Такая долгая короткая жизнь

Екатерине Леонидовне Цинбал

с благодарностью

Дня Анастасии Витольдовне теперь почти всегда не хватало. Это каждый раз повергало её в недоумение. Ранее такая живая, расторопная, что в семье её ласково прозвали Торопыжкой, нынче она постоянно что-то не успевала, куда-то опаздывала и из-за этого была не в ладу с собой. Ей казалось, что она по-прежнему делает всё быстро, но то, на что прежде у неё уходили минуты, теперь требовало часов. Да и память стала подводить её. Работа, которая всегда доставляла ей радость - от общения с читателями, от знакомства с новой книгой, от того, что снова удалось кому-то помочь и подобрать нужную литературу, когда другие оказались несостоятельными, - теперь часто бывала ей в тягость. Она забывала то, что, казалось, невозможно забыть, так как было многолетним навыком; отработанные до автоматизма движения зачастую становились неловкими, она начинала суетиться и делала еще больше ошибок. Это угнетало, вызывало подавленность и усталость. Не ту усталость, что приходит в конце дня, когда хорошо поработаешь, и рождает удовлетворение, а тяжкую, ноющую, от которой ломило плечи, ныла поясница, и годы напоминали о себе резью в глазах и повышенным давлением вечерами. Она торопилась домой, забывая даже зайти в магазин. Входила в квартиру и некоторое время сидела, не раздеваясь, медленно приходя в себя. "Старость..." - с тоской думала Анастасия Витольдовна. В такие минуты жизнь казалась ей никчёмной и бесполезной, и думалось, что, видно, она послана ей в наказание за неведомые грехи.

Судьба не баловала её. Она росла в многодетной семье тогда ещё известного художника. Но революция, не до конца понятая и принятая отцом, внесла разлад в устоявшуюся жизнь. С работой было плохо. Правда, иногда ещё перепадали заказы, но они были, по большей части, на широкоформатные полотна, отражающие новую действительность, и отец, будучи пейзажистом, плохо справлялся с ними. К нему обращались всё реже и постепенно перестали совсем. Угроза голода реально нависла над семьёй. Мама, не выдержав бесконечных разочарований и грядущих испытаний, слегла, и всё хозяйство легло на плечи семнадцатилетней Анастасии. Хрупкая девочка, привыкшая к избранному обществу поэтов и художников, к воскресным пикникам на лоне природы и обязательному вечернему чаю, теперь сама стирала бельё, ходила за водой и топила печь. Отец, чтобы прокормить семейство, принуждён был взяться за писание вывесок, эскизов для плакатов и лозунгов. Это давало возможность кое-как сводить концы с концами. Об учёбе нечего было и думать. Анастасия бегала по урокам, вечерами преподавала в ликбезе, а днём готовила, убирала и ходила на толчок менять бесценные полотна из редкостной коллекции отца на фунт хлеба и пайковый колотый рафинад. Картины брать не хотели. Нищей стране, где царили голод и разруха, нужен был хлеб. Иногда, отстояв на морозе более трёх часов, Анастасия со слезами на глазах шла домой, стесняясь залатанных валенок и думая, чем сегодня кормить домашних. Так прошла юность.

Жизнь в стране постепенно налаживалась, молодой республике требовались таланты. Тогда-то и пришёл отцу вызов Луначарского. Это было нежданным счастьем. План монументальной пропаганды стал для него новым, любимым детищем.Теперь отец днями пропадал на работе, приходил полумёртвый, падающий с ног от усталости, но довольный. Но нужда и лишения уже подточили его здоровье - он стал слепнуть. Настал день, когда отец не смог взять кисть - чёрная пелена застлала глаза. Заботу о пропитании пришлось взять на себя Анастасии. Она пошла в Наркомпрос. Её вежливо приняли, выслушали и предложили работу в библиотеке. Заработок был небольшой, но устойчивый, к тому же служащим иногда подбрасывали паёк - дрова, селёдка, ботинки - всё шло в дело. Так Анастасия стала библиотекарем.

