Одиссея-4. Новый перевод
ОДИССЕЯ-4. Новый перевод
Песнь четвёртая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
В царственный Лакедемон, средь холмов плодородных лежащий,
Въехали путники наши и к дому царя Менелая
Бег лошадей устремили. Дворец освещен был огнями.
Пир многолюдный шумел в величавом разгаре. Две свадьбы
Праздновал Спарты владыка. Любимую дочь Гермиону,
Равную по красоте лишь одной Афродите небесной,
Он выдавал за героя троянского Неоптолема,
В сердце которого билась отцовская кровь Ахиллеса.
Царь уж давно обещал ему дочь свою в жены. И время
Это настало, и вот сочетали их мудрые боги.
Множество дочери дав колесниц и коней, и прислуги,
Царь молодую невесту готовил отправить в отчизну
Неоптолема, где мирно трудился народ мирмидонский.
В Спарте же дочь Алектора он выбрал невевестой для сына,
Крепкого силой, прижитого им с молодою рабыней
В поздние годы, и звали его Мегапентом. Супруге ж
Царской, всеславной Елене, детей даровать не хотели
Боги с тех пор, как она родила Афродиту земную.
Шумно пируя в богато украшенных царских палатах,
Родственники и друзья Менелая, великого славой,
Были веселья полны. Им на лире певец вдохновенный
Звонко играл. И атлеты в проходах, свои согласуя
С громкою лирой прыжки, посреди их проворно скакали.
Этой порой Телемах с молодым Писистратом, подъехав
К царскому дому, сошли во дворе из своей колесницы.
Встретился им прежде многих других Этеон многочтимый,
Спальный слуга Менелая. Он тут же помчался к Атриду,
Близко к нему подошёл и сказал господину чуть слышно:
«Царь Менелай, благородный воспитаник Зевса. Два гостя
Прибыли к нам, иностранцы и, кажется, царского рода.
Что повелишь нам? Отпрячь ли их быстрый коней? Отказать ли
Им, чтоб они у других угощенье с ночлегом искали?»
С гневом великим ему отвечал Менелай златоглавый:
«Ты, Этеон, сын Воэфа, ни разу еще малоумным
Не был. Теперь же быссмысленно стал говорить, как младенец.
Сами не раз испытав гостелюбие в странствиях наших,
Нынче покоимся в доме своём. Пусть Всевышний положит
Бедствиям нашим конец. Отпрягите коней их. Самих же
Странников к нам пригласить на семейственный пир поспешите».
Так говорил Менелай. Этеон поспешил порученья
Царские выполнить, встреченных слуг забирая с собою.
Упряжь, всю в пене от быстрой езды, отстегнули и сняли
С пылких коней. Под уздцы отвели их в конюшню. И тут же
Ясли наполнили полбой с литым ячменём золотистым.
Выйдя во двор, прислонили к наружной стене колесницу.
Спутники наши, меж тем, в лучезарный дворец величавый
Были слугой введены и, бросая невольные взоры
На украшенья его, удивлялись красотам дворцовым.
Всё ослепительно-ярко, как летнее солнце на небе,
Было в палатах царя Менелая, великого славой.
Очи свои наконец насладив изумительным зреньем,
Начали в гладких купальнях они омываться. Когда же
Их искупала и чистым елеем натёрла рабыня,
Мантии прежде одев, а на них дорогие хитоны,
Рядом они с Менелаем властителем сели на стульях.
Тут поднесла им рабыня в лохани серебряно-звонкой
Полный студёной прозрачной воды золотой рукомойник.
Гладкий потом пододвинула стол. На него положила
Хлеб домовитая ключница, яства различного вида.
Тут же на блюдах, которые нёс высоко над столами,
Пира смотритель гостям предложил испечёное мясо
И, протерев, разместил на столах золотые бокалы.
Всех поприветствовав, к путникам царь Менелай обратился:
«Пищи откушайте нашей, друзья, на здоровье. Когда же
Свой утолите вы голод, я с вами беседу продолжу.
В вас не увяла, я вижу, порода родителей ваший.
Оба, конечно, вы дети царей, порождённых Всевышним.
В мире земном все, подобные вам, не от низших родятся».
Тут он своею рукой из обширного царского блюда
Выделил юным гостям два зажаренных поваром лучшим
Бычьих куска. И с почтеньем большим и с неменьшим желаньем
Юноши есть принялись и, когда утолили свой голод,
Спутнику тихо сказал Телемах, наклонившись вплотную:
«Нестеров сын, мой возлюбленный друг, Писистрат благородный,
Видишь, как много здесь меди сияющей в звонких покоях.
Блещет всё золотом и серебром, и слоновою костью.
Только лишь Зевс на Олимпе имеет такую обитель.
Что за богатство! Как много всего! С изумленьем смотрю я».
Вслушался в тихую речь Телемаха Атрид златовласый,
Голос возвысив, крылатое слово промолвил владыка:
«Дети, негоже нам, смертным, равняться с царём Олимпийским.
Ибо и дом, и сокровища Зевса, как сам он, нетленны.
Люди же – кто-то поспорит богатством со мною, а кто-то
Этого сделать не сможет. Немало за век претерпевший,
В мире немало скитавшийся, прибыл в родную отчизну
Я на восьмой из отпущенных мне на дорогу Всевышним
Лет затянувшихся. И в кораблях я своих крутобоких
Много привёз, возвратившись из плаванья. Видел я Кипр
И финикийцев. Египта достиг и проник к эфиопам.
У сидонян и эрембов гостил. Наконец, по веленью
Зевса, я в Ливии жил, где рогатыми агнцы родятся,
Где по три раза в году родовое приносят потомство
Козы и овцы. В стране этой солнечной, Зевсом желанной,
И выпасов господин, и обычный пастух недостатка
В сыре и мясе, и жирногустом молоке не имеют.
Этой порой, что в пределах чужих собирал я богатства,
Брат мой любимый в родном своём доме погиб от убийства,
Тайно и гнусно свершённого подлым предательством женским.
С этого времени все мне богатства постылыми стали.
Но вам об этом, кто б ни были вы, уж отцы рассказали.
Горестно было смотреть истребленье знакомого дома,
Столь светоносного прежде, столь славного многим богатством!
Но и другое мне горестно было, не менее остро.
Рад бы остатья я с третью того, чем владею, лишь только б
Были живыми мужи, под стенами погибшие в Трое.
Часто их всех вспоминая, о них сокрушаюсь и плачу.
Долго сижу одиноко под кровлей домашней. Порою
Горем о них наслаждаю я сердце. Порой забываю
Горе, поскольку нас скоро холодная скорбь утомляет.
Но сколь ни сетую я, дорогих земляков вспоминая,
Мысль об одном больше всех моё сердце терзает, поскольку
Бедствий никто столь не вынес, как царь Одиссей. На страданья
Был он рождён. На мою же досталось судьбу сокрушаться,
Видя, как долго отсутствует он. До сих пор мы не знаем,
Жив ли он, умер ли. Плачут о нем безутешно в Итаке
Бедный Лаэрт седовласый, жена Пенелопа и юный
Сын Телемах, о котором одно лишь мы знали, что был он
Перед отплытием войск Одиссея рождён».
Так сказал он,
Скорбную боль пробудив в Телемахе. С ресниц его длинных
Вдруг покатилась слеза. И пурпурною мантией тут же
Юноша вытер лицо. Но, увидев, Атрид догадался.
Долго, рассудком и сердцем колеблясь, не знал он, что делать.
Ждать ли, чтоб сам говорить об отце своём юноша начал,
Или вопросами выведать всё от него понемногу.
Этой порою, пока принимал он, колеблясь, решенье,
К ним из покоев своих величавых Елена спустилась.
Лишь с Артемидой её мы сравнили бы, если бы только,
Всех озаряя, с копьём золотым появилась богиня.
Кресло царице подвинула быстро рабыня Адреста.
Мягкий ковёр шерстяной положила ей в ноги Алкиппа.
Фило пришла с драгоценной корзиной серебряной – даром
Умной Алькандры, супруги Полиба, в египетских Фивах
Жившего и обладавшего множеством дивных сокровищ.
Литые из серебра, две купальницы дал он Атриду,
Пару треножных сосудов и золотом десять талантов.
Также царице Елене супруга его подарила
Прялку из чистого золота с чудной корзиной овальной.
Из серебра та корзина была, но края золотые.
Именно эту корзину, с кручёною тонкою пряжей,
Фило с почтеньем поставила возле царицы Елены.
Прялка на пряже лежала с волнистою шерстью пурпурной.
В кресле устроясь удобней, Елена красивые ноги
К низкой скамье протянула, спросив у царя Менелая:
«Смог ли узнать ты, Атрид благородный, воспитанник Зевса,
Кто иностранные гости, наш дом посетившие царский?
Я же скажу – справедливо ли, нет ли, не знаю, – но сердце
Мне говорит, что ещё никогда мне встречать не случалось
Сходства, какое один из гостей с Телемахом имеет,
Сыном царя Одиссея. Младенцем его он оставил
Дома, когда за меня, недостойную, все вы, ахейцы,
Воины смелые, в Трою пошли истребительной ратью».
Так Менелай благородной царице Елене ответил:
«Что ты сказала, жена, то и я нахожу справедливым.
Чудное сходство! У юноши всё Одиссеево – руки,
Ноги, в глазах выраженье, такие же кудри густые
На голове у него. А когда, помянув Одиссея,
Стал говорить я о бедствиях, что за меня претерпел он,
Пала с ресницы его, я заметил, слеза. И поспешно
Вдруг он накидкой пурпурной от глаз посторонних закрылся».
Тут Писистрат благородный сказал Менелаю Атриду:
«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов!
Спутник мой подлинно сын Одиссеев – ты верно подумал.
Но, осторожный и скромный, он мнит, что ему неприлично,
Вас посетивши впервые, себя выставлять в разговоре
Рядом с тобою, пленяющим всех нас божественной речью.
Нестор, родитель мой славный, его повелел в Лакедемон
Мне проводить. У тебя ж он затем, что б ему благосклонно
Мог наставленье ты доброе дать. Ведь немало
Горя бывает в родительском доме для сына, когда он
Розно с отцом, не имея друзей, прозябает, как ныне
Сын Одиссеев. Отец богоравный далёко. В народе ж
Нет никого, кто б ему от гонений помог защититься».
Царь Менелай, отвечая, сказал Писистрату в восторге:
«Боги! Так подлинно сын несказанно мне милого друга,
Столько тревог за меня претерпевшего, дом посетил мой!
Я ж самого Одиссея отличнее многих ахеян
Встретить надеялся, если бы только в судах быстроходных
Путь нам домой по волнам отворил Громовержец могучий.
В Аргосе град бы ему я построил с дворцом для жилища.
Взял бы его самого из Итаки с богатством, семейством,
С целым народом. И область для них бы очистил, моими
Нынче людьми населённую. Часто видались тогда бы.
И уж ничто разлучить нас в те светлые дни не смогло бы,
Дружных, весёлых, счастливых, до самого смертного часа.
Но столь великого блага не дал нам тогда непреклонный
Бог, запретивший ему, несчастливцу, возврат долгожданный».
Так говоря, неумышленно всех Менелай опечалил.
Тут же Елена Аргивская, Диева дочь, зарыдала,
Сын Одиссеев заплакал, и с ними Атрид прослезился.
Плача не мог удержать и заступчивый друг Телемаха,
Вспомнив о брате своём, Антилохе прекрасном, который
Был умерщвлён лучезарной Денницы возлюбленным сыном.
Вспомнив о брате своём, произнёс он крылатое слово:
«Подлинно, царь Менелай, ты разумнее всех, кто родился
В мире людском. Так всегда наш отец, богоизбранный Нестор,
Нам говорит о тебе в наших частых семейных беседах.
Но ты послушай меня, в разговорах незрелого. Вряд ли
Надо вечернюю трапезу грустной слезой омрачать нам.
Скоро подымется Эос, рождённая в раннем тумане.
