Царапины

Двадцать один порез на спине – красным по белому,
Пора завязывать крылья. Трясёшь ключами по горелому
Куску запекшегося сна. Эй, холоп, подай музыку в уши,
Да погромче, да помясистей! Ты слышишь, как долго сушит
По сочной и свирепой любви…
А ведь где-то, на краю земли
Продавец торгует пломбиром,
Где-то Каса считают кумиром,
Можно он туда уйдёт?..
Воздух – серый, со вкусом ванили и добавкой абрина,
Бьет испарина в голову и лазейка-долина
Поддается пишущей руке, сочиняющей стихи в авто,
Неуютное ложе, не поднятая целина, не то пальто…
Город – прямо под ними,
Чувствует – дрожит, и с чужими
Происходят метаморфозы дней,
Набегая, ударяются лишь сильней…
Ей же больней…
Всё дышит смолой, никотином и чем-то ещё,
В хрустальной душе, на самом низу за некий счёт
Расцветает боязнь многих тоскливых людей,
Говорившие «я бы имя твоё носил на куче своих вещей».
Там за окнами падают сердца,
Прижимаются под лучами творца.
Ты охоту ведёшь, даёшь безлюбия обет,
Но, сквозь скулы, шепча, даёшь ответ:
Не уходи вдаль, не уходи, ведь земля горит подо мной,
Сырая почва в груди, не знает моя любовь слов «покой»,
«выходной». Я к тебе всей душой приросла, вечерами «аминь»,
Шепчу сквозь слёзы и умоляю, хоть камешек сдвинь
Своих принципов, сжалься над грешницей, будь
Только со мной, прости за шрамы и забудь
Всю злобу и плохое. Быть, может, в нашу новую главу
Мы посадим новые саженцы и там
Зарастёт всё ало-синим, как мы любим. Ты сам
Кричал, что заберёшь меня с собой. Сберечь?
Я молю, чтоб не уходил. Ты мужчина, тебе и меч…».
Засыпают в хрустальной душе страх-и,
На самом-самом дне.
Ты говорил, что любишь ещё сильней,
И нету тебя верней…
А сам уходишь к ней,
Затирая капли на промокшем стекле,
Чужой квартиры.