Она полюбила эту работу. Всё было ей по душе: особая тишина читального зала, зелёный абажур керосиновой лампы вносили уют и покой в её смятенную душу. Читатели, с которыми ей приходилось иметь дело, поначалу смущали её - громкоголосые красноармейцы в грубых шинелях из толстого сукна, малограмотные рабочие, только недавно научившиеся читать, рабфаковцы, - но постепенно она привыкла и к ним. Более того, работать с ними было интересно - они жадно и страстно тянулись к знаниям, доверчиво открывали перед ней душу, и она с наслаждением убеждалась, что может влиять на них, формировать их вкус, прививать культуру. Она видела, как серьёзно, уважительно относятся к ней, с каким вниманием слушают, и была счастлива. Часто они спорили с ней, их политические убеждения были куда глубже её, они твёрдо знали, чего хотят. Это заставило её ещё внимательнее относиться к ним. Она понимала, с каким трудом им даются знания, и старалась им помочь. Вера в нужность и значительность делаемого ею придавала ей силы.

Шли годы, выросли братья и сёстры, встали на ноги. У Анастасии уже была своя семья, любимый муж и двое детей. Жизнь, похоже, начала поворачиваться к ней лицом...Но не тут-то было. Грянул жестокий 1937 год. Однажды муж не вернулся с работы. Поначалу Анастасия не очень беспокоилась - муж был заведующим крупным музеем и часто задерживался, но когда часы пробили полночь, она заволновалась. Позвонила на работу - не подходят, друзьям - никто ничего не знает. Побежала в милицию. Там ответили, чтобы она не беспокоилась и шла домой. Ночь провела без сна. С утра снова была на ногах, бросилась в музей - сказали, что Константин Петрович ушёл вечером с двумя неизвестными людьми. Тут она поняла...В то время аресты шли один за другим, люди, ни в чём не повинные, исчезали бесследно, и не было надежды на их возвращение. Ничего не узнав, она приготовилась ждать, не подозревая, что пройдут годы и годы, а через двадцать лет ей будет известно столько же, сколько сегодня. Жизнь, с таким трудом налаженная, выстраданная, рухнула в один миг. Анастасия, оставшись одна с двумя маленькими детьми, как бы вернулась в свою юность. Приходилось всё начинать сначала. Самое трудное было привыкать к одиночеству. Вечерами, уложив детей, Анастасия долго глядела на портрет мужа, словно спрашивая у него, как же теперь жить. Слёз не было. Раз и навсегда выплакав их в то далёкое, голодное время, Анастасия больше не плакала, только чаще замыкалась, как бы уходя в себя.

Война принесла новые потрясения, но она же и спасла Анастасию. Некогда стало думать о своём горе. Народное горе целиком поглотило её. Отправив детей в эвакуацию вместе с сестрой, Анастасия осталась в Москве. С утра до ночи паковала книги, бережно укладывала музейную утварь, а по ночам дежурила в госпитале. Она исхудала, щёки ввалились, но, видно, велик был запас жизненных сил, крепка вера в победу, ибо, всё выдержав, пережив смерть родных и близких, Анастасия встретила 9 мая на Красной площади. Это был незабываемый день - люди обнимались, плакали, танцевали. Город словно вырос на глазах, сбросив бремя невзгод и отчаяния.

В августе вернулась сестра с детьми. Дома, где они жили, больше не существовало, они ютились вшестером в небольшой комнате при библиотеке. Работа поглощала все мысли и чувства Анастасии. Измученные, уставшие за войну люди жаждали книг, добрых и хороших, и Анастасия делала всё, чтобы дать им возможность вспомнить о другой, мирной и счастливой жизни.