Мне же отнюдь не противна печаль о возлюбленных мёртвых,
Общей судьбиной постигнутых. Нам, земнородным страдальцам,
Только одна здесь надёжная почесть и вечная память –
Слёзы с ланит и отрезанный локон волос на могиле.
Брата утратил я. Был он среди воевавших аргивян
Не из последних. Его ты, конечно, видал. Но его мне
Не доводилось встречать. Говорят, ото всех был отличен
Силою он, дивной лёгкостью ног и отважностью в битвах».
Царь Менелай златовласый в ответ произнёс Писистрату:
«Друг, основательно то, что сказал ты. Один лишь разумный
Муж и годами старейший тебя говорить так способен.
Вижу из слов я твоих, что отца своего ты достоин.
Ведь без труда познаётся порода мужей, для которых
Счастье и в браке и в племени их уготовил Всевышний.
Так постоянно и Нестору он золотые свивает
Годы, чтоб весело в доме своём он старел, окружённый
Бодрой семьёй сыновей, и разумных, и сильных, и смелых.
Мы же, печаль отложив и утёрши невольные слёзы,
Снова продолжим наш пир. Для умытия рук подадут нам
Чистой воды. А наутро опять разговор с Телемахом
Мы заведём, чтоб окончить его до рождения Эос».
Так он сказал. И стараньями Асфалиона, который,
Будучи верным слугою царя, обносил всех проворно
Чистой водой родниковой, – все гости себя освежили,
Вымыли руки, и к лакомой пище застольной вернулись.
В чаши царица Елена подлить вознамерилась соку,
Гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье
Горестей жизни дающего. Тот, кто его подливает
В чашу с вином, услаждая напитком себя, непременно
Весел весь день, даже если узнает о смерти любимых,
Сердцу бесценных людей. И Елена тем соком чудесным
Тайно владела с тех пор, как супруг из Египта вернулся
С множеством прочих даров от царей той земли благодатной.
Соку в вино подмешав и напиток велев своим слугам
В кубки разлить золотые, а их разнести по застолью,
Снова вернулась Елена к гостям и продлила беседу:
«Царь Менелай благородный, воспитанник Зевса, и все вы,
Дети отцов знаменитых! Различное людям различным,
Злое и доброе, Дий посылает. Всё Богу возможно.
Радуйтесь, сидя за трапезой нынешней, сладкой беседой
Сердце своё веселите, а я о былом расскажу вам.
Думаю, всем интересно вам будет услышать, как славный
Царь Одиссей измышлял и вершил хитроумные планы
В крае троянском, где множество бед претерпели ахейцы.
Тело своё исхлестав беспощадно бичом сыромятным,
Рубищем старым покрывшись, невольника вроде, вошёл он
В город враждебный, бушующий морем чужого народа.
В платье разодранном всем он казался убогим и нищим.
Сгорбясь по Трое ходил, подозрений малейших не вызвав.
Кто он такой – я одна догадалась. Тихонько вопросы
Стала ему задавать. Но он хитро от них уклонялся.
После, когда я умыла его и елеем натёрла,
Новое платье на плечи ему возложила и клятву
О величайшем молчанье дала, Одиссей рассказал мне
О хитроумных задумках ахеян. Разведчиком был он
Послан в опасную Трою, где всё подозреньем дышало.
Многих троянцев известных он жизни лишил, и разведал
Всё о военных секретах, и в стан к землякам возвратился.
Многие вдовы троянские горько рыдали. В моём же
Сердце веселье играло – давно уж стремилось в родную
Землю оно. И давно я скорбела – по воле Паллады
Вольно ушедшая в Трою из милого отчего края,
Где я покинула брачное ложе и дочь, и супруга».
Царь Менелай отвечал благородной царице Елене:
«Истинно всё, что ты нам рассказала, жена дорогая.
Много земель посетил я и много людей богоравных
Встретилось мне, но никто с Одиссеем, упорным в несчастьях,
Мудрым и смелым, сравниться не мог. Об одном лишь деянье
Этого славного мужа теперь я поведаю скромно.
В недрах коня деревянного – хитрого дара троянцам –
Мы затаились, чтоб в нужное время убежище наше
Дружно оставить, охрану у главных ворот уничтожить
И недоступные створы раскрыть. И когда уже конь наш
За воротами стоял, ты к нему подошла – по внушенью
Демона злого, который в сраженьях стоял за троянцев.
Вслед за тобою к нему подошёл Деифоб благородный.
Трижды громаду ты с ним обошла, аккуратно ощупав
Рёбра и стыки её, начала вызывать поимённо
Всех, кто в засаде сидел, голосам подражая искусно
Наших возлюбленных жён. Нам знакомые слышались звуки.
Вдруг пробудилось желанье во мне заодно с Диомедом
Выйти наружу иль громко тебе изнутри отозваться.
Но Одиссей опрометчивых нас удержал. Остальные
Справились сами с могучими чарами демонской силы.
Правда, ещё Антиклес на призыв твой подать порывался
Голос. Но царь Одиссей, многосильной рукою зажавши
Рот безрассудному, этим нас всех от несчастья избавил.
С ним он боролся, пока не ушла ты по воле Афины».
Тут Менелаю сказал рассудительный сын Одиссеев:
«Царь благородный Атрид, богоизбраный пастырь народов!
Вдвое прискорбней, что он не избегнул губящего рока.
Было ли в пользу ему, что имел он железную волю?..
Впрочем, наверно, уж время о сне благотворном подумать,
Чтобы дневная усталость бесследно в ночи растворилась».
Так он сказал. И Елена немедля велела рабыням
Ставить кровати в сенях, постилать тюфяки на кроватях,
Пышнопурпурные сверху ковры постелить, а для тела
Мягким покровом косматые мантии предназначались.
Факелы взяв, из гостиной служанки отправились дружно
К ночи постели готовить. И вскоре гостей благородных
Сопроводил до удобных кроватей проворный глашатай.
Вскоре в сенях на постели легки и спокойно заснули
Сын Одиссеев и спутник его Писистрат благородный.
Быстро во внутренней спальне заснул и Атрид златовласый
Вместе с женою своею богинеподобной Еленой.
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Ложе покинул и царь Менелай, повелитель сражений,
Платье надев, изощрённый свой меч на плечо он повесил,
Ловко подошвы к ногам привязял и из внутренней спальни
Вышел привычно, лицом лучезарному богу подобный.
Сев к Телемаху, его он со днём наступившим поздравил
И чуть позднее спросил у него: «Откровенно скажи мне,
Что побудило тебя по хребту беспредельного моря
В Лакедемон наш приплыть, Телемах благородный?
Личная это нужда или общая – правду скажи мне».
Так отвечал Менелаю возлюбленный сын Одиссеев:
«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов!
Здесь я затем, чтоб узнать от тебя о судьбе Одиссея.
Гибнет моё достоянье, мои разоряются земли,
Дом мой во власти грабителей жадных, безжалостно бьющих
Скот наш и крупный и мелкий, породистых буйволов наших.
Мать Пенелопу они сватовством неотступным терзают.
Я же колена твои обнимаю, чтоб ты благосклонно
Участь отца моего приоткрыл, рассказав, что своими
Видел глазами и что от кого-то случайно услышал.
Матерью был он, наверно, рождён на страданье и горе.
Ты же меня не щади и, из жалости слов не смягчая,
Всё расскажи мне подробно, чему ты был сам очевидцем».
С гневом великим вокликнул Атрид Менелай златовласый:
«О, безрассудные! Мужа могучего брачное ложе,
Сами бессильные, мыслят они захватить сумасбродно!
Если бы в тёмном лесу у великого льва логовище
Львы помоложе надумали гордо и глупо оспорить,
Их бы немедленно страшная, смертная участь постигла.
Эта же участь постигнет глупцов от руки Одиссея.
Если бы – о Громовержец! О Феб Апполлон! О Афина! –
В виде таком же, как в Лесбосе, плотно людьми населённом,
Где в рукопашном сраженье с неистовым Филомиледом
Он опрокинул его на великую радость ахейцев, –
Если бы в виде таком женихам Одиссей вдруг явился,
Стало бы им домоганье, бесспорно, последним по счёту!
То же, что знать ты желаешь и что я доподлинно знаю,
Я постараюсь об этом тебе рассказать откровенно.
Кроме того, что один проницательный старец поведал
Мне о судьбе Одиссея, и этого тоже не скрою.
Всё ещё боги в родную страну заграждали дорогу
Мне из Египта. Обещанной я не свершил гекатомбы.
Боги же требуют, чтобы верны были мы обещаньям.
В море шумливошироком находится остров, лежащий
Против Египта. Его называют в округе Фаросом.
Он от Египта как раз на таком расстоянье, какое
За день при ветре попутном его корабли проплывают.
Славная пристань на острове. Тёмной водой загрузившись,
В море выходят большие суда. Но, когда мы там были,
Ветер ни разу от нашего берега благоприятный
Нас не порадовал. Мы три недели его ожидали.
Наши запасы кончались. Ахейцы надежду теряли.
Острозагнутыми крючьями тщились в затонах прибрежных
Рыбу поймать на обед, а её ведь не ели мы сроду.
Шёл я в печали по берегу моря, товарищей бросив.
Вдруг с удивленьем увидел красивую женщину рядом.
Только поздней, после нашей беседы, я понял, что это
Грозного бога морского цветущая дочь Эйдофея.
«Что же ты, странник? – с великой насмешкой сказала богиня. –
Или дитя неразумное? Или же сердцем ты робок?
Или ты лени поддался? А может, своим веселишься
Горем, что долго так медлишь на острове нашем, не зная,
Что предпринять, и себя, и друзей повергая в унынье?»
Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:
«Кто б ни была ты, богиня, всю правду тебе я открою.
Я без желанья в бездействии медлю. Мне кажется, знаю,
Чем оскорбил я бессмертных богов. Но всё это догадки.
Ты же ответь мне (всё ведать должны вы, могучие боги),
Кто из бессмертных меня оковал, запретив мне возвратный
Путь по шумящей хребтине морской до отчизны далёкой?»
Так я спросил у богини, и так мне она отвечала:
«Слушай меня, Менелай. Я открою великую тайну.
Издавно здесь, на Фаросе, живёт ясновидящий старец,
Богу подобный Протей, египтянин, изведавший моря
Страшные глуби, царя Посейдона державе подвластный.
Я от него родилась, по сказаньям молвы неустанной.
Если сумеешь вниманьем его овладеть, чтоб не знал он,
Скрытых желаний твоих (а они ясновидцу известны),
Всё он откроет тебе: и какою дорогой вернуться
Выпадет случай домой? и удачной ли будет дорога?
И что худого и доброго в доме твоём приключилось
За многотрудные годы твоих непрестанных скитаний?»
Так Эйдофея сказала, и так я богине ответил:
«Если бы ты научила меня, чтобы смог я Протея
Перехитрить, утаив от его вседоступного взора
Свиток желаний моих! Ведь немыслимо мне, человеку,
Стать победителем в споре неравном с могучим владыкой».
Так говорил я, и так, отвечая, богиня сказала:
«Только лишь Гелиос знойного неба пройдёт половину,
Около острова с ветром поднявшимся море вскипает.
Это предвидя, Протей покидает морские глубины.
Выйдя на берег, идёт он к тенистой глубокой пещере,
Там отдыхает, пока не окончится шторм налетевший.
Перед пещерою, дети богини морской Алосинды,
Стаей ложатся тюлени, владыки покой охраняя.
Только появится Эос, я место найду, где удобно
Спрячешься ты меж тюленей. Но три самых сильных ахейца
Пусть от тебя недалёко скрываются, так чтоб рукою
Мог их позвать ты бесшумно, когда это станет возможно.
Сразу, как только проснётся, Протей хвостоногих тюленей
Станет осматривать и, сосчитав по пяти, напоследок
Ляжет меж ними, как пастырь меж стада, и в сон погрузится.
