим на улицу. А потому знаем, что во время налёта наш сосед открывает окно, заводит патефон и включает песню «Любимый город может спать спокойно.» Мама говорит, что он так шутит, и что во время блокады особенно важно сохранять чувство юмора.
Какой уж тут юмор, когда так хочется есть, а в кастрюльке булькает праздничный ремень. А вдруг его съедят, пока мы отсиживаемся в подвале?
Мне четыре года, а Сереге шесть. Он, конечно, главный, но это временно. Я вырасту и тогда посмотрим!
В бомбоубежище люди обмениваются последними новостями. Новости все о том, кто умер за последнее время и о том, какие дома разрушены. А наша соседка, тётя Маша продолжает говорить маме о каких-то списках на эвакуацию. Кажется, мама сдаётся. Раньше она говорила: «Ну как же, Стёпка вернется с войны, а нас тут нет. Мы никуда не поедем». А сейчас, прожив год в блокадном Ленинграде, она всё-таки готова решиться. Тем более, что на заводе предложили ехать на стройку сахарного завода в Башкирию. От словосочетания «сахарный завод» кружилась голова. Казалось, что жизнь может стать сладкой, стоит нам только согласиться.
Так вот почему был затеян «праздник кожаного ремня». Мы готовимся уезжать! Значит можно съесть запас, который мама так тщательно берегла целый год. Ну, когда же уже закончится налёт?
Прощание с соседями было долгим. Мы спускались со своего шестого мансардного этажа, стучали в каждую квартиру, обнимались с теми, кто открывал. Мама почему-то плакала. Почему? Нас же ждал Сахарный завод! Теперь надо дойти до маминой работы и дождаться отправления машины. Мне очень хотелось бежать вприпрыжку, но сил совершенно не было, и я послушно плёлся навстречу приключениям.
До Ладоги мы доехали без приключений и оказались в длинной очереди отъезжающих. Черная тупоносая баржа не смогла вместить всех жаждущих уехать и мы были в их числе. Мама очень расстроилась, глядя вслед удаляющейся от берега посудине. Но тут же подошла еще одна баржа, не такая «бракованная», как сказал Серёга, и мы оказались на борту. Нас встречали матросы и раздавали детям настоящие шоколадки. Мама мгновенно их отобрала и потом долго-долго давала нам по малюсенькому кусочку. В тот момент я расстроился, но потом, глядя на то как прямо на барже умирают те, кто стразу съел шоколадку, решил, что мама права.
На середине пути мы встретили тонущую тупоносую «бракованную» баржу, на которую мы не успели. Она попадала под обстрел. И матросы долго вылавливали из воды всех, кто успел спастись.
Так я на целых три года попрощался со своим Ленинградом…
Впереди было бесконечное путешествие в теплушках до Башкирии, степь, волки, картошка с кумысом и патока... Но это уже совсем другая история, в которой мама получит похоронку на отца.
А летом сорок пятого мы вернулись с свою квартиру. Она была совершенно пустая. Всю нашу мебель, вещи и книги сожгли в блокаду и только у печки кто-то заботливо оставил кучку старых фотографий. Мама села на пол, целовала их и бесконечно благодарила за сохраненную драгоценную память.
