В дешевом баре винный чад, часы издохли и молчат, в бокале кислая моча взамен абсента. Скрипит разболтанный мениск, сюртук пора бы заменить, а ты еще не знаменит и нет ни цента. И даже хуже - есть долги. Соседний столик, не галди, и без того тоска в груди и хрип какой-то. Слинять бы тайно, только бдит полубармен-полубандит и, если дернешься, поди пальнет из кольта.

 

Сегодня вечер, как вчера, как все другие вечера, ведь ты изрядный ветеран таких попоек. Хлебнешь еще один глоток, и эта клетка на чуток преобразуется в чертог сама собою. Среди нечищенных посуд, среди лентяев и паскуд проглянет подлинная суть великой пьесы - несется стон из темных шахт, идет Чума, чеканя шаг, мяучит угольный кошак и дико бесит.

 

Такая жуть живет во мгле - другой узнал бы и сомлел, жевал бы стылый свой омлет, зажмурив очи, сошел с ума бы в малый срок. А ты спокоен, сух и строг, ты сочиняешь сорок строк о детях ночи. О замурованных костях, о нежелательных гостях, о том, кого не угостят амонтильядо. Весь этот хаос, этот ад тебе понятнее стократ, чем рассудительный собрат, сидящий рядом.

 

А за окном у всех дела, в каретах движутся тела, грызет кобыла удила, но сгрызть не может. Труба на подвиги зовет, дымит за городом завод, невозмутимый счетовод проценты множит. И все записано в тетрадь - на то копи, на это трать, не вздумай вечером удрать в кабак пропитый. Твое проклятие старо - обычный мир со всех сторон...

 

Плесни-ка лучше, Астарот, еще полпинты!