Вы же, увидя, что крепко заснул ясновидящимй старец,
Силы свои напрягите, схватите его и держите
Так, как ещ` никого не держали. Жестоко начнёт он
Биться и рваться. Начнёт превращаться в зверей и растенья,
В лёд и огонь – вы держите, из рук его не выпускайте.
Но, как он скоро подаст человеческий голос и примет
Прежний свой образ – немедленно пленного бросьте. Свободу
Вдруг получив, испытает он радость. И в эту минуту
Ты, Менелай, обратись к ясновидцу – какой из бессмертных
Против тебя раздражён и когда ты домой возвратишься?»
Так мне сказав, в набегавших волнах Алосинда исчезла.
Я же пошёл к кораблям, на песке неподвижно стоявшим.
Многие мысли меня волновали в тот день. После скромной
Трапезы рыбной, лишь только над островом ночь опустилась,
Все мы заснули под шум равномерный морского простора.
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Вдоль по отлогому влажно-песчаному берегу, после
Жаркой молитвы богам, я пошёл в окруженье сильнейших
Трёх моих спутников – с ними не раз мы пытали удачу.
Вскоре богиню мы встретили. Возле песчаных укрытий
Нас ожидала она. А в укрытии каждом по шкуре.
Видимо, сняты с животных они были ночью минувшей.
Запах от тины морской и тюленьего жира настолько
Воздух вокруг пропитал, что почти задохнулись мы тут же.
Ладно, богиня спасла – благовонной амврозией ноздри
Наши помазав. Теперь мы под шкурами в ямах песчаных
Смело могли дожидаться прихода бессмертного старца.
Целое утро с мучительной мы пролежали тоскою.
Вот, наконец, мы услышали, как из кипящей пучины
Стали на берег тюлени в тяжёлых прыжках выбираться
И, разместившись рядами, под солнцем горячим притихли.
В полдень опять разгулялась пучина, и старец бессмертный
Вышел из моря. Лежащих тюленей, как прежде, увидя,
Стал он считать их, и нас по ошибке причислив к животным.
После, закончив считать, на песке меж тюленей улёгся.
Кинувшись с криком на сонного, мы ясновидца схватили,
Силою всей придавили к земле. Но Протей-чудотворец
Вдруг превратился во льва с устрашающей пастью клыкастой.
После предстал перед нами драконом, пантерой и вепрем,
Быстротекучей водою и деревом густовершинным.
Мы, не робея, тем крепче его, тем упорней держали.
Старец, увидя, что все его хитрости не достигают
Цели желанной, смирился, затих и спросил обречённо:
«Кто из бессмертных тебе указал, Менелай благородный,
Средство обманом меня пересились? Что хочешь ты, странник?»
Так он спросил у меня, и ему, отвечая, сказал я:
«Старец, тебе уж известно (зачем притворяться?), что медлю
Здесь я давно поневоле, не зная, на что мне решиться,
Сердцем тревожась и спутников верных в тоску повергая.
Мудрый, скажи мне (всё ведать должны вы, могучие боги),
Кто из бессмертных меня оковал, запретив мне возвратный
Путь по хребту многоводного, рыбообильного моря?»
Так я спросил у него, и в ответ мне сказал ясновидец:
«Должен бы Зевсу-владыке и прочим богам гекатомбу
Ты совершить, отправляясь на родину, чтобы скорее,
Тёмное море измерив, в отчизну свою возвратиться.
Знай, что тебе суждено не видать ни возлюбленных ближних
В светлом жилище своём, ни желанных просторов отчизны
Прежде того, как к бегущему с неба потоку в Египте
Вновь не придёшь и обещанной там не свершишь гекатомбы
Зевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам.
Иначе боги увидеть отчизну тебе не позволят».
Так напоследок ответил я мудрому старцу Протею:
«Что повелел ты, божественный старец, я вскоре исполню.
Ты же, бессмертный, скажи, ничего от меня не скрывая.
Все ли домой невредимы вернулись ахейцы, когда мы,
Трою разрушив, свои корабли от чужих побережий
С ветром попутным к Элладе направили. Кто злополучный
В море погиб? Кто из воинов славных, избегнув несчастья,
В мир неземной отошел на руках у товарищей верных?»
Так я спросил у него, и Протей мне с печалью ответил:
«Царь Менелай! Не к добру ты расспросы затеял. Пожалуй,
Было бы лучше не знать ничего. Горько плакать ты будешь,
Если тебе обо всём расскажу я подробно. Уж многих
Нету в живых. Но и тех, кто под солнцем остался – немало.
Двум лишь вождям меднолатных аргивян домой возвратиться
Смерть запретила (кто пал в поле боя, ты знаешь, конечно).
Третий живой средь пустынного моря в неволе томится.
Сын Иолеев Аякс с кораблями своими в пучине
Сгинул бесславно. Седой Посейдон их к Великой Гирейской
Бросил к скале. Самого же Аякса волною поднял он
К самой вершине скалы – за неё тот руками схватился.
Видно, живым бы остался Аякс, вопреки беспощадной
Воли Афины, да гордое слово безумец промолвил:
Дескать, теперь-то уж он и без помощи неба спасётся.
Эту его похвальбу Посейдон ненароком услышал,
Сильной рукою своею схватил свой ужасный трезубец
И по Гирейской ударил скале, и скала раздвоилась.
Часть устояла. Кусками рассыпавшись, в море другая
Рухнула вместе с висевшим на ней святотатцем Аяксом.
С нею и он погрузился в широко-шумящее море.
Так и погиб злополучный, упившись солёною влагой.
Брат твой сначала печальной судьбы избежал. Невредимо
Отчих достиг берегов, сохранённый владычицей Герой.
Землю родимую стал целовать, проливая обильно
Слёзы восторга. Но издали с тайной подзорной стоянки
Сторож заметил его. Вот уж более года Эгистом
Нанятый за два таланта, следил он, чтоб царь Агамемнон
Не появился нежданно в жилище своём и супругу
Вместе с Эгистом врасплох не застал. И подкупленный сторож
С вестью ужасной для них побежал во дворец, посрамлённый
Страстью преступной. Как только об этом известье услышал,
Хитрый Эгист возле дома, где стали готовить обильный
Царский обед, – спрятал двадцать мужей, посулив им награду.
Сам же навстречу царю полетел в золотой колеснице.
Встретил его как героя троянской войны и доставил
Прямо на пир во дворец. И на этом пиру многолюдном
Вскоре Артрида убил, как на бойне быка убивают.
Люди, с Артридом пришедшие, все до единого пали,
Но и Эгистовы с ними сообщники тоже погибли».
Так он сказал. И наполнилось стоном в груди моей сердце.
Горько заплакав, на землю упал я. Мне стала противна
Жизнь. И на солнечный свет мне глядеть не хотелось. Я долго
Плакал. И долго лежал на земле, безутешно рыдая.
Но не ушёл от меня ясновидец. Сказал, ободряя:
«Царь Менелай, сокрушать столь жестоко себя ты не должен.
Слёзы твои ничему не помогут. А лучше подумай,
Как бы тебе самому поскорей возвратиться в отчизну.
Или застанешь его ты живого, иль будет Орестом
Он уж убит. Ты тогда подоспеешь к его погребенью».
Так он сказал. Ободрился мой дух. И могучее снова
Сердце моё, несмотря на великую скорбь, оживилось.
Голос возвысив, себя я заставил спросить у Протея:
«Знаю теперь о двоих. Объяви же, кто третий, который,
В море далёком, живой, говоришь ты, в неволе крушится?
Или уж нет и его? Сколь ни горько, готов я услышать».
Так я Протея спросил, и Протей мне с печалью ответил:
«Это Лаэртов божественный сын, обладатель Итаки.
Видел его я на острове у Калипсо, самовластной богини.
Слёзы обильные он проливал на скале возле моря.
Чарами им овладела хозяйка земли той чудесной,
Путь для царя уничтожив обратный. На острове диком
Нет корабля и людей мореходных, с которым мог бы
Он безопасно пройти по хребту многоводного моря.
Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное.
В Аргосе ты многоконном с судьбою своей не простишься.
Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь
Послан богами – туда, где живёт Радамант златовласый,
Где протекают светло беспечальные дни человеков,
Зевсом могучим отмеченных вечным небесным блаженством.
Ибо супруг ты Елены, а значит и зять громовержца».
Так он сказал, и его приняла вдруг пучина морская.
Я же с друзьями отважными вновь к кораблям возвратился.
Многими, сердце моё волновавшими, мыслями полный.
Вскоре мы все, как всегда, собрались на вечернюю пищу.
Ночь наступила. И в шуме бегущих валов мы заснули.
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Сдвинули с берега мы корабли крутобокие в море.
Мачты подняв, паруса распустили. Уселись на лавках
Дюжие наши гребцы. Разом вёслами вспенили воду.
Снова в Египет направил я малый свой флот, где успешно
Мы совершили во славу бессмертных богов гекатомбу.
Холм гробовой я на вечную память о брате насыпал
Там, у широко-шумящего моря. И ветер попутный
Нас проводил по глубинам седым до отчизны любимой.
Ты же, мой друг Телемах, погости у меня хорошенько.
Лишь после этого я отпущу тебя. В память о встрече
Трех быстроходных коней с колесницей тебе подарю я.
И очень редкой работы кувшин, из которого будешь
Ты возлиянья вершить в честь великих богов ежедневно».
«Царь Менелай! – отвечал рассудительный сын Одиссеев. –
Долго меня не держи. Я домой тороплюсь с новостями.
Если б не это, с великою радостью мог бы я целый
Год у тебя прогостить, не подумав в Итаку вернуться,
Так несказанно твои разговоры и речи пленяют
Душу мою. Но уж в Пилосе ждут меня, с кем я задумал
Плаванье это. На судне оттуда домой мы вернёмся.
Так что прошу подарить мне на память чего-нибудь проще.
Сложно коней с колесницей везти в корабле. Да к тому же
В горной Итаке просторно лишь козам. Равнин плодородных
Нет и в помине. Тебе самому рысаки пригодятся».
Ласково царь потрепал по щеке Одиссеева сына.
«Вижу, – сказал он с улыбкой, – твоя благородна натура.
Только ведь, сын мой, заместо коней я могу и другое
Лучшему гостю легко подарить. Из несметных сокровищ,
Полон которыми дом мой, я самое редкое нынче
Выберу. Кратера это, чудесная чаша для пира.
Вылита из серебра, а края у нее золотые.
Мне подарил эту славную чашу Федим благородный,
Царь сидонян – я тогда, возвращаясь в родную отчизну,
В доме гостил у него. Вот ее ты, мой друг, и получишь».
Так говорили они, и беседа ручьём тихоструйным
Вольно лилась, собеседников, словно вином, услаждая.
В доме царя собрались этим временем званые гости.
Коз и овец привели и вина принесли дорогого.
Жёны их хлеба прислали. Теперь они в светлых повязках
Вместе с хозяйкой следили за тем, чтоб в гостиной застолье
Было обставлено в лучших традициях Спарты богатой.
А женихи в это время себя забавляли бросаньем
Дисков и дротиков острых, собравшись в мощёной ограде
Царского дома, где буйные игры они проводили.
Но Евримах и Антоний сидели особо от прочих –
Силой своею гордясь и считая их игры забавой.
Фрониев сын Ноемон подошел к ним и тихо спросил их:
«Может ли кто-то из вас объяснить мне, когда возвратится
Сын Одиссея из Пилоса – взял у меня он на время
Лучшее судно, а мне самому оно вскоре для дела
Важного будет нужно. Надо плыть в луговую Элиду.
Стадо коней у меня в том краю. Необъезженных, правда.
Мне бы хотелось поймать одного из коней и объездить».
Так он сказал. Женихи изумились. И в мысли придти им
То, что поведал им Фрониев сын, не могло. Им казалось,
В поле ушёл Телемах к пастухам, чтоб на месте проверить,
Сколь добросовестно делом они занимаются. Строго,
Важную новость узнав, Антиной расспросил Ноемона:
«Всё нам по правде скажи. Как давно он уехал. Какие
Были с ним люди? Наёмники или рабы? Добровольно
Судно ему ты отдал или он захватил его силой?
