Прощальный урок эротики
Неизвестный сонет Петрарки
Пусть этот мир замрёт, как толчея
без дуновенья ветра.
Только я
на все имею право.
Скажем, трогать
ту женщину в саду за теплый локоть,
обычную застывшую Психею,
собравшуюся утром в бакалею
привычною дорогою пешком
за мылом и стиральным порошком,
и точно знать — она пока ничья,
но может стать когда-нибудь моею.
***
Как мы зачали дочку
В те времена, когда одной шестой
хватало, чтоб не ездить за границу,
а мать гордилась польскою софой,
впорхнула ты в ненастную столицу,
похожая на юную весну.
И я, как окунь, заглотил блесну.
В тебя влюблялось сходу всё подряд.
В улыбку, в голос, в простенький наряд.
Прохожий.
Дворник.
Лестница.
Квартира
(где ожидалось сотворенье мира).
Сервант в углу косил под итальянца,
паркет по волшебству покрылся глянцем,
а зеркала смущенные — румянцем,
пока плыла ты в спальню стилем ню
по коридору, как по авеню.
И мы... мы завалились на софу.
Притихла кошка где-то на шкафу,
наверно, размышляя об итоге.
Антон плюс Аня!
Пушки наготове!
Тестостерон взбивает эстроген.
И мысль запнулась у твоих колен,
но руки обгоняли скорость мысли.
А за окном ноябрь и шорох листьев.
Потом смеялись, ели мандарины.
—Махнем к моим на праздник, старина?
А старине — семнадцать (до хрена!).
Забыта однокурсница Марина.
—Куда махнем?
—В Одессу!
—В Украину?
Ах, нет, тогда ещё не «в...», а «на...».
2015 год
***
На диком пляже
Упрятав нос в бесстыжий подорожник,
ты отдалась полуденному солнцу.
На этом диком подмосковном пляже
ты белым чайкам кажешься русалкой,
небритому, хмельному рыбаку —
костлявою чудачкой городской,
что и смотреть-то не на что.
Ну вот и несмотри...
По мне—ты слаще,
чем сочная натурщица с Таити.
Забыв про буйство экзотических цветов,
Гоген бы рисовал до исступленья
твои торчащие янтарные соски.
Я завожусь от легкого касанья
пропахшей лугом бархатистой кожи.
И я не одинок. Веселый муравей
уже вскарабкался по маленькой ступне.
Мы с ним готовим тайный план захвата.
Жара сегодня нас не остановит.
Ленивая излучина реки
лишь повторяет контур твоих бёдер...
***
Прощальный урок эротики
Ну, отлюблю. Но ты же, в самом деле,
не ароматная узбекская халва,
тобой чтоб услаждаться каждый вечер
с чайком-с. К тому же, может статься,
что и халва однажды надоест.
Теперь возьму и полюблю турецкий кофе
с французскими пирожными. А ты....
А ты люби того, кого захочешь,
но только, уж пожалуй, не из тех,
с кем я дружил когда-то, чтобы вдруг
не встретиться случайно на пирушке.
А, впрочем, можешь и с приятелем каким...
Ты будешь в раздевающемся платье
и, как всегда, без нижнего белья,
не провоцируя. Ты просто так живешь.
Привет-привет…и угнездишься в кресле.
И хочется, отставив чашку кофе,
присесть на полусогнутых, косясь
туда, где я бывал безумно счастлив…
Я кофе, впрочем, с детства не терплю.
Мне чай с халвой узбекской много слаще
***
Он давно проживает с толстушкой — такой хохотушкой!
Ты скажешь — какой-то смешною простушкой.
Для него же, конечно, красавицей-королевой.
Он за нею не видит даже соседку, что слева
от мусоропровода, рыжую, моложе его лет на тридцать
(слава Богу, он никогда не слышал, как она матерится).
У него болит поясница.
И кран протекает на кухне.
Он всё ждет, что припрется сантехник
и снимет в прихожей туфли.
И мечтает, что все вдруг станут интеллигентами.
А она бахвалится формами, перманентом... и
лечит волосы какой-то дрянью.
Аромат — убийственный...
Он все равно называет её своею единственной.
***
А ты стареешь как-то не спеша.
Нет-нет! — «стареешь» здесь неприменимо.
Начну я снова:
марочные вина
ведь це ́нны не цветастостью наклеек,
а выдержкой и качеством хранения
в дубовых обожженных рейнских бочках,
насыщенным и благородным вкусом,
и, что важнее, долгим послевкусием.
Я это утверждаю, несмотря,
верней — разглядывая милые морщинки,
что разбрелись вокруг лазурных глаз.
Твой сомелье…
***
Как изобразить старость
«Но тут я на стекло плесну воды,
и женщина взойдет на подоконник»
Юрий Левитанский «Как изобразить весну»
Пусть в окна бьет весенний яркий свет,
а барышне пусть будет двадцать лет,
и будет она щедро-аппетитна,
и тысячи желаний источать,
а груди будут в стороны торчать,
как груши,
фаршированные брынзой.
И зеркало начнет отображать,
Как молодость упругая
сочится.
Затем пускай девчонка
огорчится,
прыщ обнаружив в месте,
где ему
совсем сегодня не должно быть места,
которое должно быть интересно
всем женихам
(не мне же одному).
Но к черту прыщ…
любуется
собой
здоровая, счастливая,
нагая,
еще пока и не подозревая,
что скоро возле глаз,
иль над губой
отыщет с грустью первую морщинку,
под шарфом станет укрывать ложбинку
меж сникших двух окружностей
своих,
И вниз сместились уголки у рта...
Но ведь пока
преступно-молода,
И, возвращаясь затемно домой,
пресытившись желанной «взрослой» встречей,
глядит на звезды юный человечек,
бесстыже-незатейливо-смешной.
И взгляд ее, скользнув по темным окнам,
споткнётся на единственном
окне,
чуть освещенном приглушенным светом –
с зеленым абажуром в глубине
мансарды, с любопытством обнаружив,
конечно,
хрупкий женских силуэт…
Та женщина не любит яркий свет…
Лишь полумрак способен передать
богатство цветовой
нюансировки…
Та женщина не смотрится
в трюмо
Она старуха. И уже давно…
как древняя морщинистая фреска
работы Джотто из Капеллы Барди…
Пора прощаться,
только больше не с кем...
***
На Прачечном мосту
На трехпролётном Прачечном мосту,
веками прополощенном дождями,
доверчиво знакомимся губами,
пока июльский ливень превращает
твое тугое платье в невидимку,
но нам до этого и дела вовсе нет.
Для нас ничто сейчас не существует,
помимо губ...
А мост к таким, как мы,
давно привык.
Его нам не смутить.
Ведь он живёт масштабами столетий.
Его с утра заботит непогода.
Но ты не можешь не влюблять в себя мосты...
Когда смягчится каменное сердце
и чувственность войдет в его проемы,
тогда люкарн фасетные глаза
чудесно нас с тобой запечатлеют
на пленке времени, которую затем
проявят — и за хвостик на прищепку
гирляндою подвесят для просушки...
Вот так и будем сохнуть друг по дружке
на этой плёнке до скончания времён.
