Чужой

Горб Луны

среди мёртвого леса

неподвижней губы,

что примёрзла к железу.

 

Остриями скобы

две звезды

вонзены

в стропила небес зачем-то.

Снег прилёг у избы.

В поле нитка тропы

потеряла значенье.

 

Там ни звука, ни лая псов,

только снег (вся его сумма).

Валуны черепахами греют песок.

Нет, не греют – они равнодушны как всё,

что способно не думать,

возникая из мглы на пути.

Но зачем куда-то идти,

когда рядом над крышей близко,

все созвездья

созрев

повисли,

как подвески

на пышной груди

королевы

Анны Австрийской.

 

От алмазных

пудов

просев

небо силится слиться с садом,

с огородом, но раньше с шоссе

и деревья подняли руки как все

поднимают под автоматом.

 

Тьма

плюс

ветрено.

 

Пляс

керосиновой

лампы

в окошке.

 

Комья снега осколками ваз,

на обочину свалены. Глаз

не поймёт, где тени, где кошки.

 

Сетью трещин – сады.

Треск мороза как рация внятен.

Шёпот белой сухой воды:

«Посмотри, вокруг до звезды –

необъятней,

темней,

необъятней».

 

Подкрадётся рассвет.

Он займётся дарением яблок.

Всем:

сугробам,

оврагам,

в кювет

их закатит,

а позже:

– Привет, –

скажет,

– хватит.

 

Подобравши подол,

ёлка смотрит с тревогою в поле.

Там упал небес потолок,

там изба повязала платок,

а калитка пищит: больно.

 

Там небрежно пришит лампас,

узкой тропки к концу деревни.

Для тебя здесь всё мимо – анфас.

Ты уедешь и вслед тебе глаз

не подымут деревья.