Всё расскажи Ноемон, ничего от друзей не скрывая».
Фронтиев сын Ноемон, отвечая, сказал Антиною:
«Сам я, конечно, отдал. Да и всякий другой поступил бы
Так же, когда бы к нему обратился такой огорчённый
С просьбою муж – ни один бы ему отказать не решился.
Люди же, взятые им, молодые, из самых отличных
Выбраны граждан. А их предводителем был, я заметил,
Ментор, а может, бессмертный, облёкшийся в Менторов облик.
Ибо я был изумлён несказанно – божественный Ментор
Встретился здесь мне вчера, хоть уплыл он недавно с друзьями».
Так он сказал и, простившись, покинул дворец Одиссея.
А Антиной с Евримахом, сердцами тревогу почуя,
Спешно позвали к себе женихов и, багровый от гнева,
К ним Антиной обратился – глаза, словно угли, горели:
«Горе нам всем! Телемаха, увы, мы считали ребёнком.
Не ожидали подобной отваги от сына царёва.
Но, вопреки убеждениям нашим, он быстро команду
Из самых сильных сограждан собрал, кораблём самым лучшим
С необычайною лёгкостью вдруг обзавёлся и в море
Так хироумно ушёл, что никто, кому нужно заметить,
Так ничего и заметить не смог, отдаваясь забавам.
Будут теперь нам и зло и беда от него. Но погибнет
Сам он от гнева Всевышнего прежде, чем наша погибель
В Зевсовой воле созреет! Не медля ни дня и ни ночи,
Вы для меня с двадцатью снарядите гребцами корабль,
Чтоб, за царевичем я устремившись, его на обратной
Встретил дороге меж нашей Итакой и Замом скалистым.
Подстерегу я юнца в этом месте опасном. И в гибель
Плаванье вслед за отцом для него самого превратится».
Так он сказал, и с решеньем его согласились другие.
Вместе они устремили шаги во дворец Одиссея.
Но Пенелопе уже сообщил о зловещем их плане
Верный глашатай Медонт – он случайно подслушал в ограде
Злобные речи в толпе женихов, обсуждавших убийство.
С вестью немедленно он побежал по дворцу к Пенелопе.
Встретив его на пороге своём, Пенелопа спросила:
«С чем ты, Медонт, женихами сюда благородными послан?
С тем ли, чтоб мне объявить, что рабыням царя Одиссея
Надо, оставив работы, обед им скорей приготовить?
Боги! Когда бы они от меня отступились! Когда бы
Это их пиршество было последним в обители нашей!
Вы, разорители нашего дома, толпой ненасытной,
Губящей в ней Телемаха наследство! Неужто ни разу
В детские годы вам слышать от мудрых отцов не случалось,
Как Одиссей в обхожденье своём человечен был с ними.
Как никому не нанёс он ни словом, ни делом обиды.
Хоть многосильным царям незазорно, в народе считают,
Этих любить и лелеять, других, как врагов, ненавидеть.
Но от него не видал оскорблений никто из живуших.
Здесь же, мои женихи, только ваше бесстыдство, лишь ваши
Наглые, злые поступки видны. Не привыкли вы с детства
Быть за добро благодарными, злом на добро отвечая».
«О богоравная! – быстро Медонт Пенелопе ответил. –
Если бы только лишь в этом единственном зло заключалось!
Но женихи нам великой, ужасной бедой угрожают.
Острым мечом замышляют они умертвить Телемаха,
Выждав его на обратном пути. О судьбе Одиссея
Правду узнать – он недавно с командой отправился в Пилос»
Так он сказал. Задрожали колени и сердце у бедной
Матери. Долго сказать ничего не могла. Застилали
Горькие слёзы глаза. Наконец, собралась она с духом:
«Что удалиться, Медонт, побудило дитя моё? Нужно ль
Было вверяться ему кораблям, водяными конями
В море носящим людей мореходных по воле небесной?
Или он хочет, чтоб имя его на земле истребилось?»
Выслушав слово её, благородный Медонт отвечал ей:
«Мне неизвестно, внушенью ли бога последовал, или
Сам он отплытие в Пилос замыслил, чтоб сведать, в какую
Землю родитель судьбиною брошен и что претерпел он».
Вымолвив это с обидой, Медонт поспешил удалиться.
Сердцегубящее горе объяло царицу. В покоях
Больше остаться она не могла. На порог опустилась,
Горько рыдая. В безудержном плаче служанки царицу
Тесным кольцом окружили. Скорбя, Пенелопа сказала:
«Слушайте, милые. Дал мне Небесный Отец непомерных
Бед и скорбей. Никого он такою судьбой не отметил.
Прежде погиб мой супруг, одарённый могуществом редким,
Воинской доблестью в сонме бесстрашных данайцев отличный,
Столь преисполнивший славой своей и Элладу и Аргос.
Нынче же нету со мной и любимого сына. Умчали
Бури отсюда его. И о том не узнала я прежде.
О вы, безумные! Как ни одной, ни одной не пришло вам
Мысли меня разбудить? А, конечно, вам было известно,
Что в корабле он собрался уплыть от меня в неизвестность.
О, почему не сказал мне никто, что отплыть он замыслил!
Или тогда, отложив свой отъезд, он остался со мною,
Или сама я осталась бы мертвою в этом жилище.
Но позовите скорее ко мне старика Долиона.
Верный слуга он. В приданое дан мне отцом и усердно
Смотрит за садом моим плодоносным. К Лаэрту немедля
Должен пойти он и всё о случившемся старцу поведать.
Может быть, с плачем предстанет он перед народом, который
Так равнодушен к возможной погибели царского сына».
Тут Евриклея, усердная няня, сказал царице:
«Свет наш царица, казнить ли меня беспощадною медью
Ты повелишь или жизнь мне оставишь – скажу откровенно.
Было известно мне всё. По его повеленью дала я
Хлеб и вино на дорогу. С меня же великую клятву
Взял он – молчать до двенадцати дней, или, свет наш, пока ты
В явной тревоге не спросишь о нём, или кто-то из ближних
В Пилос отплытия их ненароком тебе не откроет.
Свежесть лица твоего, он боялся, от плача поблекнет.
Ты же, царица, умывшись и чистой облекшись одеждой,
Весте с рабынями в верхний покой свой пойди и молитву
Там сотвори перед дочерью Зевса эгидодержавца.
Ею, конечно, твой сын сбережётся от верных несчастий.
Но не печаль старика, уж печального. Вечные боги,
Думаю я, не совсем отвратились еще от потомков
Аркесиада – Лаэрта, Аркесия славного сына.
И укрепившийся род их всегда обладателем будет
Царского дома, и нив, и полей плодоносных в Итаке».
Так Евриклея сказала. Утихла печаль. Осушились
Слёзы царицы. Умывшись и чистой облекшись одеждой,
Вместе с рабынями в верхний покой свой пошла Пенелопа.
В чашу отборный насыпав ячмень до узорного края,
Древней Итаки царица с поклоном сказала Афине:
«Дочь непорочная Зевса эгидодержавца, Афина,
Если когда Одиссей благородный в обители этой
Тучные бёдра быков и овец возжигал пред тобою,
Вспомни об этом теперь и спаси Одиссеева сына,
Козни моих женихов злонамеренных гневно разрушив».
Так помолилась она, и не в туне осталась молитва.
А женихи в это время в темневшей палате шумели:
«Верно, теперь многославная наша царица готовит
Свадьбу, не зная о том, что от нас приготовлено сыну».
Так говорили они, не предвидя того, что и всем им
Зевс приготовил. Созвал Антиной женихов говорливых:
«Буйные люди! Советую вам от таких неразумных
Слов воздержаться, чтоб кто-нибудь здесь разгласить их не вздумал.
Лучше домой разойдёмся в молчанье и делом исполним
То, что сегодня на общем совете своём порешили».
Выбрав сильнейших мужей из народа, поспешно пошёл он
С ними на пристань, где в ряд корабли на песчаном прибрежье
Мирно стояли. Один они сдвинули в тихую бухту,
Мачту на нём утвердили, уладили снасти морские,
В крепкоременные петли просунули длинные вёсла
И, наконец, паруса натянули. Когда же и слуги
На берегу появились, блистая оружием, вместе
Все разместились на судне, потом на открытое взморье
Вышли и ужинать стали, ночной темноты дожидаясь.
А Пенелопа в высоком покое своём в это время
Грустно лежала одна, ни еды, ни питья не желая.
Думала только о том, избежит Телемах святотатства
Или погибнет, сражённый оружьем убийц вероломных?
Будто бы лев, окружаемый мало-помалу стрелками,
С трепетом видит, что скоро их цепью он будет охвачен,
Так и она от раздумий своих трепетала. Но мирный
Сон прилетел, и её успокоил, и всё в ней утихло.
Добрая мысль пробудилась тогда в благосклонной Палладе.
Призрак она сотворила, имевший наружность прекрасной
Дочери старца Икария, светлой Ифтимы, с которой
Царь фессалийский, могучий и мудрый Евмел сочетался.
В дом Одиссея тот призрак послала Афина, чтоб встал он
Перед царицей и слёзы утёр, утолив сокрушенья.
В спальню проник он, бесплотный, ремня у задвижки не тронув,
Тихо прошёл к изголовью царицы и внятно промолвил:
«Спишь ли, сестра Пенелопа? Тоскует ли нежное сердце?
Боги, живущие лёгкою жизнью, тебе запрещают
Плакать и сетовать. Твой Телемах невредим возвратится
Скоро к тебе. Он богов никакой не прогневал виною».
Мнимой сестре своей так отвечала царица Итаки,
Полная сладкой дремоты в безмолвных вратах сноведений:
«Друг мой, сестра, как пришла ты сюда? Ты доныне так редко
Нас посещала, в далёком небесном краю обитая.
Как же ты хочешь, чтоб я перестала скорбеть и крушиться,
Горе, объявшее дух мой и сердце, забыв невозвратно?
Прежде погиб мой супруг, одарённый могуществом редким,
Силой и высшею доблестью в сонме данайцев отличный,
Столь преисполнивший славой своей и Элладу и Аргос.
А вот теперь даже сын не со мной. Он отважился в море,
Отрок, нужды не видавший, с людьми говорить не привыкший.
Больше теперь я о нём и крушусь, чем о бывшем супргуе.
Сердце дрожит за него, чтоб беды с ним какой не случилось
В море опасноковарном и в землях чужого народа.
Здесь же враждебные люди его стерегут, приготовив
В мяслях погибель ему на возвратной дороге в Итаку».
Призрак невидимый тихо, но внятно сказал Пенелопе:
«Будь же спокойна и сердце не мучь, безрассудно тревожась.
Спутница есть у него, и такая, которой бы всякий
Смертный с надеждою вверил себя – всё возможно великой.
Это богиня Афина. Она, о тебе сожалея,
Доброю вестью твой страждущий дух ободрить мне велела».
Мнимой сестре своей так отвечала царица Итаки:
«Если ты вправду богиня и слышала голос богини,
То, умоляю, открой мне еще Одиссееву участь.
Где он, несчастный? Ужели он видит сияние солнца?
Или его уж не стало и в область Аида сошел он?»
Призрак невидимый грустно в ответ прошептал Пенелопе:
«Я ничего не могу сообщить о судьбе Одиссея.
Жив ли, погиб ли, мне боги тебе сообщить запретили».
Это сказав, легкий призрак, в замочную скважину ветром
Быстро провеяв, пропал. Пробудившись от сна, Пенелопа
Ложе покинула. Сердцем она ожила. Потому что
Явно в глубокую полночь предстал ей пророческий образ.
А в этот миг женихи в корабле водяною дорогой
Плыли, ужасную мысленно смерть Телемаху готовя.
Есть на равнине шумливого моря утёсистый остров
Межде Итакой и Замом гористым. Его именуют
Астером. Он невелик. Корабли там уютная пристань
С разных сторон принимает. Там стали на страже ахейцы.
