обсидиан

Зеркало.

Зеркало,

обсидиановый лист…

Из темноты силуэтами — будто бы из-за кулис —

точно клочки декорации к пьесе, древнее, чем жизнь,

сцены обсценного окрика, хрипа и порванных жил.

Ты отшатнёшься.

Дыхание вдруг перехватит на миг:

ветер внезапные запахи —

кровь, палени́ну, жасмин —

разом развеет по комнате.

Сколько же… сколько же их —

лиц, искажённых гримасами боли и воплей немых.

Смотрят с ухмылкой захватчики выше порубленных тел.

Две драгоценных реликвии город отдать не хотел.

Два артефакта заветные — свиток и обсидиан —

гладит дрожащими пальцами немощный сгорбленный хан.

По золочёному контуру, тень замыкая в стекле,

знаки с пергамента вычертит смоченный алым стилет.

Цепкими узкими щёлками выцветших старческих глаз

взор твой поймает — не выпустит жадная мутная мгла.

Выплывешь — словно из проруби — в жаркую смрадную явь.

Держишь в ладонях мерцание, в нём — отражение.

«Я?!»

Голос меж стенами мечется, тает под кровлей дворца.

Трогаешь,

трогаешь,

трогаешь лысину, шрамы лица,

шею в морщинах.

Поверить ли? Может, лишился ума?

Нет? Сувениром натешившись, в кресле остался дремать?

Воздух гоняет одышливо хилая впалая грудь.

Слышишь? Бряца́я доспехами, воины к хану идут —

юные волки без жалости дряхлого льва разорвут…

Зябко поёжится, взглядом с балкона окинет Москву

статный мужчина. Прищурится, губы в усмешке кривя.

Город беспечно проводит последний спокойный ноябрь.

Скажет, вздыхая и кашляя, на басурманском: «кисмет!»

чёрный — что уголь — поба́сенник в сказке, правдивой, как смерть.