Когда-то давно...
Когда-то давно, в столь укрытом седыми веками краю:
где виделось небо высоким, птиц пение слышалось, давеча, издали,
лесными полянами вился кудрявый, задиристый вьюн*.
Места эти дикие, верно, мне чудились "дивом невиданным".
Я шёл по плутавшей тропе, в росах трав утонув, и звенели ручьи,
сплелись в серебро дымно-водно-бескровного летнего царствия.
И царство то было – свободным, как время, как воздух – ничьим.
Все формы живого, во вдох обличённые – сжи́лись здесь счастливо.
Покуда тянулась бескрайнею гордая, мудрая высь –
от первого тихого шага с крутого поморья до склонов величия Аттики.
И жизнь пробивалась, стремилась, срасталась, как веха – жизнь:
столь чуткий простой непокой, через край упоённый романтикой.
Доселе ни лорды в доспехах, ни царских палат легион –
никто, не добравшись до юного мыса, не смел воцариться и властвовать.
Я шёл по цветущей тропе, и тропа, ускользающе, в унисон
звучала неясным мотивом: «Пусть будет - пусть будет, пусть Здравствует –
божественный Храм и обитель великой одной любви!»
Мы вечны, мы венчаны тайной – как сердце и облик галактики, древние.
Сто раз повтори – на любых языках алгоритм,
что право любить и любовь моя ярая – вовсе не нáдвое – целое.
Не знаешь ли ты, злая Гана, дочь Сэра, чужого земного царя,
имей в подчиненье полсотни влюблённых служивцев и подданных,
ты видишь, под сумрачным куполом осени – ясные звёзды горят?
Спроси же у Ведов – к чему, для чего, да и кем они созданы,
блуждая по небу? Созвездья рассыпаны гроздьями – две –
нисколько, ничуть неразлучны, сквозь путь, сквозь безмолвие сонного мо́рока.
И смотрит на небо, на свет – очарованный сим человек,
покуда в нависшем молчании – слышима горесть Во́лоха.
Но ты ли рискуешь, Моргана, по шалости рока – "Моя-не моя"?
Тебе ль бередить нити сердца – ответом, запретом, обетом... не крайность ли?
Ты видишь в сей жизни счастливейшим брата и короля.
Как суть же – твоё пребыванье у трона – нелепо случайностью.
А трон его ладен, удобен, и кубки злачёны – под стать.
В них вина столетние – в замке по будням и праздникам льются реками.
Моргана не любит застолий. Моргана не делит триумфа, уходит спать
в часы, когда ночь опускает на окна, мансарды – стальные веки, и
ей снится опять, как всегда, раз за разом – кошмарный сон:
как будто бы звёзды срываются с неба – и падают, падают... копьями.
Вот – Артур повержен, подавлен, щит сложен – свободен трон!
Ну что же, дочь гнева, ступай, созерцай – созывай своих верных и подданных.
Фата – цвета крови не портит веселья. Уж жертвенный стол накрыт:
сегодня хмельная услада возмездья разделит восторги с шутами и нищими.
«Моргана, проснись же!», – Моргана во сне кричит.
Но сон обрывается в миг, когда хмурое утро над нишею
нависнет крылом, в тесной келье. Пора бы, от бед-наваждений, сменить наряд:
она одевается скоро и скромно, в тон неба туманного – тёмно-синее.
И тайно бежит от затворов, покуда в дремоте лихая рать
не знает, нисколько не ведает действа – какими же силами
свобода даётся лишь раз и поныне... – от пут, роковой черты,
где чувства обид и бессилия (может быть?) сменятся чувством правильным.
Ты видишь, Моргана, над башнями Логреса – тянется чёрный дым?
Беги же, беги от истории призраков. И не возвращай её.
Когда-то давно, в столь укрытом седыми веками краю –
здесь небо высóко. Гораздо весомей и выше приметной надводной линии:
от шага – с просторов поморья, где чайки и норны, всегласно, с ветрами о нас поют.
А ты повторяешь мне тихо: «Устала. Неси меня».
* Вьюнок – растение
© Кайгородова Светлана
/ iiijiii В Конце Тоннеля. 2023 /