Конец четвёртой песни
Песнь четвёртая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
В царственный Лакедемон, средь холмов плодородных лежащий,
Въехали путники наши и к дому царя Менелая
Бег лошадей устремили. Дворец освещен был огнями.
Пир многолюдный шумел в величавом разгаре. Две свадьбы
Праздновал Спарты владыка. Любимую дочь Гермиону,
Равную по красоте лишь одной Афродите небесной,
Он выдавал за героя троянского Неоптолема,
В сердце которого билась отцовская кровь Ахиллеса.
Царь уж давно обещал ему дочь свою в жены. И время
Это настало, и вот сочетали их мудрые боги.
Множество дочери дав колесниц и коней, и прислуги,
Царь молодую невесту готовил отправить в отчизну
Неоптолема, где мирно трудился народ мирмидонский.
В Спарте же дочь Алектора он выбрал невевестой для сына,
Крепкого силой, прижитого им с молодою рабыней
В поздние годы, и звали его Мегапентом. Супруге ж
Царской, всеславной Елене, детей даровать не хотели
Боги с тех пор, как она родила Афродиту земную.
Шумно пируя в богато украшенных царских палатах,
Родственники и друзья Менелая, великого славой,
Были веселья полны. Им на лире певец вдохновенный
Звонко играл. И атлеты в проходах, свои согласуя
С громкою лирой прыжки, посреди их проворно скакали.
Этой порой Телемах с молодым Писистратом, подъехав
К царскому дому, сошли во дворе из своей колесницы.
Встретился им прежде многих других Этеон многочтимый,
Спальный слуга Менелая. Он тут же помчался к Атриду,
Близко к нему подошёл и сказал господину чуть слышно:
«Царь Менелай, благородный воспитаник Зевса. Два гостя
Прибыли к нам, иностранцы и, кажется, царского рода.
Что повелишь нам? Отпрячь ли их быстрый коней? Отказать ли
Им, чтоб они у других угощенье с ночлегом искали?»
С гневом великим ему отвечал Менелай златоглавый:
«Ты, Этеон, сын Воэфа, ни разу еще малоумным
Не был. Теперь же быссмысленно стал говорить, как младенец.
Сами не раз испытав гостелюбие в странствиях наших,
Нынче покоимся в доме своём. Пусть Всевышний положит
Бедствиям нашим конец. Отпрягите коней их. Самих же
Странников к нам пригласить на семейственный пир поспешите».
Так говорил Менелай. Этеон поспешил порученья
Царские выполнить, встреченных слуг забирая с собою.
Упряжь, всю в пене от быстрой езды, отстегнули и сняли
С пылких коней. Под уздцы отвели их в конюшню. И тут же
Ясли наполнили полбой с литым ячменём золотистым.
Выйдя во двор, прислонили к наружной стене колесницу.
Спутники наши, меж тем, в лучезарный дворец величавый
Были слугой введены и, бросая невольные взоры
На украшенья его, удивлялись красотам дворцовым.
Всё ослепительно-ярко, как летнее солнце на небе,
Было в палатах царя Менелая, великого славой.
Очи свои наконец насладив изумительным зреньем,
Начали в гладких купальнях они омываться. Когда же
Их искупала и чистым елеем натёрла рабыня,
Мантии прежде одев, а на них дорогие хитоны,
Рядом они с Менелаем властителем сели на стульях.
Тут поднесла им рабыня в лохани серебряно-звонкой
Полный студёной прозрачной воды золотой рукомойник.
Гладкий потом пододвинула стол. На него положила
Хлеб домовитая ключница, яства различного вида.
Тут же на блюдах, которые нёс высоко над столами,
Пира смотритель гостям предложил испечёное мясо
И, протерев, разместил на столах золотые бокалы.
Всех поприветствовав, к путникам царь Менелай обратился:
«Пищи откушайте нашей, друзья, на здоровье. Когда же
Свой утолите вы голод, я с вами беседу продолжу.
В вас не увяла, я вижу, порода родителей ваший.
Оба, конечно, вы дети царей, порождённых Всевышним.
В мире земном все, подобные вам, не от низших родятся».
Тут он своею рукой из обширного царского блюда
Выделил юным гостям два зажаренных поваром лучшим
Бычьих куска. И с почтеньем большим и с неменьшим желаньем
Юноши есть принялись и, когда утолили свой голод,
Спутнику тихо сказал Телемах, наклонившись вплотную:
«Нестеров сын, мой возлюбленный друг, Писистрат благородный,
Видишь, как много здесь меди сияющей в звонких покоях.
Блещет всё золотом и серебром, и слоновою костью.
Только лишь Зевс на Олимпе имеет такую обитель.
Что за богатство! Как много всего! С изумленьем смотрю я».
Вслушался в тихую речь Телемаха Атрид златовласый,
Голос возвысив, крылатое слово промолвил владыка:
«Дети, негоже нам, смертным, равняться с царём Олимпийским.
Ибо и дом, и сокровища Зевса, как сам он, нетленны.
Люди же – кто-то поспорит богатством со мною, а кто-то
Этого сделать не сможет. Немало за век претерпевший,
В мире немало скитавшийся, прибыл в родную отчизну
Я на восьмой из отпущенных мне на дорогу Всевышним
Лет затянувшихся. И в кораблях я своих крутобоких
Много привёз, возвратившись из плаванья. Видел я Кипр
И финикийцев. Египта достиг и проник к эфиопам.
У сидонян и эрембов гостил. Наконец, по веленью
Зевса, я в Ливии жил, где рогатыми агнцы родятся,
Где по три раза в году родовое приносят потомство
Козы и овцы. В стране этой солнечной, Зевсом желанной,
И выпасов господин, и обычный пастух недостатка
В сыре и мясе, и жирногустом молоке не имеют.
Этой порой, что в пределах чужих собирал я богатства,
Брат мой любимый в родном своём доме погиб от убийства,
Тайно и гнусно свершённого подлым предательством женским.
С этого времени все мне богатства постылыми стали.
Но вам об этом, кто б ни были вы, уж отцы рассказали.
Горестно было смотреть истребленье знакомого дома,
Столь светоносного прежде, столь славного многим богатством!
Но и другое мне горестно было, не менее остро.
Рад бы остатья я с третью того, чем владею, лишь только б
Были живыми мужи, под стенами погибшие в Трое.
Часто их всех вспоминая, о них сокрушаюсь и плачу.
Долго сижу одиноко под кровлей домашней. Порою
Горем о них наслаждаю я сердце. Порой забываю
Горе, поскольку нас скоро холодная скорбь утомляет.
Но сколь ни сетую я, дорогих земляков вспоминая,
Мысль об одном больше всех моё сердце терзает, поскольку
Бедствий никто столь не вынес, как царь Одиссей. На страданья
Был он рождён. На мою же досталось судьбу сокрушаться,
Видя, как долго отсутствует он. До сих пор мы не знаем,
Жив ли он, умер ли. Плачут о нем безутешно в Итаке
Бедный Лаэрт седовласый, жена Пенелопа и юный
Сын Телемах, о котором одно лишь мы знали, что был он
Перед отплытием войск Одиссея рождён».
Так сказал он,
Скорбную боль пробудив в Телемахе. С ресниц его длинных
Вдруг покатилась слеза. И пурпурною мантией тут же
Юноша вытер лицо. Но, увидев, Атрид догадался.
Долго, рассудком и сердцем колеблясь, не знал он, что делать.
Ждать ли, чтоб сам говорить об отце своём юноша начал,
Или вопросами выведать всё от него понемногу.
Этой порою, пока принимал он, колеблясь, решенье,
К ним из покоев своих величавых Елена спустилась.
Лишь с Артемидой её мы сравнили бы, если бы только,
Всех озаряя, с копьём золотым появилась богиня.
Кресло царице подвинула быстро рабыня Адреста.
Мягкий ковёр шерстяной положила ей в ноги Алкиппа.
Фило пришла с драгоценной корзиной серебряной – даром
Умной Алькандры, супруги Полиба, в египетских Фивах
Жившего и обладавшего множеством дивных сокровищ.
Литые из серебра, две купальницы дал он Атриду,
Пару треножных сосудов и золотом десять талантов.
Также царице Елене супруга его подарила
Прялку из чистого золота с чудной корзиной овальной.
Из серебра та корзина была, но края золотые.
Именно эту корзину, с кручёною тонкою пряжей,
Фило с почтеньем поставила возле царицы Елены.
Прялка на пряже лежала с волнистою шерстью пурпурной.
В кресле устроясь удобней, Елена красивые ноги
К низкой скамье протянула, спросив у царя Менелая:
«Смог ли узнать ты, Атрид благородный, воспитанник Зевса,
Кто иностранные гости, наш дом посетившие царский?
Я же скажу – справедливо ли, нет ли, не знаю, – но сердце
Мне говорит, что ещё никогда мне встречать не случалось
Сходства, какое один из гостей с Телемахом имеет,
Сыном царя Одиссея. Младенцем его он оставил
Дома, когда за меня, недостойную, все вы, ахейцы,
Воины смелые, в Трою пошли истребительной ратью».
Так Менелай благородной царице Елене ответил:
«Что ты сказала, жена, то и я нахожу справедливым.
Чудное сходство! У юноши всё Одиссеево – руки,
Ноги, в глазах выраженье, такие же кудри густые
На голове у него. А когда, помянув Одиссея,
Стал говорить я о бедствиях, что за меня претерпел он,
Пала с ресницы его, я заметил, слеза. И поспешно
Вдруг он накидкой пурпурной от глаз посторонних закрылся».
Тут Писистрат благородный сказал Менелаю Атриду:
«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов!
Спутник мой подлинно сын Одиссеев – ты верно подумал.
Но, осторожный и скромный, он мнит, что ему неприлично,
Вас посетивши впервые, себя выставлять в разговоре
Рядом с тобою, пленяющим всех нас божественной речью.
Нестор, родитель мой славный, его повелел в Лакедемон
Мне проводить. У тебя ж он затем, что б ему благосклонно
Мог наставленье ты доброе дать. Ведь немало
Горя бывает в родительском доме для сына, когда он
Розно с отцом, не имея друзей, прозябает, как ныне
Сын Одиссеев. Отец богоравный далёко. В народе ж
Нет никого, кто б ему от гонений помог защититься».
Царь Менелай, отвечая, сказал Писистрату в восторге:
«Боги! Так подлинно сын несказанно мне милого друга,
Столько тревог за меня претерпевшего, дом посетил мой!
Я ж самого Одиссея отличнее многих ахеян
Встретить надеялся, если бы только в судах быстроходных
Путь нам домой по волнам отворил Громовержец могучий.
В Аргосе град бы ему я построил с дворцом для жилища.
Взял бы его самого из Итаки с богатством, семейством,
С целым народом. И область для них бы очистил, моими
Нынче людьми населённую. Часто видались тогда бы.
И уж ничто разлучить нас в те светлые дни не смогло бы,
Дружных, весёлых, счастливых, до самого смертного часа.
Но столь великого блага не дал нам тогда непреклонный
Бог, запретивший ему, несчастливцу, возврат долгожданный».
Так говоря, неумышленно всех Менелай опечалил.
Тут же Елена Аргивская, Диева дочь, зарыдала,
Сын Одиссеев заплакал, и с ними Атрид прослезился.
Плача не мог удержать и заступчивый друг Телемаха,
Вспомнив о брате своём, Антилохе прекрасном, который
Был умерщвлён лучезарной Денницы возлюбленным сыном.
Вспомнив о брате своём, произнёс он крылатое слово:
«Подлинно, царь Менелай, ты разумнее всех, кто родился
В мире людском. Так всегда наш отец, богоизбранный Нестор,
Нам говорит о тебе в наших частых семейных беседах.
Но ты послушай меня, в разговорах незрелого. Вряд ли
Надо вечернюю трапезу грустной слезой омрачать нам.
Скоро подымется Эос, рождённая в раннем тумане.
