Шанти — возвращение к прозе

Мантры оседали на кончиках кудрей Рыжей, и соскальзывали на кончики пальцев. Кисть скользнула в поющую чашу — черпнула сахара тростиникового, — и окунала, по кубику, в грааль: кубик бросила, другой спустила ложечкой до самого дна, третий бросила чтоб оставить капли плеснувшие на рукаве плаща. листала блокнот — заполненный почерками всех полов и настроений, — будто искала последнюю, не исписанную неправдою, страницу, — но нет: всё заполнено — и будь в блокноте тысяча страниц, он заполнен на тысяча-одну. Смертны и мы и наши творения — но от жгучего осязания свершения, уходить не хочется, и некуда.

Глоток — красного сладчайшего — «Ночь Тёмная» — и блеск коварства, в глазах лисьих — «Отчего бы не напиться» — оскале улыбки сломленной — «И не покориться» — особой — «И не обратить жизнь в притчу» — из снов, про которые не рассказываем. Ей ответили. Кафетерий закрывался для обывателей и открывался для зельеваров, шаманов, чернокнижников, нимф, чертей, странников, путниц-распутниц, монахов и знахарей: каждый находил каждого — и печаль тысячелетий позади рассеивалась росой осенней, из капель отпитого Рыжей.

Некто листал тысячную редакцию Абрахамма В., обратился к карману нагрудному, рубахи латексной, достал благовония и нож, провёл трезубец кровавый по запястию и расчертил по столу-алтарю Печать Метатрона, обратился к благовонию и, в обращении к тому — «Обрати Жизнь в притчу» — разжёг смесь трав тайных, а также — уголёк — и приложил уголёк к третьему глазу, смотря в глаза Рыжей. Кожа плавилась, кровь запекалась, а взгляд мерцал хрусталём в космосе.

Рыжая перенеслась за стол к Некто -«Моя жизнь — не то что хочется показать, и не то — чем стоит делиться» — и так-же отпивала зелья Тёмного Мира — «Тёмное притягательно неотложностью: изменить здесь и сейчас — а потом будь что будет» — и рассмеялась сатиром.

Некто — «Идём ко мне» — разжигал благовоние за благовонием и ублажал алтарь собственной кровью, смотря в глаза рыжекудрой, ещё не понимая — что из того выйдет.

Официантка-Нимфоманка в мантии цвета воды (каждый мог подступиться к ней) принесла поднос слёз в кристаллах — «Может, меня?» — получила отказ. Нет больше тысячи ударов плетью за поцелуй ножки, нет грудного вина что струится по ключицам, нет крови из жил, нет сигар с ножки, нет абсента из ключиц горящих… «Прощай, Официантка-Нимфомантка» — звучало в Жестах Некто.

«До встречи» — Официантка снюхала три слезы — «на пограничных состояниях», — но приняла от некто Чернокнижника подвеску с душой игуаны, и удалилась.

Чернокнижник смотрел в душу Рыжей, каждый снюхал по слезе, один из двух позволил другому раскуриться и вкуьсить запретного-забытого, — «Живём в тысяче миров — скользя хоть по десяти, хоть по сотне» — звучало в мыслях — «Можно быть камнем в пустыне, можно — припавшим к тому Странником, — можно — Странницей в коныевте снов, — а можно — всей Пустыней, каждой то песчинкой — не размениваясь на мелочи, — и душой истории», — а благовония дымели, и трубка звучала, и нимфомантки стонали сопрано нон тролло, — а они смотрели один в душу другому, и смотрели, смотрели, смотрели.

Кто-то жёг волосы, Кто-то опустошал генофонд, Кто-то аплодировал судьбе, кто-то вырезал Трезубец Шивы на лбу бывшей, — но не важно — ничто не важно — в толще тумана меж постоянством Кафетерия, и оккультизмом полнолуния.

Занавес.