Время убыстряло свой бег. Дети росли, обзавелись семьями, получили квартиры. Анастасия чаще вечерами оставалась одна. Одиночество всё ближе подступало к ней. Идти домой после работы не хотелось, и она задерживалась, находя всё новые дела и вызывая изумление коллег. Работа стала для неё всем, единственным смыслом существования. С годами дети всё более отдалялись от неё, у них шла своя жизнь. Анастасия понимала, что это естественный ход событий, но думать так было горько и безотрадно.

Появились внуки. Вот кому она действительно была нужна! С удивлением и радостью находила в них Анастасия сходство с пропавшим без вести мужем. Их любовь, бескорыстная и искренняя, рождала в ней тёплое ответное чувство. Но сил оставалось всё меньше. Ей уже трудно было брать детей на выходные, она уставала на работе, и в воскресенье хотелось отдохнуть, а дочь, замученная неурядицами в личной жизни, охотно отправляла внуков к бабушке. Анастасия Витольдовна начала раздражаться и невольно срывалась на ребят, чувствуя себя потом виноватой и не зная, как загладить вину.

Возраст всё больше давал о себе знать. Больше всего пугали признаки надвигающейся глаукомы - фамильной болезни. Ослепнуть для Анастасии Витольдовны было равносильно - умереть. Жизни вне работы она уже не мыслила. Работа стала её последним пристанищем, и потерять работу значило потерять жизнь. А работать становилось всё сложнее. Стало трудно вставать по утрам, проводить целый день на абонементе. Да и читатели не радовали - измельчали, так и норовят стянуть книжку из-под носа, а возвращают в таком виде, что и в руки взять противно - рваную, засаленную, без страниц. Подумаешь, каких трудов стоило достать новые книги, сколько сил и времени уходит на их обработку, и руки опускаются. До боли в сердце жалко себя. А о спасибо и говорить не приходится - не часто его услышишь. Нет, не тот пошёл читатель! Конечно, и сейчас встречались такие, с которыми можно поговорить о прочитанном, поделиться сокровенными мыслями - а сколько передумано в долгие одинокие вечера! - но таких было мало, а массы, проходившие через библиотеку за день, подчас озлобляли и огорчали. Да, с работой тоже не ладилось...

Иногда Анастасия Витольдовна думала, что к старости дорога жизни идёт под уклон - чем дальше, тем быстрей катится она в страшное Неведомое, и нет сил остановить, удержать её...

Звонок в дверь застал её врасплох. Она только что пришла с работы и присела отдохнуть. "Стасенька, - как всегда с порога начала сестра,- ты завтра идёшь на работу?" "Конечно", - изумлённо ответила Анастасия Витольдовна. "А у тебя есть такая книжка ...?" "И ты ...", - с горечью подумала Анастасия Витольдовна и, не отвечая, прошла на кухню. Ей хотелось отдохнуть от бесконечных просьб, побыть одной, но сестра не отставала. "Да-да, принесу", - чтобы отвязаться, ответила Анастасия Витольдовна. Сестра, удовлетворённая, ушла. Анастасия Витольдовна присела на табуретку, забыв, зачем пришла сюда. "Ах да, чаю...", - вспомнила она, но возиться не хотелось. Машинально пожевав булку, она пошла в комнату и прилегла. Мыслей не было. Она закрыла глаза, пытаясь уснуть. Вдруг отчётливо и ясно, как будто не было всех этих долгих лет разлуки, ей представился муж. "Костя, - мысленно пожаловалась она, - плохо мне". "Отдохни, родная", - посоветовал он и нежно погладил её по плечу. Она прижалась щекой к его руке, такой родной и заботливой, и заплакала. "Ну что ты, Стасенька, успокойся, всё пройдёт", - ласково уговаривал он. Она улыбнулась сквозь слёзы - мол, сейчас перестану, - и повернулась на другой бок. Засыпая, она умиротворённо подумала: "А всё-таки он пришёл..."

Тихо падал снег, занося следы и печали. Наутро улица была чиста, как ещё не написанная страница.

 

21 января 1983 г.