Мне же отнюдь не противна печаль о возлюбленных мёртвых,
Общей судьбиной постигнутых. Нам, земнородным страдальцам,
Только одна здесь надёжная почесть и вечная память –
Слёзы с ланит и отрезанный локон волос на могиле.
Брата утратил я. Был он среди воевавших аргивян
Не из последних. Его ты, конечно, видал. Но его мне
Не доводилось встречать. Говорят, ото всех был отличен
Силою он, дивной лёгкостью ног и отважностью в битвах».
Царь Менелай златовласый в ответ произнёс Писистрату:
«Друг, основательно то, что сказал ты. Один лишь разумный
Муж и годами старейший тебя говорить так способен.
Вижу из слов я твоих, что отца своего ты достоин.
Ведь без труда познаётся порода мужей, для которых
Счастье и в браке и в племени их уготовил Всевышний.
Так постоянно и Нестору он золотые свивает
Годы, чтоб весело в доме своём он старел, окружённый
Бодрой семьёй сыновей, и разумных, и сильных, и смелых.
Мы же, печаль отложив и утёрши невольные слёзы,
Снова продолжим наш пир. Для умытия рук подадут нам
Чистой воды. А наутро опять разговор с Телемахом
Мы заведём, чтоб окончить его до рождения Эос».
Так он сказал. И стараньями Асфалиона, который,
Будучи верным слугою царя, обносил всех проворно
Чистой водой родниковой, – все гости себя освежили,
Вымыли руки, и к лакомой пище застольной вернулись.
В чаши царица Елена подлить вознамерилась соку,
Гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье
Горестей жизни дающего. Тот, кто его подливает
В чашу с вином, услаждая напитком себя, непременно
Весел весь день, даже если узнает о смерти любимых,
Сердцу бесценных людей. И Елена тем соком чудесным
Тайно владела с тех пор, как супруг из Египта вернулся
С множеством прочих даров от царей той земли благодатной.
Соку в вино подмешав и напиток велев своим слугам
В кубки разлить золотые, а их разнести по застолью,
Снова вернулась Елена к гостям и продлила беседу:
«Царь Менелай благородный, воспитанник Зевса, и все вы,
Дети отцов знаменитых! Различное людям различным,
Злое и доброе, Дий посылает. Всё Богу возможно.
Радуйтесь, сидя за трапезой нынешней, сладкой беседой
Сердце своё веселите, а я о былом расскажу вам.
Думаю, всем интересно вам будет услышать, как славный
Царь Одиссей измышлял и вершил хитроумные планы
В крае троянском, где множество бед претерпели ахейцы.
Тело своё исхлестав беспощадно бичом сыромятным,
Рубищем старым покрывшись, невольника вроде, вошёл он
В город враждебный, бушующий морем чужого народа.
В платье разодранном всем он казался убогим и нищим.
Сгорбясь по Трое ходил, подозрений малейших не вызвав.
Кто он такой – я одна догадалась. Тихонько вопросы
Стала ему задавать. Но он хитро от них уклонялся.
После, когда я умыла его и елеем натёрла,
Новое платье на плечи ему возложила и клятву
О величайшем молчанье дала, Одиссей рассказал мне
О хитроумных задумках ахеян. Разведчиком был он
Послан в опасную Трою, где всё подозреньем дышало.
Многих троянцев известных он жизни лишил, и разведал
Всё о военных секретах, и в стан к землякам возвратился.
Многие вдовы троянские горько рыдали. В моём же
Сердце веселье играло – давно уж стремилось в родную
Землю оно. И давно я скорбела – по воле Паллады
Вольно ушедшая в Трою из милого отчего края,
Где я покинула брачное ложе и дочь, и супруга».
Царь Менелай отвечал благородной царице Елене:
«Истинно всё, что ты нам рассказала, жена дорогая.
Много земель посетил я и много людей богоравных
Встретилось мне, но никто с Одиссеем, упорным в несчастьях,
Мудрым и смелым, сравниться не мог. Об одном лишь деянье
Этого славного мужа теперь я поведаю скромно.
В недрах коня деревянного – хитрого дара троянцам –
Мы затаились, чтоб в нужное время убежище наше
Дружно оставить, охрану у главных ворот уничтожить
И недоступные створы раскрыть. И когда уже конь наш
За воротами стоял, ты к нему подошла – по внушенью
Демона злого, который в сраженьях стоял за троянцев.
Вслед за тобою к нему подошёл Деифоб благородный.
Трижды громаду ты с ним обошла, аккуратно ощупав
Рёбра и стыки её, начала вызывать поимённо
Всех, кто в засаде сидел, голосам подражая искусно
Наших возлюбленных жён. Нам знакомые слышались звуки.
Вдруг пробудилось желанье во мне заодно с Диомедом
Выйти наружу иль громко тебе изнутри отозваться.
Но Одиссей опрометчивых нас удержал. Остальные
Справились сами с могучими чарами демонской силы.
Правда, ещё Антиклес на призыв твой подать порывался
Голос. Но царь Одиссей, многосильной рукою зажавши
Рот безрассудному, этим нас всех от несчастья избавил.
С ним он боролся, пока не ушла ты по воле Афины».
Тут Менелаю сказал рассудительный сын Одиссеев:
«Царь благородный Атрид, богоизбраный пастырь народов!
Вдвое прискорбней, что он не избегнул губящего рока.
Было ли в пользу ему, что имел он железную волю?..
Впрочем, наверно, уж время о сне благотворном подумать,
Чтобы дневная усталость бесследно в ночи растворилась».
Так он сказал. И Елена немедля велела рабыням
Ставить кровати в сенях, постилать тюфяки на кроватях,
Пышнопурпурные сверху ковры постелить, а для тела
Мягким покровом косматые мантии предназначались.
Факелы взяв, из гостиной служанки отправились дружно
К ночи постели готовить. И вскоре гостей благородных
Сопроводил до удобных кроватей проворный глашатай.
Вскоре в сенях на постели легки и спокойно заснули
Сын Одиссеев и спутник его Писистрат благородный.
Быстро во внутренней спальне заснул и Атрид златовласый
Вместе с женою своею богинеподобной Еленой.
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Ложе покинул и царь Менелай, повелитель сражений,
Платье надев, изощрённый свой меч на плечо он повесил,
Ловко подошвы к ногам привязял и из внутренней спальни
Вышел привычно, лицом лучезарному богу подобный.
Сев к Телемаху, его он со днём наступившим поздравил
И чуть позднее спросил у него: «Откровенно скажи мне,
Что побудило тебя по хребту беспредельного моря
В Лакедемон наш приплыть, Телемах благородный?
Личная это нужда или общая – правду скажи мне».
Так отвечал Менелаю возлюбленный сын Одиссеев:
«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов!
Здесь я затем, чтоб узнать от тебя о судьбе Одиссея.
Гибнет моё достоянье, мои разоряются земли,
Дом мой во власти грабителей жадных, безжалостно бьющих
Скот наш и крупный и мелкий, породистых буйволов наших.
Мать Пенелопу они сватовством неотступным терзают.
Я же колена твои обнимаю, чтоб ты благосклонно
Участь отца моего приоткрыл, рассказав, что своими
Видел глазами и что от кого-то случайно услышал.
Матерью был он, наверно, рождён на страданье и горе.
Ты же меня не щади и, из жалости слов не смягчая,
Всё расскажи мне подробно, чему ты был сам очевидцем».
С гневом великим вокликнул Атрид Менелай златовласый:
«О, безрассудные! Мужа могучего брачное ложе,
Сами бессильные, мыслят они захватить сумасбродно!
Если бы в тёмном лесу у великого льва логовище
Львы помоложе надумали гордо и глупо оспорить,
Их бы немедленно страшная, смертная участь постигла.
Эта же участь постигнет глупцов от руки Одиссея.
Если бы – о Громовержец! О Феб Апполлон! О Афина! –
В виде таком же, как в Лесбосе, плотно людьми населённом,
Где в рукопашном сраженье с неистовым Филомиледом
Он опрокинул его на великую радость ахейцев, –
Если бы в виде таком женихам Одиссей вдруг явился,
Стало бы им домоганье, бесспорно, последним по счёту!
То же, что знать ты желаешь и что я доподлинно знаю,
Я постараюсь об этом тебе рассказать откровенно.
Кроме того, что один проницательный старец поведал
Мне о судьбе Одиссея, и этого тоже не скрою.
Всё ещё боги в родную страну заграждали дорогу
Мне из Египта. Обещанной я не свершил гекатомбы.
Боги же требуют, чтобы верны были мы обещаньям.
В море шумливошироком находится остров, лежащий
Против Египта. Его называют в округе Фаросом.
Он от Египта как раз на таком расстоянье, какое
За день при ветре попутном его корабли проплывают.
Славная пристань на острове. Тёмной водой загрузившись,
В море выходят большие суда. Но, когда мы там были,
Ветер ни разу от нашего берега благоприятный
Нас не порадовал. Мы три недели его ожидали.
Наши запасы кончались. Ахейцы надежду теряли.
Острозагнутыми крючьями тщились в затонах прибрежных
Рыбу поймать на обед, а её ведь не ели мы сроду.
Шёл я в печали по берегу моря, товарищей бросив.
Вдруг с удивленьем увидел красивую женщину рядом.
Только поздней, после нашей беседы, я понял, что это
Грозного бога морского цветущая дочь Эйдофея.
«Что же ты, странник? – с великой насмешкой сказала богиня. –
Или дитя неразумное? Или же сердцем ты робок?
Или ты лени поддался? А может, своим веселишься
Горем, что долго так медлишь на острове нашем, не зная,
Что предпринять, и себя, и друзей повергая в унынье?»
Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:
«Кто б ни была ты, богиня, всю правду тебе я открою.
Я без желанья в бездействии медлю. Мне кажется, знаю,
Чем оскорбил я бессмертных богов. Но всё это догадки.
Ты же ответь мне (всё ведать должны вы, могучие боги),
Кто из бессмертных меня оковал, запретив мне возвратный
Путь по шумящей хребтине морской до отчизны далёкой?»
Так я спросил у богини, и так мне она отвечала:
«Слушай меня, Менелай. Я открою великую тайну.
Издавно здесь, на Фаросе, живёт ясновидящий старец,
Богу подобный Протей, египтянин, изведавший моря
Страшные глуби, царя Посейдона державе подвластный.
Я от него родилась, по сказаньям молвы неустанной.
Если сумеешь вниманьем его овладеть, чтоб не знал он,
Скрытых желаний твоих (а они ясновидцу известны),
Всё он откроет тебе: и какою дорогой вернуться
Выпадет случай домой? и удачной ли будет дорога?
И что худого и доброго в доме твоём приключилось
За многотрудные годы твоих непрестанных скитаний?»
Так Эйдофея сказала, и так я богине ответил:
«Если бы ты научила меня, чтобы смог я Протея
Перехитрить, утаив от его вседоступного взора
Свиток желаний моих! Ведь немыслимо мне, человеку,
Стать победителем в споре неравном с могучим владыкой».
Так говорил я, и так, отвечая, богиня сказала:
«Только лишь Гелиос знойного неба пройдёт половину,
Около острова с ветром поднявшимся море вскипает.
Это предвидя, Протей покидает морские глубины.
Выйдя на берег, идёт он к тенистой глубокой пещере,
Там отдыхает, пока не окончится шторм налетевший.
Перед пещерою, дети богини морской Алосинды,
Стаей ложатся тюлени, владыки покой охраняя.
Только появится Эос, я место найду, где удобно
Спрячешься ты меж тюленей. Но три самых сильных ахейца
Пусть от тебя недалёко скрываются, так чтоб рукою
Мог их позвать ты бесшумно, когда это станет возможно.
Сразу, как только проснётся, Протей хвостоногих тюленей
Станет осматривать и, сосчитав по пяти, напоследок
Ляжет меж ними, как пастырь меж стада, и в сон погрузится.
Вы же, увидя, что крепко заснул ясновидящимй старец,
Силы свои напрягите, схватите его и держите
Так, как ещ` никого не держали. Жестоко начнёт он
Биться и рваться. Начнёт превращаться в зверей и растенья,
В лёд и огонь – вы держите, из рук его не выпускайте.
