Из трёх - один китаец
Литературно-художественный журнал "Ковчег" издаётся в Ростове-на-Дону. В течение года выходит до четырёх номеров. В каждом из них есть что почитать как в прозе, так и в поэзии и публицистике. Немало даровитых авторов из разных регионов России, а также из зарубежья уже привлекли внимание публики, чему способствует электронная версия издания. При этом впечатляет не только интерпретация современности, но и сама эта бурлящая, а порой неожиданная современность. Так, я заинтересовалась рассказом Дмитрия Гавриленко "Китаец", опубликованным в тридцать втором номере. Публикацию предваряет несколько строк об авторе: "ГАВРИЛЕНКО Дмитрий Сергеевич – педагог, журналист, поэт и прозаик. Печатался в журналах «Арион», «Юность», «Пульс», «Русская словесность», «Учительской газете» и др. Живет в Москве." Горячее дыхание столицы, на которое влияют бесконечные вереницы машин, слегка обожгло мою кожу. Это примета настоящей литературы, рассматривающей бытие во многообразии токопроводов нервной системы героев.
"Китаец" написан от лица женщины и напоминает большой внутренний монолог, периферия которого - классический любовный треугольник. Контуры его вырисовываются в самом начале: "Ей вспомнились побледневшие глаза мужа. От белены взбеленился? Поищи мужика, который нижнее белье жены исследует. Давала ли она повод? Тысячу раз нет. Вот ее подружку с утра одна мысль гложет: с мужем переспать или с любовником. Выпендривается даже. Если, говорит, с любовником пересплю, то с мужем спать не лягу..." А в чём же ядро этих поразительных размышлений в толчее московской жизни? Изменился мир, и женщина получила свободу. Радуйся, душа, и делай, что тебе вздумается. Вот благодать раскрепощения, на которую сам автор нет-нет да и посмотрит со скептической улыбкой.
Да-да, в потоке хаоса есть свой отнюдь не хаотический смысл. Медленная, дотошно отражённая повседневность не может не быть хаотичной из-за обилия подробностей, изнуряющей медленности и иссушающего механического отупения. Тем не менее, Дмитрию Гавриленко удаётся раскрыть и внешнее в характере героини, включая её исконные и привнесённые черты, и внутреннее, зародившееся от Отца Небесного. Осуждает она мужа-нахлебника? Да, осуждает: "Кандидатскую защитил, а толку-то? Точку на этом поставил, а надо бы запятую. Доктору наук не дали бы пропасть. Да, видно, выше головы не прыгнешь. Работа тю-тю. Иждивенцем стал..." На её месте любая женщина осудила бы, однако не всякая согласилась бы сама тащить поклажу под названием семья. Впрочем, надо отметить: поклажа условная, детей у супругов нет, их связывает только штампы в паспортах. Проницательный автор видит и ещё кое-какие связи.
У неё нет имени, нет имени и у него. Зачем? Если они символы, то символизируют, прежде всего, самих себя. Для автора этого достаточно, и я согласна с ним. Ревность не является трещиной в семье. Ну, ревнив муж, так как понимает: она на работе, в сутолоке, в суматохе, среди соблазнов и соблазнителей. Работа этим непростая, превосходящая в значении саму себя: "Но вчера удивил муженек, захочешь – не забудешь. Речь уже не о розовых трусиках с пятнышком. Кто, говорит, тебя за мягкое место ущипнул? Я, помню, глянула на него… ох, сколько всего хотела высказать взглядом. Думаю: с чего он? А потом стала потихоньку вспоминать, и туман какой-то розовый поплыл перед глазами. Вспомнила. Именно ущипнул, именно за мягкое место..." То есть нечто мимолётное выходит на первый план, прихорашивается как будто, заявляя о первенстве в сюжете. И это первенство не замедлило подтвердиться с появлением образа китайца.
Я отчётливо понимаю, что Дмитрий Гавриленко даёт понять о том, что в рассказе, даже с учётом его "потоковости", нет ни одной лишней черты. Женщина, даже не имеющая детей, вынуждена в силу сложившихся обстоятельств зарабатывать на хлеб насущный. Это не какой-то особый интеллигентский вывих, не срамота, а реалии дня. Я всмотрелась в поток машин и вижу: женщины за рулём, они спешат, им, как и мужчинам, мешают беспрестанные пробки. Героиня намного проще: её автомобилем стала тележка с "рекламной злободневкой", толстым журналом "Работа и зарплата", глянцевыми изданиями с полуобнажёнными красавицами. Она продаёт эту продукцию возле метро Китай-город, чтоб было что поесть ей и мужу.
Автор испытывает тревогу, а она передаётся и мне, читательнице. Нечто подобное я испытала, читая давнишнее стихотворение Ярослава Смелякова, где были строки: "Сквозь эти женские лопаты, как сквозь шпицрутены, иду". Цитирую по памяти, могу ошибиться, но за смысл ручаюсь. Равноправие сияет не только привлекательной стороной, но и остриём таких лопат, которыми работают женщины. Избавляясь от семейных пут, женщина запутывается ещё больше. Она уходит на обложку глянцевого журнала и оттуда поражает своей ослепительной улыбкой. Но при этом она отрывается от корней, питающих её.