Но, как он скоро подаст человеческий голос и примет
Прежний свой образ – немедленно пленного бросьте. Свободу
Вдруг получив, испытает он радость. И в эту минуту
Ты, Менелай, обратись к ясновидцу – какой из бессмертных
Против тебя раздражён и когда ты домой возвратишься?»
Так мне сказав, в набегавших волнах Алосинда исчезла.
Я же пошёл к кораблям, на песке неподвижно стоявшим.
Многие мысли меня волновали в тот день. После скромной
Трапезы рыбной, лишь только над островом ночь опустилась,
Все мы заснули под шум равномерный морского простора.
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Вдоль по отлогому влажно-песчаному берегу, после
Жаркой молитвы богам, я пошёл в окруженье сильнейших
Трёх моих спутников – с ними не раз мы пытали удачу.
Вскоре богиню мы встретили. Возле песчаных укрытий
Нас ожидала она. А в укрытии каждом по шкуре.
Видимо, сняты с животных они были ночью минувшей.
Запах от тины морской и тюленьего жира настолько
Воздух вокруг пропитал, что почти задохнулись мы тут же.
Ладно, богиня спасла – благовонной амврозией ноздри
Наши помазав. Теперь мы под шкурами в ямах песчаных
Смело могли дожидаться прихода бессмертного старца.
Целое утро с мучительной мы пролежали тоскою.
Вот, наконец, мы услышали, как из кипящей пучины
Стали на берег тюлени в тяжёлых прыжках выбираться
И, разместившись рядами, под солнцем горячим притихли.
В полдень опять разгулялась пучина, и старец бессмертный
Вышел из моря. Лежащих тюленей, как прежде, увидя,
Стал он считать их, и нас по ошибке причислив к животным.
После, закончив считать, на песке меж тюленей улёгся.
Кинувшись с криком на сонного, мы ясновидца схватили,
Силою всей придавили к земле. Но Протей-чудотворец
Вдруг превратился во льва с устрашающей пастью клыкастой.
После предстал перед нами драконом, пантерой и вепрем,
Быстротекучей водою и деревом густовершинным.
Мы, не робея, тем крепче его, тем упорней держали.
Старец, увидя, что все его хитрости не достигают
Цели желанной, смирился, затих и спросил обречённо:
«Кто из бессмертных тебе указал, Менелай благородный,
Средство обманом меня пересились? Что хочешь ты, странник?»
Так он спросил у меня, и ему, отвечая, сказал я:
«Старец, тебе уж известно (зачем притворяться?), что медлю
Здесь я давно поневоле, не зная, на что мне решиться,
Сердцем тревожась и спутников верных в тоску повергая.
Мудрый, скажи мне (всё ведать должны вы, могучие боги),
Кто из бессмертных меня оковал, запретив мне возвратный
Путь по хребту многоводного, рыбообильного моря?»
Так я спросил у него, и в ответ мне сказал ясновидец:
«Должен бы Зевсу-владыке и прочим богам гекатомбу
Ты совершить, отправляясь на родину, чтобы скорее,
Тёмное море измерив, в отчизну свою возвратиться.
Знай, что тебе суждено не видать ни возлюбленных ближних
В светлом жилище своём, ни желанных просторов отчизны
Прежде того, как к бегущему с неба потоку в Египте
Вновь не придёшь и обещанной там не свершишь гекатомбы
Зевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам.
Иначе боги увидеть отчизну тебе не позволят».
Так напоследок ответил я мудрому старцу Протею:
«Что повелел ты, божественный старец, я вскоре исполню.
Ты же, бессмертный, скажи, ничего от меня не скрывая.
Все ли домой невредимы вернулись ахейцы, когда мы,
Трою разрушив, свои корабли от чужих побережий
С ветром попутным к Элладе направили. Кто злополучный
В море погиб? Кто из воинов славных, избегнув несчастья,
В мир неземной отошел на руках у товарищей верных?»
Так я спросил у него, и Протей мне с печалью ответил:
«Царь Менелай! Не к добру ты расспросы затеял. Пожалуй,
Было бы лучше не знать ничего. Горько плакать ты будешь,
Если тебе обо всём расскажу я подробно. Уж многих
Нету в живых. Но и тех, кто под солнцем остался – немало.
Двум лишь вождям меднолатных аргивян домой возвратиться
Смерть запретила (кто пал в поле боя, ты знаешь, конечно).
Третий живой средь пустынного моря в неволе томится.
Сын Иолеев Аякс с кораблями своими в пучине
Сгинул бесславно. Седой Посейдон их к Великой Гирейской
Бросил к скале. Самого же Аякса волною поднял он
К самой вершине скалы – за неё тот руками схватился.
Видно, живым бы остался Аякс, вопреки беспощадной
Воли Афины, да гордое слово безумец промолвил:
Дескать, теперь-то уж он и без помощи неба спасётся.
Эту его похвальбу Посейдон ненароком услышал,
Сильной рукою своею схватил свой ужасный трезубец
И по Гирейской ударил скале, и скала раздвоилась.
Часть устояла. Кусками рассыпавшись, в море другая
Рухнула вместе с висевшим на ней святотатцем Аяксом.
С нею и он погрузился в широко-шумящее море.
Так и погиб злополучный, упившись солёною влагой.
Брат твой сначала печальной судьбы избежал. Невредимо
Отчих достиг берегов, сохранённый владычицей Герой.
Землю родимую стал целовать, проливая обильно
Слёзы восторга. Но издали с тайной подзорной стоянки
Сторож заметил его. Вот уж более года Эгистом
Нанятый за два таланта, следил он, чтоб царь Агамемнон
Не появился нежданно в жилище своём и супругу
Вместе с Эгистом врасплох не застал. И подкупленный сторож
С вестью ужасной для них побежал во дворец, посрамлённый
Страстью преступной. Как только об этом известье услышал,
Хитрый Эгист возле дома, где стали готовить обильный
Царский обед, – спрятал двадцать мужей, посулив им награду.
Сам же навстречу царю полетел в золотой колеснице.
Встретил его как героя троянской войны и доставил
Прямо на пир во дворец. И на этом пиру многолюдном
Вскоре Артрида убил, как на бойне быка убивают.
Люди, с Артридом пришедшие, все до единого пали,
Но и Эгистовы с ними сообщники тоже погибли».
Так он сказал. И наполнилось стоном в груди моей сердце.
Горько заплакав, на землю упал я. Мне стала противна
Жизнь. И на солнечный свет мне глядеть не хотелось. Я долго
Плакал. И долго лежал на земле, безутешно рыдая.
Но не ушёл от меня ясновидец. Сказал, ободряя:
«Царь Менелай, сокрушать столь жестоко себя ты не должен.
Слёзы твои ничему не помогут. А лучше подумай,
Как бы тебе самому поскорей возвратиться в отчизну.
Или застанешь его ты живого, иль будет Орестом
Он уж убит. Ты тогда подоспеешь к его погребенью».
Так он сказал. Ободрился мой дух. И могучее снова
Сердце моё, несмотря на великую скорбь, оживилось.
Голос возвысив, себя я заставил спросить у Протея:
«Знаю теперь о двоих. Объяви же, кто третий, который,
В море далёком, живой, говоришь ты, в неволе крушится?
Или уж нет и его? Сколь ни горько, готов я услышать».
Так я Протея спросил, и Протей мне с печалью ответил:
«Это Лаэртов божественный сын, обладатель Итаки.
Видел его я на острове у Калипсо, самовластной богини.
Слёзы обильные он проливал на скале возле моря.
Чарами им овладела хозяйка земли той чудесной,
Путь для царя уничтожив обратный. На острове диком
Нет корабля и людей мореходных, с которым мог бы
Он безопасно пройти по хребту многоводного моря.
Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное.
В Аргосе ты многоконном с судьбою своей не простишься.
Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь
Послан богами – туда, где живёт Радамант златовласый,
Где протекают светло беспечальные дни человеков,
Зевсом могучим отмеченных вечным небесным блаженством.
Ибо супруг ты Елены, а значит и зять громовержца».
Так он сказал, и его приняла вдруг пучина морская.
Я же с друзьями отважными вновь к кораблям возвратился.
Многими, сердце моё волновавшими, мыслями полный.
Вскоре мы все, как всегда, собрались на вечернюю пищу.
Ночь наступила. И в шуме бегущих валов мы заснули.
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Сдвинули с берега мы корабли крутобокие в море.
Мачты подняв, паруса распустили. Уселись на лавках
Дюжие наши гребцы. Разом вёслами вспенили воду.
Снова в Египет направил я малый свой флот, где успешно
Мы совершили во славу бессмертных богов гекатомбу.
Холм гробовой я на вечную память о брате насыпал
Там, у широко-шумящего моря. И ветер попутный
Нас проводил по глубинам седым до отчизны любимой.
Ты же, мой друг Телемах, погости у меня хорошенько.
Лишь после этого я отпущу тебя. В память о встрече
Трех быстроходных коней с колесницей тебе подарю я.
И очень редкой работы кувшин, из которого будешь
Ты возлиянья вершить в честь великих богов ежедневно».
«Царь Менелай! – отвечал рассудительный сын Одиссеев. –
Долго меня не держи. Я домой тороплюсь с новостями.
Если б не это, с великою радостью мог бы я целый
Год у тебя прогостить, не подумав в Итаку вернуться,
Так несказанно твои разговоры и речи пленяют
Душу мою. Но уж в Пилосе ждут меня, с кем я задумал
Плаванье это. На судне оттуда домой мы вернёмся.
Так что прошу подарить мне на память чего-нибудь проще.
Сложно коней с колесницей везти в корабле. Да к тому же
В горной Итаке просторно лишь козам. Равнин плодородных
Нет и в помине. Тебе самому рысаки пригодятся».
Ласково царь потрепал по щеке Одиссеева сына.
«Вижу, – сказал он с улыбкой, – твоя благородна натура.
Только ведь, сын мой, заместо коней я могу и другое
Лучшему гостю легко подарить. Из несметных сокровищ,
Полон которыми дом мой, я самое редкое нынче
Выберу. Кратера это, чудесная чаша для пира.
Вылита из серебра, а края у нее золотые.
Мне подарил эту славную чашу Федим благородный,
Царь сидонян – я тогда, возвращаясь в родную отчизну,
В доме гостил у него. Вот ее ты, мой друг, и получишь».
Так говорили они, и беседа ручьём тихоструйным
Вольно лилась, собеседников, словно вином, услаждая.
В доме царя собрались этим временем званые гости.
Коз и овец привели и вина принесли дорогого.
Жёны их хлеба прислали. Теперь они в светлых повязках
Вместе с хозяйкой следили за тем, чтоб в гостиной застолье
Было обставлено в лучших традициях Спарты богатой.
А женихи в это время себя забавляли бросаньем
Дисков и дротиков острых, собравшись в мощёной ограде
Царского дома, где буйные игры они проводили.
Но Евримах и Антоний сидели особо от прочих –
Силой своею гордясь и считая их игры забавой.
Фрониев сын Ноемон подошел к ним и тихо спросил их:
«Может ли кто-то из вас объяснить мне, когда возвратится
Сын Одиссея из Пилоса – взял у меня он на время
Лучшее судно, а мне самому оно вскоре для дела
Важного будет нужно. Надо плыть в луговую Элиду.
Стадо коней у меня в том краю. Необъезженных, правда.
Мне бы хотелось поймать одного из коней и объездить».
Так он сказал. Женихи изумились. И в мысли придти им
То, что поведал им Фрониев сын, не могло. Им казалось,
В поле ушёл Телемах к пастухам, чтоб на месте проверить,
Сколь добросовестно делом они занимаются. Строго,
Важную новость узнав, Антиной расспросил Ноемона:
«Всё нам по правде скажи. Как давно он уехал. Какие
Были с ним люди? Наёмники или рабы? Добровольно
Судно ему ты отдал или он захватил его силой?
Всё расскажи Ноемон, ничего от друзей не скрывая».
Фронтиев сын Ноемон, отвечая, сказал Антиною:
«Сам я, конечно, отдал. Да и всякий другой поступил бы
Так же, когда бы к нему обратился такой огорчённый
С просьбою муж – ни один бы ему отказать не решился.
Люди же, взятые им, молодые, из самых отличных
Выбраны граждан. А их предводителем был, я заметил,
Ментор, а может, бессмертный, облёкшийся в Менторов облик.
Ибо я был изумлён несказанно – божественный Ментор
Встретился здесь мне вчера, хоть уплыл он недавно с друзьями».
Так он сказал и, простившись, покинул дворец Одиссея.
А Антиной с Евримахом, сердцами тревогу почуя,
Спешно позвали к себе женихов и, багровый от гнева,
К ним Антиной обратился – глаза, словно угли, горели:
«Горе нам всем! Телемаха, увы, мы считали ребёнком.
Не ожидали подобной отваги от сына царёва.
Но, вопреки убеждениям нашим, он быстро команду
Из самых сильных сограждан собрал, кораблём самым лучшим
С необычайною лёгкостью вдруг обзавёлся и в море
Так хироумно ушёл, что никто, кому нужно заметить,
Так ничего и заметить не смог, отдаваясь забавам.
Будут теперь нам и зло и беда от него. Но погибнет
Сам он от гнева Всевышнего прежде, чем наша погибель
В Зевсовой воле созреет! Не медля ни дня и ни ночи,
Вы для меня с двадцатью снарядите гребцами корабль,
Чтоб, за царевичем я устремившись, его на обратной
Встретил дороге меж нашей Итакой и Замом скалистым.
Подстерегу я юнца в этом месте опасном. И в гибель
Плаванье вслед за отцом для него самого превратится».
Так он сказал, и с решеньем его согласились другие.
Вместе они устремили шаги во дворец Одиссея.
Но Пенелопе уже сообщил о зловещем их плане
Верный глашатай Медонт – он случайно подслушал в ограде
Злобные речи в толпе женихов, обсуждавших убийство.
С вестью немедленно он побежал по дворцу к Пенелопе.
Встретив его на пороге своём, Пенелопа спросила:
«С чем ты, Медонт, женихами сюда благородными послан?
С тем ли, чтоб мне объявить, что рабыням царя Одиссея
Надо, оставив работы, обед им скорей приготовить?
Боги! Когда бы они от меня отступились! Когда бы
Это их пиршество было последним в обители нашей!
Вы, разорители нашего дома, толпой ненасытной,
Губящей в ней Телемаха наследство! Неужто ни разу
В детские годы вам слышать от мудрых отцов не случалось,
Как Одиссей в обхожденье своём человечен был с ними.
Как никому не нанёс он ни словом, ни делом обиды.
Хоть многосильным царям незазорно, в народе считают,
Этих любить и лелеять, других, как врагов, ненавидеть.
Но от него не видал оскорблений никто из живуших.
Здесь же, мои женихи, только ваше бесстыдство, лишь ваши
Наглые, злые поступки видны. Не привыкли вы с детства
Быть за добро благодарными, злом на добро отвечая».
«О богоравная! – быстро Медонт Пенелопе ответил. –
Если бы только лишь в этом единственном зло заключалось!
Но женихи нам великой, ужасной бедой угрожают.
Острым мечом замышляют они умертвить Телемаха,
Выждав его на обратном пути. О судьбе Одиссея
Правду узнать – он недавно с командой отправился в Пилос»
Так он сказал. Задрожали колени и сердце у бедной
Матери. Долго сказать ничего не могла. Застилали
Горькие слёзы глаза. Наконец, собралась она с духом:
«Что удалиться, Медонт, побудило дитя моё? Нужно ль
Было вверяться ему кораблям, водяными конями
В море носящим людей мореходных по воле небесной?
Или он хочет, чтоб имя его на земле истребилось?»
Выслушав слово её, благородный Медонт отвечал ей:
«Мне неизвестно, внушенью ли бога последовал, или
Сам он отплытие в Пилос замыслил, чтоб сведать, в какую
Землю родитель судьбиною брошен и что претерпел он».
Вымолвив это с обидой, Медонт поспешил удалиться.
Сердцегубящее горе объяло царицу. В покоях
Больше остаться она не могла. На порог опустилась,
Горько рыдая. В безудержном плаче служанки царицу
Тесным кольцом окружили. Скорбя, Пенелопа сказала:
«Слушайте, милые. Дал мне Небесный Отец непомерных
Бед и скорбей. Никого он такою судьбой не отметил.
Прежде погиб мой супруг, одарённый могуществом редким,
Воинской доблестью в сонме бесстрашных данайцев отличный,
Столь преисполнивший славой своей и Элладу и Аргос.
Нынче же нету со мной и любимого сына. Умчали
Бури отсюда его. И о том не узнала я прежде.
О вы, безумные! Как ни одной, ни одной не пришло вам
Мысли меня разбудить? А, конечно, вам было известно,
Что в корабле он собрался уплыть от меня в неизвестность.
О, почему не сказал мне никто, что отплыть он замыслил!
Или тогда, отложив свой отъезд, он остался со мною,
Или сама я осталась бы мертвою в этом жилище.
Но позовите скорее ко мне старика Долиона.
Верный слуга он. В приданое дан мне отцом и усердно
Смотрит за садом моим плодоносным. К Лаэрту немедля
Должен пойти он и всё о случившемся старцу поведать.
Может быть, с плачем предстанет он перед народом, который
Так равнодушен к возможной погибели царского сына».
Тут Евриклея, усердная няня, сказал царице:
«Свет наш царица, казнить ли меня беспощадною медью
Ты повелишь или жизнь мне оставишь – скажу откровенно.
Было известно мне всё. По его повеленью дала я
Хлеб и вино на дорогу. С меня же великую клятву
Взял он – молчать до двенадцати дней, или, свет наш, пока ты
В явной тревоге не спросишь о нём, или кто-то из ближних
В Пилос отплытия их ненароком тебе не откроет.
Свежесть лица твоего, он боялся, от плача поблекнет.
Ты же, царица, умывшись и чистой облекшись одеждой,
Весте с рабынями в верхний покой свой пойди и молитву
Там сотвори перед дочерью Зевса эгидодержавца.
Ею, конечно, твой сын сбережётся от верных несчастий.
Но не печаль старика, уж печального. Вечные боги,
Думаю я, не совсем отвратились еще от потомков
Аркесиада – Лаэрта, Аркесия славного сына.
И укрепившийся род их всегда обладателем будет
Царского дома, и нив, и полей плодоносных в Итаке».
Так Евриклея сказала. Утихла печаль. Осушились
Слёзы царицы. Умывшись и чистой облекшись одеждой,
Вместе с рабынями в верхний покой свой пошла Пенелопа.
В чашу отборный насыпав ячмень до узорного края,
Древней Итаки царица с поклоном сказала Афине:
«Дочь непорочная Зевса эгидодержавца, Афина,
Если когда Одиссей благородный в обители этой
Тучные бёдра быков и овец возжигал пред тобою,
Вспомни об этом теперь и спаси Одиссеева сына,
Козни моих женихов злонамеренных гневно разрушив».
Так помолилась она, и не в туне осталась молитва.
А женихи в это время в темневшей палате шумели:
«Верно, теперь многославная наша царица готовит
Свадьбу, не зная о том, что от нас приготовлено сыну».
Так говорили они, не предвидя того, что и всем им
Зевс приготовил. Созвал Антиной женихов говорливых:
«Буйные люди! Советую вам от таких неразумных
Слов воздержаться, чтоб кто-нибудь здесь разгласить их не вздумал.
Лучше домой разойдёмся в молчанье и делом исполним
То, что сегодня на общем совете своём порешили».
Выбрав сильнейших мужей из народа, поспешно пошёл он
С ними на пристань, где в ряд корабли на песчаном прибрежье
Мирно стояли. Один они сдвинули в тихую бухту,
Мачту на нём утвердили, уладили снасти морские,
В крепкоременные петли просунули длинные вёсла
И, наконец, паруса натянули. Когда же и слуги
На берегу появились, блистая оружием, вместе
Все разместились на судне, потом на открытое взморье
Вышли и ужинать стали, ночной темноты дожидаясь.
А Пенелопа в высоком покое своём в это время
Грустно лежала одна, ни еды, ни питья не желая.
Думала только о том, избежит Телемах святотатства
Или погибнет, сражённый оружьем убийц вероломных?
Будто бы лев, окружаемый мало-помалу стрелками,
С трепетом видит, что скоро их цепью он будет охвачен,
Так и она от раздумий своих трепетала. Но мирный
Сон прилетел, и её успокоил, и всё в ней утихло.
Добрая мысль пробудилась тогда в благосклонной Палладе.
Призрак она сотворила, имевший наружность прекрасной
Дочери старца Икария, светлой Ифтимы, с которой
Царь фессалийский, могучий и мудрый Евмел сочетался.
В дом Одиссея тот призрак послала Афина, чтоб встал он
Перед царицей и слёзы утёр, утолив сокрушенья.
В спальню проник он, бесплотный, ремня у задвижки не тронув,
Тихо прошёл к изголовью царицы и внятно промолвил:
«Спишь ли, сестра Пенелопа? Тоскует ли нежное сердце?
Боги, живущие лёгкою жизнью, тебе запрещают
Плакать и сетовать. Твой Телемах невредим возвратится
Скоро к тебе. Он богов никакой не прогневал виною».
Мнимой сестре своей так отвечала царица Итаки,
Полная сладкой дремоты в безмолвных вратах сноведений:
«Друг мой, сестра, как пришла ты сюда? Ты доныне так редко
Нас посещала, в далёком небесном краю обитая.
Как же ты хочешь, чтоб я перестала скорбеть и крушиться,
Горе, объявшее дух мой и сердце, забыв невозвратно?
Прежде погиб мой супруг, одарённый могуществом редким,
Силой и высшею доблестью в сонме данайцев отличный,
Столь преисполнивший славой своей и Элладу и Аргос.
А вот теперь даже сын не со мной. Он отважился в море,
Отрок, нужды не видавший, с людьми говорить не привыкший.
Больше теперь я о нём и крушусь, чем о бывшем супргуе.
Сердце дрожит за него, чтоб беды с ним какой не случилось
В море опасноковарном и в землях чужого народа.
Здесь же враждебные люди его стерегут, приготовив
В мяслях погибель ему на возвратной дороге в Итаку».
Призрак невидимый тихо, но внятно сказал Пенелопе:
«Будь же спокойна и сердце не мучь, безрассудно тревожась.
Спутница есть у него, и такая, которой бы всякий
Смертный с надеждою вверил себя – всё возможно великой.
Это богиня Афина. Она, о тебе сожалея,
Доброю вестью твой страждущий дух ободрить мне велела».
Мнимой сестре своей так отвечала царица Итаки:
«Если ты вправду богиня и слышала голос богини,
То, умоляю, открой мне еще Одиссееву участь.
Где он, несчастный? Ужели он видит сияние солнца?
Или его уж не стало и в область Аида сошел он?»
Призрак невидимый грустно в ответ прошептал Пенелопе:
«Я ничего не могу сообщить о судьбе Одиссея.
Жив ли, погиб ли, мне боги тебе сообщить запретили».
Это сказав, легкий призрак, в замочную скважину ветром
Быстро провеяв, пропал. Пробудившись от сна, Пенелопа
Ложе покинула. Сердцем она ожила. Потому что
Явно в глубокую полночь предстал ей пророческий образ.
А в этот миг женихи в корабле водяною дорогой
Плыли, ужасную мысленно смерть Телемаху готовя.
Есть на равнине шумливого моря утёсистый остров
Межде Итакой и Замом гористым. Его именуют
Астером. Он невелик. Корабли там уютная пристань
С разных сторон принимает. Там стали на страже ахейцы.
Конец четвёртой песни