Почему именно китаец образовал в рассказе подобие третьего угла? Дмитрию Гавриленко удаётся отвечать на подобные вопросы, не задавая их. Китай - это альтернатива пустопорожней глянцевости, это семья, обзаводящаяся детьми и живущая для их блага. Путы на женщине есть, но они необходимы для неё самой - это путы долга перед будущим.
ГАЛИНА ГЛИНСКИХ
3 ноября 2014 года
"Китаец" написан от лица женщины и напоминает большой внутренний монолог, периферия которого - классический любовный треугольник. Контуры его вырисовываются в самом начале: "Ей вспомнились побледневшие глаза мужа. От белены взбеленился? Поищи мужика, который нижнее белье жены исследует. Давала ли она повод? Тысячу раз нет. Вот ее подружку с утра одна мысль гложет: с мужем переспать или с любовником. Выпендривается даже. Если, говорит, с любовником пересплю, то с мужем спать не лягу..." А в чём же ядро этих поразительных размышлений в толчее московской жизни? Изменился мир, и женщина получила свободу. Радуйся, душа, и делай, что тебе вздумается. Вот благодать раскрепощения, на которую сам автор нет-нет да и посмотрит со скептической улыбкой.
Да-да, в потоке хаоса есть свой отнюдь не хаотический смысл. Медленная, дотошно отражённая повседневность не может не быть хаотичной из-за обилия подробностей, изнуряющей медленности и иссушающего механического отупения. Тем не менее, Дмитрию Гавриленко удаётся раскрыть и внешнее в характере героини, включая её исконные и привнесённые черты, и внутреннее, зародившееся от Отца Небесного. Осуждает она мужа-нахлебника? Да, осуждает: "Кандидатскую защитил, а толку-то? Точку на этом поставил, а надо бы запятую. Доктору наук не дали бы пропасть. Да, видно, выше головы не прыгнешь. Работа тю-тю. Иждивенцем стал..." На её месте любая женщина осудила бы, однако не всякая согласилась бы сама тащить поклажу под названием семья. Впрочем, надо отметить: поклажа условная, детей у супругов нет, их связывает только штампы в паспортах. Проницательный автор видит и ещё кое-какие связи.
У неё нет имени, нет имени и у него. Зачем? Если они символы, то символизируют, прежде всего, самих себя. Для автора этого достаточно, и я согласна с ним. Ревность не является трещиной в семье. Ну, ревнив муж, так как понимает: она на работе, в сутолоке, в суматохе, среди соблазнов и соблазнителей. Работа этим непростая, превосходящая в значении саму себя: "Но вчера удивил муженек, захочешь – не забудешь. Речь уже не о розовых трусиках с пятнышком. Кто, говорит, тебя за мягкое место ущипнул? Я, помню, глянула на него… ох, сколько всего хотела высказать взглядом. Думаю: с чего он? А потом стала потихоньку вспоминать, и туман какой-то розовый поплыл перед глазами. Вспомнила. Именно ущипнул, именно за мягкое место..." То есть нечто мимолётное выходит на первый план, прихорашивается как будто, заявляя о первенстве в сюжете. И это первенство не замедлило подтвердиться с появлением образа китайца.
Я отчётливо понимаю, что Дмитрий Гавриленко даёт понять о том, что в рассказе, даже с учётом его "потоковости", нет ни одной лишней черты. Женщина, даже не имеющая детей, вынуждена в силу сложившихся обстоятельств зарабатывать на хлеб насущный. Это не какой-то особый интеллигентский вывих, не срамота, а реалии дня. Я всмотрелась в поток машин и вижу: женщины за рулём, они спешат, им, как и мужчинам, мешают беспрестанные пробки. Героиня намного проще: её автомобилем стала тележка с "рекламной злободневкой", толстым журналом "Работа и зарплата", глянцевыми изданиями с полуобнажёнными красавицами. Она продаёт эту продукцию возле метро Китай-город, чтоб было что поесть ей и мужу.
Автор испытывает тревогу, а она передаётся и мне, читательнице. Нечто подобное я испытала, читая давнишнее стихотворение Ярослава Смелякова, где были строки: "Сквозь эти женские лопаты, как сквозь шпицрутены, иду". Цитирую по памяти, могу ошибиться, но за смысл ручаюсь. Равноправие сияет не только привлекательной стороной, но и остриём таких лопат, которыми работают женщины. Избавляясь от семейных пут, женщина запутывается ещё больше. Она уходит на обложку глянцевого журнала и оттуда поражает своей ослепительной улыбкой. Но при этом она отрывается от корней, питающих её.
Почему именно китаец образовал в рассказе подобие третьего угла? Дмитрию Гавриленко удаётся отвечать на подобные вопросы, не задавая их. Китай - это альтернатива пустопорожней глянцевости, это семья, обзаводящаяся детьми и живущая для их блага. Путы на женщине есть, но они необходимы для неё самой - это путы долга перед будущим.
ГАЛИНА ГЛИНСКИХ
3 ноября 2014 года
